Черная кошка в темной комнате (СИ) - Матуш Татьяна

— Хрена Лысого! — перебил он.

Кровать прогнулась под его тяжестью. Дыхание стало резким.

— Ты исправишь то, что сделала, — объявил он, — ты убедишь ее в том, что у нас семья и ей никуда не нужно уходить.

— Загипнотизирую, что ли? — идея показалась такой дикой, что я чуть не рассмеялась, — Никита, я не владею гипнозом.

— Мне без разницы, как ты это сделаешь. Хоть через скакалку прыгай, но Лариса должна стать прежней. Задача понятна?

— Предельно, — фыркнула я, — а если не получится?

— Надо, чтобы получилось.

— И все-таки? — мягко подтолкнула я, — что будет, если я не смогу… или не захочу…

— Ты, в самом деле, хочешь это знать? — удивился он, — храбрая девочка. Тогда, может быть, все же, откроешь глаза?

— Не-а, — протянула я, — Так интереснее.

— Хорошо, — глухим, низким голосом отозвался он, — хорошо. Тогда так и лежи. Не дергайся.

Моего живота коснулось что-то холодное. Через мгновение я ощутила, что у этого холодного — острый край. Оно скользнула по коже, потом коснулось бедра.

Я не шевелилась и не открывала глаза, хотя желание сделать это было невыносимым.

…Нельзя, Аксенова! Он нестабилен, коту ясно. Хочешь жить — терпи!

Послышался звук, который издает шелк, когда его режут острым ножом. Медленно. Аккуратно. Один разрез… Рука с ножом, видимо, переместилась левее. Второй разрез… Никита скользнул ладонью по моим бедрам и убрал прочь испорченный подарок. Теперь между мной и его ладонью совсем ничего не было.

— Все еще хочешь знать? — спросил он. Низкий голос дрогнул.

Глава 10

Нож скользил по моей коже, медленно, плавно. С легчайшим нажимом, ровно так, чтобы я чувствовала режущую кромку, но боли не было. Опытный? Интересно, с Ларисой они тоже играли в такие игры? И что, некоторые женщины действительно от этого заводятся? Мне вот просто тупо страшно.

Черт! Если он фетишист, и его фетиш — нож, то мне конец. Постель, голая, привязанная женщина, разрезанное белье… Как думаешь, Аксенова, что дальше?

Пока он не сорвался… И надо, во что бы то ни стало, удержать его на грани. Втянуть в разговор. Задавать вопросы. Не отдавать ситуацию на откуп рефлексам, пусть включатся мозги.

— С чего ты вообще взял, что это возможно?

Он не ответил, но задышал иначе, прерывисто. Нож заскользил вдоль тела быстрее, еще немного, и будет больно!

— Она не любит тебя! Не любит, понимаешь?

— Любит, — убежденно ответил Никита, и я перевела дух, чувствуя, как от виска вниз стекает капля пота. Заговорил! Значит, еще не конец… Можно работать.

— Она меня любит. Просто боится.

— Зашибись! — фыркнула я, — «Мужчина плюс женщина, плюс страх — равно счастливая семья? Так не бывает, Никита!

— Значит, нужно просто убрать из уравнения страх.

Нож исчез. Слава Господу! Сейчас он водил по моей коже пальцем: ноготь был острый и царапал, но это было намного лучше. О людях, зарезанных ногтями, я не слышала.

— Думаешь, это так просто?

Густой воздух между нами шевельнулся. Горячее дыхание тронуло прядь на виске — он наклонился ко мне. Низко-низко, едва не касаясь.

— Ты это можешь, — тихий, горловой шепот, почты рычание.

— Думаешь?

— Знаю, — медленно, аккуратно его зубы прикусывают мою губу. Тихонько. Но я отлично понимаю, что если он их сожмет…

Черт! Жить хочется, и, желательно, не покалеченной.

Пауза, во время которой мои мысли скачут, как кролики. И его шепот: низкий, едва слышный…

— Страх — я тебя знаю. Ты — лишь химия тела и вне его ты не существуешь. Я пропускаю тебя сквозь себя и отпускаю.

Отпускаю страх. Да!

Боль — я тебя знаю. Ты — лишь электронный импульс, бегущий по нервам к мозгу. Я пропускаю тебя сквозь себя и отпускаю.

Отпускаю боль. Да!

