Ария смерти - Донна Леон
Франческа снова закрыла глаза. На этот раз минут на пять, не меньше, но Брунетти продолжал стоять у каталки.
Когда девушка снова открыла глаза, он спросил:
– Вы уверены, что слышали É mia?
– Да, – ответила она решительно, без колебаний.
– Можете описать голос? – продолжал расспрашивать Брунетти. – Тон, артикуляцию?
Конечно, это жалкие крохи, но если злоумышленник подкрался сзади, на большее рассчитывать не приходилось.
Девушка приподняла правую руку и покачала головой.
– Нет, ничего не приходит на ум. – И задумчиво добавила: – Не знаю даже, мужчина это был или женщина.
– Голос был низкий или высокий? – уточнил Брунетти.
– Не помню. Тот человек нарочно изменил голос, как бывает, когда поешь фальцетом!
Брунетти почему-то вспомнились деревянные пазлы, которыми его отец увлекся на закате жизни, и те волшебные моменты, когда отдельный кусочек с изображением половины глаза или пальца вдруг порождает догадку и остальные бежевые фрагменты, до поры до времени лежавшие в сторонке, вдруг обретают место и смысл.
– Так вы певица?
– Хочу ею быть, – блеснула глазами девушка. – Но пока не стала. Мне предстоят еще годы и годы занятий… – Вместе с воодушевлением к ней вернулся ее природный голос. Она больше не шептала, пропала нервозность, и тембр раскрылся во всей своей красоте.
– Где вы учитесь? – спросил комиссар издалека, чтобы не упустить момент, когда она сообщит что-то действительно важное.
– В Париже, в консерватории.
– Не тут?
– Нет. У нас сейчас весенние каникулы, несколько недель, и я приехала домой, чтобы позаниматься с папой.
– Он преподает в Венеции?
– В консерватории, на полставки. А еще служит рипетиторе в театре как фрилансер. Там мы с ним и занимаемся.
– В «Ла Фениче», – уточнил Брунетти, как будто в этом городе было полным-полно оперных театров.
– Да.
– Понятно, – сказал комиссар. – И что же, отец одобряет то, чему учат вас французы?
Франческа улыбнулась и, как это часто бывает в юности, стала гораздо симпатичнее.
– Отец всегда меня хвалит, – произнесла она с подобающей моменту скромностью.
– А остальные?
Она хотела было что-то сказать, но передумала.
– Кто же все-таки это был? – поинтересовался Брунетти.
– Синьора Петрелли, – выдохнула девушка, трепеща от волнения, словно ее спросили: «Кто сможет исцелить твою поломанную руку?», а она в ответ: «Святая Мария Спасительница!»
– Как вышло, что она услышала ваше пение?
– Синьора Петрелли как раз шла по коридору к себе в репетиционную, мимо комнаты, где были мы с папой, и…
Глаза девушки закрылись, и послышалось тихое сопение. Комиссар понял, что сегодня утром больше ничего от нее не добьется.
10
Брунетти вернулся к сестринскому посту, но медсестры, которая с ним разговаривала, на месте не оказалось. Он достал мобильный и, коря себя за это необъяснимое нежелание пойти и лично побеседовать с Риццарди, набрал его номер.
Тот ответил вопросом:
– Гвидо, ты с ней говорил?
– Да.
– И что ты намерен предпринять?
После разговора с Франческой Брунетти только об этом и думал.
– Можно навести справки, есть ли на месте происшествия доступные нам камеры.
– Камеры? – переспросил доктор.
– В городе их много, – пояснил Брунетти. – Но сомневаюсь, что они есть именно в этом месте.
После паузы, которую можно было считать как вежливой, так и не очень, Риццарди поинтересовался:
– Там редко бывают туристы?
– Что-то в этом роде.
В голосе Риццарди уже не было иронии, когда он спросил:
– Зачем кому-то вообще было ее толкать?
– Понятия не имею.
