Смерть под старой ивой - Николай Иванович Леонов
– Значит, – уточнил квартирант Макаровны, – они всегда приезжают на дачу по выходным? Именно так я вас и должен понимать, застольные мои братья?
– Ну да, – единогласно подтвердили Мишка Кряк и Виталька Безухий.
– Что ж, подождем, – загадочно произнес постоялец и больше в этот вечер на тему о Вороновых не заговаривал.
До субботы квартирант почти никуда не выходил из дома Макаровны. Разве что выйдет за калитку, постоит в задумчивости, посмотрит налево-направо да еще куда-то ввысь и вдаль и опять возвращается в дом, а возвратившись, приляжет на кровать, уставится в потолок и молчит. Макаровна та, конечно, то и дело пыталась заговаривать с квартирантом, потому что как оно так – жить в одном доме с человеком и не общаться с ним? В этих случаях квартирант оживлялся и вступал со старухой в беседы, но большей частью короткие и односложные. Вот, к примеру, однажды Макаровна его спросила:
– А из каких таких краев ты будешь, мил человек?
– Издалека, – коротко ответил квартирант. – Из Сибири.
– Ну и как там люди? Как живут, спрашиваю?
– По-разному живут… Как и везде.
Вот и весь разговор, – а какой же это, если разобраться, разговор? Одна маета, а не разговор. И со своими новыми деревенскими друзьями – Мишкой Кряком и Виталей Безухим – он также не желал общаться. Те, конечно, приходили по три раза на дню, но, завидев их, квартирант лишь раздраженно махал рукой: уходите, мол, не до вас. Мишка и Виталька какое-то время топтались у калитки, но затем все же уходили.
А в субботу, ближе к полудню, этот самый Алексей Пантелеев вдруг куда-то засобирался. И даже повеселел по этой самой причине.
– Ну, – сказал он Макаровне, – пожелай мне, бабуля, удачи. Потому что, коль будет мне удача, уж я тебя в обиде не оставлю. Озолочу!
Старуха ничего не поняла из таких сумбурных речей своего квартиранта, а только хмыкнула и поджала губы. А квартирант тотчас же ушел со двора.
Вернулся он часа через три. Ну, может, через четыре – молчаливый и хмурый. Ничего не говоря Макаровне, сел на крылечко, закурил. А потом всем же сказал несколько слов, но таких невнятных и смутных, что старуха опять-таки не поняла ничегошеньки.
– Все люди – суки! – сообщил он старухе. – Есть, конечно, отдельные святые индивидуумы вроде тебя, бабуля, но в основном суки! Ну, ничего! Есть у нас еще и второй тайм! И, может статься, даже третий! А накрой-ка ты мне, бабушка, стол! Да чтобы самогону было побольше! Да пригласи этих двух колдырей, которые по три раза на дню топчутся у калитки! Гуляем! А гулять одному – распоследнее дело! Таков, бабуля, наш сибирский закон! Да ты не опасайся – все оплачу сполна!
Пришлось старухе Макаровне соответствовать этому неведомому ей сибирскому закону, накрывать на стол, лезть в погреб за самогоном и звать Виталю с Мишкой. И загуляли мужики! Нет, никаких безобразий, конечно, не учиняли, все было чинно, по-деревенски. Мишка и Виталька поддакивали квартиранту, но особо в разговор не вступали, а все больше налегали на выпивку и еду. Но Макаровна заметила, как один или два раза они многозначительно между собой переглянулись. Заметить-то она заметила, да только не придала этому значения. Пускай себе переглядываются, мало ли какие у людей тайны – даже у таких вахлаков, как Мишка с Виталей.
Гулянка закончилась ближе к полуночи. Когда Мишка и Виталя убрались восвояси, Макаровна принялась убирать со стола остатки пиршества. А квартирант вышел во двор, уселся на крыльцо и долго молча смотрел в ночное небо с яркими июльскими звездами на нем. А затем вернулся в дом и произнес еще одну загадочную для старухи фразу:
– Если врага не удалось взять приступом, его берут измором. Ничего, мы терпеливые, мы подождем, пока враг дрогнет… Я правильно говорю, бабуля?
– Угу, – сквозь стиснутые губы ответила Макаровна. Она ничегошеньки не понимала из того, что говорил ей постоялец, и решила, что так он говорит оттого, что пьян. Пьяный человек чего только не скажет.
На следующий день, в воскресенье, постоялец опять куда-то исчез со двора – прямо с раннего утра. А через два или три часа вернулся и уже никуда не уходил. Точно, не уходил – старуха это помнила превосходно, потому что вечером готовила квартиранту ужин. А разве она стала бы это делать, не будь постояльца дома? Для кого тогда и готовить ужин-то? Для себя? Так она – старуха, много ли ей надо…
Что еще случилось в тот день, в воскресенье? А можно сказать, что ничего. Разве что ближе к вечеру пришли эти два обормота – Мишка Кряк да Виталька Безухий. Правда, никакой пьянки в тот вечер не было – ни-ни! Мишка с Виталькой посидели с квартирантом на крылечке, о чем-то коротко поговорили, да и ушли. О чем именно они говорили? Ну, старуха почти ничего из того разговора и не слышала – больно надо ей прислушиваться… Только один раз, проходя случайно мимо, услышала, как Мишка Кряк спрашивал у постояльца: а что, мол, ты еще не разбогател? «Еще нет, – ответил на то квартирант. – Но на днях разбогатею, это точно. Быть, дескать, того не может, чтобы они не согласились на мои условия!» – «А кто они-то», – спросил на это Мишка Кряк. На что квартирант ответил: «А это, мол, разлюбезный ты мой колдырь, не твоего ума дело». А вскоре Мишка с Виталей ушли, а говорили ли они еще что-нибудь перед уходом – того Макаровна не слышала.
Значит, тогда было воскресенье, за ним – понедельник, а уж потом наступил и вторник. И только во вторник вечером, когда уже совсем стемнело, Пантелеев куда-то отлучился. На этот раз он вернулся скоро, часа, наверное, через полтора, и в таком ужасном виде, что старуха прямо-таки вскрикнула и руками всплеснула. Одежда на нем была вся, как есть, испачкана и местами изодрана, лицо – в крови… А на губах как будто застыла улыбка, и это была такая страшная улыбка, какую старуха не видела за всю свою жизнь – а уж она-то навидалась на своем веку разных улыбок!
– Ничего, бабуля, все это – пчелы! То есть, говорю, пустяки! – произнес он, все так