Смерть, я тебя знаю. Ты — то, с чем я никогда не встречусь. Когда ты придешь — меня не будет. Я пропускаю тебя сквозь себя и отпускаю.

Отпускаю смерть. Да!

Он говорит, и с каждым словом его голос становится сильнее, злее, агрессивнее. А финальное «Да!» он выкрикивает с такой силой, что отзываются даже тройные пластиковые окна.

И тут самообладание изменяет мне. Я делаю глупость — самую страшную из возможных. Широко открываю глаза.

Свет бьет, заставляя зажмуриться, но я успеваю увидеть лицо Никиты. Близкое. Жесткое, словно вырезанное из камня. С темными, совершенно пустыми глазами. В которых разум и не ночевал.

Короткая пощечина заставляет меня снова распахнуть глаза и всмотреться в него. Больше он не позволит мне отстраниться. Он победил!

— Откуда ты знаешь?

— 2012 год. Село под Дебальцево. Восемнадцатилетние парни, которым выпала великая честь участвовать в эксперименте. Бойцы, которым неведом страх!

Колесики в голове завертелись с бешеной скоростью.

— Ты был?..

— Курировал операцию от Минобороны Украины. Я хорошо помню тебя. Восхитительно самоуверенная соплюха, которая для подтверждения своих теорий не постеснялась впутаться в военный конфликт, не разбирая сторон, не различая правых и виноватых, не думая о том, что может искалечить психику мальчишек своими «мантрами»…

Я смотрю на него во все глаза. Мне нечего возразить. Он прав.

— Я помню, как дрались эти парни. Им и в самом деле был сам черт не брат. Ты сделала это! Ты полностью избавила их от страха.

— Ты сам сказал, я искалечила их психику. Они стали неадекватными. Ты хочешь, чтобы я то же самое сделала с твоей женой?

— Я хочу, чтобы она перестала меня бояться, — тихий, обжигающий шепот, губы у самой шеи, — ты это сделаешь.

— Без ее согласия?

— Грех на мне, — он шепчет прямо в приоткрытый рот, и вдруг впивается в мои губы жестким, глубоким поцелуем.

Жаркая волна прокатывается от макушки до пяток. Нет, это не дофамин. Это норадреналин. Гормон ярости.

И я совершаю вторую глупость. Кусаю его! Кусаю прямо за язык.

— Сука! — вторая пощечина отрезвляет.

Мужчина выпрямляется.

— Ты сделаешь это?

— Нет!

Это уже не глупость. Это вполне осознанное безумие… Я смотрю ему в глаза, прямо в глаза. В эти темные форточки в мир бессознательного. В разум, где «хочу!» окончательно и бесповоротно победило и совесть, и великодушие, и страх…

— Это окончательно?

— И бесповоротно.

— Дура, — он вздыхает, — а ведь могла прожить долгую и счастливую жизнь. Великим ученым стать. Войти в историю. А что сейчас напишут на твоем могильном камешке? Две даты: рождения и смерти. И тире между ними. Ничего не добилась. Ничего не смогла. Ушла слишком рано… — Губы кривятся в издевательской усмешке, и это последнее, что я вижу, потому что на мое лицо опускается подушка.

Темнота. Воздуха нет. Руки связаны.

Что можно сделать в такой ситуации?

Только одно… И я прищелкиваю пальцами. Два раза.

— Коньяк, Полина Аркадьевна?

— Да, спасибо, не помешает.

Меня все еще колотил отходняк. Я сидела в кресле, одетая и закутанная в норковую шубу хозяйки. Не думаю, что она обидится…

— Что с ним будет?

— Освидетельствование у психиатра, и, по результатам, либо принудительное лечение, либо тюрьма, — крупный, спокойный мужчина, чем-то напоминающий большого кота, взял из моих рук бокал и поставил на стол. Я взглянула на него благодарно, и он ободряюще улыбнулся.

Никиту уже увели.

— Материала вполне достаточно. Попытка убийства, заснятая на камеру…

— Товарищ капитан… А саундтрек?

— Оказался испорчен. Сбой аппаратуры.

— Я могу быть уверена?

— Полина Аркадьевна, — удивился он, — думаете, мне так сильно хочется на пять лет за проволоку по 283 статье?

— Хорошо, — кивнула я, попробовала встать и покачнулась, — вы поможете мне дойти до машины?

— Да я вас на руках донесу! Мы эту сволочь пять лет поймать не могли! Четырнадцать жертв.