Пять лет назад на сына приятеля Брунетти прямо на улице напал наркоман, но случайные стычки такого рода – своеобразный вандализм, направленный на человека, – в их городе бывали крайне редко. Риццарди не обязательно знать, что злоумышленник заговорил с девушкой, поэтому Брунетти ограничился тем, что поблагодарил друга за то, что он позвонил и поставил его в известность.
– Надеюсь, ты найдешь того, кто это сделал, – сказал патологоанатом и добавил: – Все, мне пора!
Риццарди повесил трубку.
Предоставленный самому себе, Брунетти стал перебирать в уме организации, у которых есть в городе сеть видеокамер. ACTV[47] оборудует камерами наблюдения свои имбаркадери: чтобы продавцы билетов не обманывали пассажиров и для идентификации хулиганов. Многие постройки оснащены охранными видеосистемами, или по меньшей мере наблюдение за ними ведется постоянно, но кто станет устанавливать камеру у моста, которым, предположительно, пользуются только венецианцы?
Брунетти попадался отчет о камерах наблюдения, контролируемых его подразделением полиции, но где именно они были установлены, он не запомнил. Разумеется, у карабинеров тоже есть камеры; одну он точно видел в переулке, что ведет к офису Гва́рдиа ди Фина́нца[48] возле Риальто.
Комиссар вернулся, чтобы еще разок взглянуть на пострадавшую, но, не доходя до кровати, услышал ее тихое посапывание. Выйдя из больницы, он направился на кампо Санти-Джованни-э-Паоло[49].
С боков базилика была обнесена строительными лесами, и несмотря на то что стояли они уже много лет, Брунетти так и не смог вспомнить, когда последний раз видел на них хотя бы одного рабочего. Под влиянием момента комиссар вошел внутрь. Охранник, сидящий в деревянной будке справа от входа, тут же окликнул его. В прошлое свое посещение Брунетти не заметил ни его, ни будки.
– Вы – житель Венеции? – спросил охранник.
Брунетти неожиданно рассердился – скорее даже потому, что мужчина говорил по-итальянски с иностранным акцентом. Кем еще может быть человек в деловом костюме, в девять утра идущий в церковь? Комиссар наклонился, чтобы посмотреть через стекло на того, кто задал этот вопрос.
– Scusi, Signore![50] – почтительно проговорил охранник. – Но мне положено спрашивать.
Это успокоило Брунетти. Охранник всего лишь выполняет свою работу, и притом ведет себя вежливо.
– Да, я местный, – сказал комиссар и, хотя в этом не было ни малейшей надобности, уточнил: – Пришел поставить свечку за упокой души своей матери.
Охранник широко улыбнулся и тут же прикрыл рот ладонью, скрывая отсутствие некоторых зубов.
– Дело хорошее, – сказал он.
– Хотите, и за вашу поставлю?
Рука тут же опустилась, рот приоткрылся от удивления.
– Да, будьте так добры! – проговорил охранник.
Брунетти направился к главному алтарю, чувствуя, как при виде этой залитой светом красоты на душе у него тоже становится светлее. Солнце проникало внутрь через восточные окна, исчерчивая плиточный пол разноцветными узорами. По обе стороны нефа – символы былого могущества Венеции, могилы дожей и их жен, покоящихся тут уже много столетий. Комиссар демонстративно отвернулся от триптиха Беллини: после последней реставрации на него было больно смотреть.
В правом рукаве трансепта[51] Брунетти притормозил, чтобы полюбоваться одним из шести регистров витражного окна: комиссар с годами утратил способность впитывать слишком большую порцию красоты за раз и поэтому старался по возможности дозировать удовольствие одним-двумя шедеврами. На витраже была изображена четверка мускулистых святых с копьями.
Его мать особенно благоговела перед всадником слева, убийцей дракона, попеременно считая его то святым Георгием, то святым же Фео́дором Ти́роном. Тогда Брунетти не догадался спросить, чем он ей
