Остров душ - Пьерджорджо Пуликси
В то утро Бастьяну с козьей ловкостью взобрался по природным каменным ступеням и вскарабкался на одну из самых высоких точек Верхней Барбаджи. Он называлcя Са Пунта Манна, этот гранитный узел, возвышавшийся более чем на тысячу сто метров над уровнем моря. При ясной и не влажной погоде отсюда можно было смотреть на дикую природу, усеянную величественными скалами, на долину Тирсо, Монтиферру, кобальтовую синеву Тирренского моря с одной стороны и более темную синеву Сардинского моря с другой. Словно кто-то оседлал два моря, а весь остров представлял собой огромный плавучий плот, и он был единственным человеком на нем. Здесь, наверху, мысли разреживались. Рассуждение превращалось в созерцание. Нередко можно было видеть беркутов, рассекающих небо, парящих над третьим морем, над этой необъятной зеленой гладью, покрывавшей холодную Барбаджу, как плащ, и в то же время легко было заметить несколько групп муфлонов, грифонов, стервятников и, если повезет, особь сардинского оленя. Говорили, что если его увидишь, тебя ждет удача.
Наверху, на рассвете, у Бастьяну почти возникло ощущение, что он держит небо, пожимает ему руку и побуждает его дать рождение новому дню, новому солнцу. И он делал это, не говоря ни слова и не двигаясь, как будто красота природы заслуживала уважения на физическом уровне, почти анимистического[54] благоговения. Это было одновременно ритуалом смерти и возрождения. Иногда, распространяя потоки бальзамических ароматов, ветер свистел в трещинах валунов, создавая симфонию каменного гула, и с закрытыми глазами Бастьяну мог узнать, какой ветер дул, только по звукам, которые производили скалы, так как они откликались в различном тоне. Однако этим утром воздух был устрашающе неподвижен. Вся земля словно пульсировала как живая и издавала глухое ворчание голодного зверя.
Накануне вечером, перед тем как Бастьяну удалился в свой дом, дед отправил ему послание через одну из старших теток. Старик был категоричен: «Чрево земное не может приносить плода, если оно не оплодотворено. Процветание – дитя жертвы».
– Нет, в этом нет необходимости. Я уже выбрал того, кто будет платить, – возражал Бастьяну.
Тетка, хранительница древних знаний и тысячелетних традиций, была непреклонна, указывая на жертву.
– Нет, – жестко ответил Бастьяну. – Вы не можете просить его сделать это. Только не она.
– Жертва должна стоить боли, она должна заставить сердце кровоточить. Земля питается страданиями.
Жестокие слова, как удары плетьми, гранитные и острые, как горы.
– Но…
– Только так. Земля жаждет и голодна… Делай, что должен, Бастьяну.
Эти фразы не переставали звучать внутри его. Бастьяну посмотрел на нетронутые долины, раскинувшиеся насколько может видеть глаз. Они пробуждались от ласк утреннего света. Но этот покой был иллюзорным. Ладу называли это место Долиной душ, потому что оно использовалось как место захоронения с доисторических времен. Поговаривали, что первые следы человеческих поселений на этих холмах относятся к среднему неолиту, ко времени примерно за четыре тысячи лет до нашей эры; другие говорили даже о палеолите[55]. Какой бы ни была настоящая дата, Бастьяну был уверен, что эти горы усеяны пещерами и расщелинами, где жили и хоронили своих близких его предки, убежденные, что смерть есть не что-то окончательное, а просто необходимый переход к иной духовной жизни. Степень его уверенности основывалась на непосредственном опыте: он вырос, исследуя эти пещеры, прикасаясь к sinnos[56] этой древней цивилизации собственными руками.
Иногда Бастьяну представлял себе своего предка, который, как и он, шесть или семь тысяч лет назад слушал песню скал. После каменного века эти горы давали убежище нурагическим народам, пришедшим с равнины Кампидано, которые бежали от карфагенян, а позже от римлян, византийцев и прочих, почти бесконечной череды завоевателей. Ни одному захватчику не удавалось проникнуть на эти высоты и навязать себя миру Барбаджи и его обитателям. Никому. Словно эти отдаленные недоступные районы были защищены божеством леса. Божественная природа, которая насмехалась над своими врагами, но взамен требовала жертв и абсолютной верности. Бастьяну закрыл глаза. Казалось, он ощущал вокруг себя неосязаемое присутствие тысячелетних animas, душ своих предков.
– Кто ты такой, чтобы противостоять земле? – казалось, спрашивали его antigos spiritos, древние духи.
– Никто, – прошептал он.
Так, поцелованный ранним солнцем, Бастьяну Ладу поддался на уговоры духов предков потворствовать первозданной воле природы.
Глава 22
Бухта Мари Пинтау, Джеремеас, Куарту-Сант-Элена
Она чувствовала зов моря, непреодолимый, как голос, который шепчет внутри, чарующий и сладкий. Незадолго до рассвета Ева Кроче вышла из дома и направилась за город, чтобы исследовать побережье. Но менее чем через двадцать километров по прибрежной дороге, которая должна была привести ее в Вилласимиус, с вершины холма ее похитила блестящая вода. Она не удержалась и остановилась, припарковала машину и спустилась к бухте под названием Мари Пинтау – Живописному морю по-сардски. Перевод она нашла в интернете.
«Это невозможно», – прошептала Ева сама себе, наполненная религиозным изумлением, пересекая извилистую тропинку, спускающуюся к пляжу. Словно холм, покрытый кустарником, дышал инеем и распространял в воздухе запах земляничника, а жгучий аромат моря делал его еще свежее и ярче. Она столкнулась с самым интенсивным и в то же время кристальночистым синим цветом, который когда-либо видела. Цвет, который идеально перешел от моря к небу, словно они были одним целым: единым наслаждением для глаз и в то же время бальзамом для души. Первый участок морского дна, покрытый светлой гранитной галькой, через несколько метров сменился очень мелким песком, белым, как мука; отражающийся солнечный свет придавал изумрудной воде неестественную прозрачность. Странным образом необъятность и чудо природы она воспринимала скорее обонянием, чем зрением: ее ноздри были забиты опьяняющими испарениями, пахнущими бесконечностью. Никакие слова не могли передать эти ощущения.
Ева сидела на галечном пляже и растворялась в переливчатых и умиротворяющих красках моря, задыхаясь от красоты.
Через несколько минут она обнаружила, что размышляет о том, что с тех пор, как оказалась на острове, ее боль притупилась. В последние годы страдание звучало в ней постоянно; она запомнила все движения, смены ритма, соло, паузы и циклы этой музыки. Боль никогда не покидала ее. Как только она ступила на эту землю, окруженную морем, песня зла стихла, как будто сама природа задушила ее своей
