Фаина Раевская - Пятнадцать суток за сундук мертвеца
— И?!
— Улица Нижегородская, 63–45!
— Так это же…
— Да, да, да! — горячо подтвердила Клавдия. — Это в двух кварталах от нас! Поэтому давай-ка быстренько выпьем с Сашкой шампусика, и выпроваживай его!
Однако быстренько не получилось. После третьего бокала Сашка разошелся и принялся балагурить. Он шутил, сыпал остротами, рассказывал анекдоты и предпринимал неуклюжие попытки ухаживать за нами обеими. В нетерпении я ерзала на стуле. В конце концов это привело к тому, что прабабкин бокал слетел на пол. Неизвестно почему, но это ужасно развеселило Сашку. Он залился смехом и, хлопая в ладоши, провозгласил:
— Это к счастью, честное слово!
Желая, наверное, приумножить внезапно свалившееся счастье, Саня залпом допил шампанское и хватил бокал об пол. При этом на лице его было разлито прямо-таки детское выражение счастья. Я втянула голову в плечи, ожидая бурю гнева со стороны Клюквиной — она очень трепетно относилась к прабабкиному наследству. Клавкино лицо напоминало посмертную маску. В воздухе отчетливо запахло скандалом.
— Э-э-э… — нарушил Сашка звенящую тишину. — И-извините, я, кажется, переборщил. Но ведь посуда бьется к счастью, правда?
— Правда, — деревянным голосом подтвердила Клавдия.
Она, не мигая, смотрела на осколки. Пользуясь тем, что сестра занята созерцанием останков прабабушкиного наследства и не замечает ничего вокруг, я толкнула локтем Сашку и прошептала ему в ухо:
— Тебе лучше уйти. Сейчас начнется!
— Но… — попытался он возразить.
— Не спорь! Давай-ка, продвигайся к выходу, я ее придержу. Пять минут у тебя есть. Чего ждешь?! Быстро!
Сашка на цыпочках прокрался в коридор, примерно с минуту там повозился и ушел, аккуратно прикрыв дверь. Я облегченно перевела дух.
— Ушел? — глаза Клюквиной приобрели осмысленное выражение.
— Ага, — подтвердила я, орудуя веником и совком. — Бокалы жалко…
— Плюнь, — посоветовала Клавдия. — У нас еще четыре штуки осталось. Бросай веник, Афоня. Пойдем навестим отчима твоего Коленьки…
Вздохнув, я поплелась одеваться. Через пять минут стало ясно — миссия невыполнима. Наши с Клавдией куртки принимали водные процедуры в ванной. Какое-то время мы с сестрой беззлобно переругивались, пытаясь ответить на вопросы: кто виноват? И что делать? В конце концов, в шкафу отыскалась моя старая дубленка, в которой я зимой выношу мусор (процедура эта, как правило, происходит поздно вечером, когда некого пугать проплешинами на ней), и Клавкино демисезонное пальто без пуговиц и почему-то с отпоротым воротником.
— Ничего, пойдем дворами! — оптимистично воскликнула сестрица, обматывая место, где был воротник, толстым шарфом. — Пуговицы пришивать не буду, запахнусь — и все. Авось в темноте за манто сойдет.
— Точно! — признаюсь, оптимизма Клавдии я не разделяла. — А мое одеяние — за мексиканского тушкана, загнувшегося от старости и облысения. Как бы нас не ограбили в подворотне!
Клюквина хмыкнула, и мы изволили отбыть. В данную минуту мне меньше всего хотелось столкнуться с кем-нибудь из знакомых. Как назло, возле подъезда прогуливался пенсионер Митрич со своим двортерьером по кличке Кузя. И Митрич, и его питомец были так друг ка друга похожи, что пенсионера иногда называли Кузей. Впрочем, дед не обижался, а пес — и подавно.
— Афоня! — обрадовался Митрич. — Чегой-то тебя давно не видать со своей Тырочкой. Кузя скучает!
Пес подтвердил слова хозяина глухим ворчанием. Дело в том, что Кузьма испытывал нежнейшие чувства к моей черепашке. Готова поклясться, при виде нее на морде собаки расцветала почти человеческая улыбка.
Я слегка притормозила, намереваясь вступить в беседу.
— Не сердись, Митрич, — Клюквина мертвой хваткой вцепилась в мой рукав. — У Тыры расстройство желудка. Она временно гулять не будет. Видишь, за лекарствами торопимся!
И мы помчались дальше, провожаемые удивленными взглядами Митрича и Кузи.
Мои опасения о нападении хулиганов с целью ограбления не подтвердились. Люди, попадавшиеся нам на пути, испуганно шарахались в стороны, завидев двух фурий, несущихся в пространстве. Даже бездомные коты при нашем приближении истошно орали и бросались врассыпную. Вскоре мы уже стояли перед кирпичной четырнадцатиэтажкой и глупо таращились на домофон. Ни у меня, ни у Клюквиной не было идей, кем мы представимся отчиму Николая.
