Кремовые розы для моей малютки - Вита Паветра
— И только?
— И только. Зато щедро. Вы не представляете, сколько их там утрамбовано — мне столько не съесть.
Фома нахмурился.
— Сначала бьют, потом сладким угощают. А потом он умирает. Сердце не выдержало хорошего угощения… хм!
— Угу, — сказал господин комиссар. — Еще вопрос: какие именно пирожные он ел? Они ведь не успели перевариться?
— Не успели, — подтвердил Новак. — Знаете, господин комиссар, я таких еще не видел — очень странные пирожные. Крохотные совсем, буквально, на два укуса. Бутончики из теста и крема, хех.
— Бутончики роз? — уточнил Фома. И, услышав подтверждение, сказал: — То есть покойник так жадно ел, что даже не пытался их разжевать. Торопился набить утробу — поскорей да побольше… пока не отобрали. Самоуверенность на грани глупости. Он явно не ожидал дурного. Ну, подумаешь, по голове шарахнули! Зато потом… — Фома покачал головой. — Тед, я не ослышался: анализ не показал ничего?
— Нет, не ослышались. Лишнего в его организме — ни-че-го.
— Идиотизм какой-то! Получается, сердце у бедолаги не выдержало случайного «праздника»? Такое слабое оказалось? Но ведь до этого еще никто не помирал оттого, что переел вкусных пирожных. Иначе все кафе и кондитерские периодически были бы завалены трупами — мужскими, женскими, детскими, а потом — все эти заведения дружно обанкротились бы, — фыркнул господин комиссар.
Судмедэксперт усмехнулся.
— Печень у него была слабовата. А сердце — хех, дай бог каждому. С таким сердцем, как правило, живут лет до восьмидесяти и дольше… и весьма неплохо живут. Если никто не помешает, конечно.
— Черт меня подери, — буркнул Фома.
Они помолчали немного.
— Странное дело. У него такая счастливая физиономия — будто перед смертью ангела увидел. Или бабу красивую и голую. А, может, обоих сразу, — задумчиво произнес Тед Новак.
— И они-то его, на пару, и того, угу.
— Скорее, от восторга он — того.
— Такие самодовольные типы от восторга не помирают, — вздохнул Фома. — Не те мозги, не тот характер. Я одного не понимаю: ну, помер и помер, труп его зачем сюда притащили? Труп бедняка с жадными, вечно несытыми, глазами — и в «Райские кущи»? Хм.
Судя по тону, судмедэксперт улыбнулся.
— Это уж вам разбираться, г-н комиссар. Хотя сомневаюсь, что позволят: большее, что можно вменить неизвестному «дарителю» — неоказание своевременной помощи.
А господин комиссар спросил:
— Время?
— Ел он в 17 часов, накануне. Как в бульварных романах пишут: время пить чай и умирать, хех! Прямо-таки, классика!
— Смерть наступила…
— …примерно, через полчаса. Если б ему еще раз так же ласково по голове долбанули да сюда бросили — жив бы остался. Быстро б очнулся, ночи-то сейчас холодные.
— Значит, абсолютно естественная смерть. Нет смысла затевать дело, — сказал Фома, буркнул «спасибо, Тед!», положил трубку и уставился в окно.
За тусклым, дано не мытым стеклом, сгущались сумерки. Изредка пулей проносился автомобиль, оставляя после себя длинный световой шлейф и «благоухание» бензина.
Дело закрыто… да уж, какая экономия времени, сил и финансов! Начальство будет счастливо не меньше, чем несчастный Чарльз-Маурицио-Бенджамен Смит, младший бухгалтер, саркастично подумал Фома. Прицепиться-то не к чему, совсем. Однако все, буквально, все вызывало сомнения, не давая забыть о странной смерти. Судя по тому, что мы узнали — этого мутного типа рано или поздно должны были пришить. Мелкие мошенники с большими амбициями, как правило, скверно заканчивают. Удивителен не факт его смерти, а декорации: не по чину они такому прощелыге. Почему, почему он здесь? И, главное, зачем?! Кому выгодна смерть тщеславного ничтожества, мелкого жулика, абсолютно серой личности, полного никчемушника… словом, дрянного человечишки? Кому?!
Так рассуждал Фома, прохаживаясь по кабинету. От стены к стене, от окна к двери — и назад, снова назад. После разговора с Тедом Новаком, он «гулял» по своим «владениям» уже добрый час, однако прозрения — нет, не наступало. Значит, пора идти к начальству.
… Господин суперинтендант внимательно слушал отчет и негромко, довольно-таки фальшиво, выстукивал пальцами какую-то мелодию по зеркальной поверхности стола. И смотрел на лежащую перед ним картонную папку с листком бумаги внутри. Единственным листком. Кратким описанием «Дела Угонщика-Невидимки». Разумеется, предполагаемого.
— Значит, ничего не обнаружено, а смерть… — господин суперинтендант раскрыл папку и, надев очки, прочел: —…Чарльза-Маурицио-Бенджамена Смита произошла по причинам естественного, а не криминального характера. Так?
Фома вздохнул.
— Получается, так.
— Дело открыто, дело закрыто, — подмигнул господин суперинтендант. — Кое-кто, не будем упоминать вслух имен, боже упаси! — будет просто счастлив!
— Угу, — сказал Фома. — Угу. И подумал: «Счастья полные штаны».
Господин суперинтендант снял очки и уперся взглядом в своего подчиненного.
— Савлински, опять сомневаетесь? То есть, как всегда. Вы, что, не рады? Что вам опять — не так?! Даже найдя того, кто этого типа обкормил, а потом сюда подкинул… даже найдя его, толку не будет. Большее, что можно вменить в данном случае — неоказание своевременной помощи. И все-о!
Господин комиссар только вздохнул в ответ.
— Разрешите идти, господин суперинтендант?
— Вы поняли меня, Савлински? С этим трупом у вас все в порядке, забудьте о нем! Это приказ. А теперь — можете быть свободны.
Господин суперинтендант демонстративно взял из папки, смял его и бросил в корзину.
Фома пребывал в сомнениях, но приказ есть приказ. Он уже мысленно приготовился с утра взяться за новое дело, благо, недостатка в них нет…
…однако ему помешали. Причем, дважды.
…Хмурый Фома сидел в своем кабинете и глядел в одну точку. Настроение, судя по шкале внутреннего барометра, сейчас находилось где-то возле отметки «великая сушь». Черт ее подери! Естественная смерть… дело заводить не стоит… автовладельцы будут счастливы, наконец-то… все разрешилось — если болен, так и не посягай на чужое, забейся в свой пыльный, грязный чулан и завидуй оттуда тихо и молча. А вылезешь — смирись с последствиями. «Главное, криминала нет, — довольным голосом произнес господин суперинтендант. — Остальное не в нашей компетенции». Все кончено, ура. Да ни черта не кончено, думал Фома. И смерть эта странная. По словам свидетелей, покойник был изрядно трусоват. Ему бы в голову не пришло — вот так окочуриться. Хотя польстило бы. Разумеется. Но что-то не давало покоя господину комиссару. Облегчения не наступало — почти все вопросы остались без ответов, а к подобному Фома не привык и привыкать не собирался. Вроде бы,