— Ладно, — обозлилась Клавка, — как бог на душу положит!
Она набрала на панели номер квартиры, а я с замиранием сердца слушала переливы зуммера, мучительно пытаясь придумать, кто мы такие и почему нас интересует Николай. К счастью, ничего подобного не потребовалось. Раздался сигнал, и дверь открылась.
Сорок пятая квартира располагалась на шестом этаже. Обычная металлическая дверь, обитая коричневым дерматином с медной табличкой «45» наверху. Не оставляя времени для раздумий, Клавка решительно позвонила.
— Вам кого? — на пороге возник длинноволосый и невероятно тощий субъект с козлиной бородкой, произраставшей почему-то клоками. На вид ему можно было дать лет 25–30. Субъект настороженно разглядывал нас с головы до ног. Из квартиры доносился отчетливый запах краски.
— Вы насчет картины? — немного подобострастно поинтересовался парень.
— Нет! — испугалась я.
— Да! — согласилась Клюквина.
Длинноволосый хмыкнул и пригласил:
— Входите.
Очутившись в квартире, я как-то сразу поняла, что попала в обитель свободного художника. Повсюду валялись холсты, листы ватмана, тюбики из-под краски… Хозяин провел нас мимо запертой комнаты в зал, служивший, видимо, ему мастерской. При ярком свете оказалось, что длинноволосому хорошо за сорок: лоб его бороздили глубокие морщины, а клочковатая борода была прошита серебряными нитями.
— Что вас интересует? — спросил он.
— В каком смысле? — опешила я.
Вместо ответа хозяин подошел к мольберту, на котором угадывались очертания какой-то картины, укрытой темной материей.
— Вот! — не без гордости воскликнул художник, срывая покрывало.
Я в ужасе зажмурилась. Увиденное потрясало и пугало одновременно. Нет, я вовсе не отношу себя к тонким ценителям искусства. В живописи предпочитаю классику и совершенно искренне считаю, что портрет должен быть портретом, натюрморт — натюрмортом, а пейзаж — пейзажем. Когда же я вижу на картине перекошенный прямоугольник с потеками краски и червяками по бокам, а потом читаю подпись: «Художник Тютькин. Автопортрет», — то сразу вздрагиваю. Представляю, как выгладит этот Тютькин в жизни!
— Всего-то двести баксов, — донесся до меня голос длинноволосого.
Я открыла глаза и, стараясь не смотреть на картину, уточнила:
— За что?
Волосатик насупился.
— Художника может обидеть каждый! — обиженно пробубнил он. — Ладно, берите за пятьдесят.
Осторожно, мысленно подбадривая себя, я перевела взгляд на творение хозяина. Поверить, что ЭТО стоит пятьдесят долларов, мозг отказывался. На абсолютно черном фоне красовалось хаотичное нагромождение геометрических фигур и не очень геометрических брызг весьма ярких, как говорят мои ученики, кислотных цветов. Называлось сие творение «Борьба за демократию». Если это борьба, то какая же должна быть сама демократия? Бороться за нее желания не возникало.
— Понимаете, — начала я, стараясь облечь отказ в более мягкую форму, — э-э-э…
— Великолепно! — встрепенулась Клюквина, до сего момента пребывавшая в легком столбняке. — Какое видение проблемы! Сразу видна рука мастера! Какой поворот сюжета! Колоссально!
Я таращилась на полотно, изо всех сил пытаясь найти там поворот сюжета и руку мастера. Художник тем временем зарделся и скромно опустил глаза. Я слушала восторженное блеяние Клавки и пыталась сообразить: тронулась ли сестра умом под влиянием шедевра и теперь на полном серьезе сыплет комплименты или же это такой тактический ход. Не обращая внимания на мое волнение, Клавдия продолжала источать мед:
— Нет, это просто гениально! Этот, как его… Пикассо — просто маляр по сравнению с вами! Ваши картины достойны стен Лувра!
— Ну, это уж слишком, — прошептал художник.
Я была полностью с ним согласна, но что-либо доказать сестрице в данный момент не представлялось возможным.
— Лувр — это чересчур, — повторил дядька. — Может, Эрмитаж?
Он с надеждой посмотрел на Клавку.
— Хорошо, — не стала капризничать она, — остановимся на Эрмитаже.
Волосатый повеселел и задушевным голосом предложил выпить зеленого чаю. Пока хозяин кол-довал на кухне, я обеспокоенно обратилась к сестре:
— Клава, ты думаешь, стоит поганить Эрмитаж этой «Борьбой за демократию»? Мне кажется, Пиотровский ни за какие пряники не согласится выставить эту мазню даже в туалете! Клава, я несколько раз была в Эрмитаже, плакала у скульптуры Микеланджело и часами простаивала перед полотнами великих итальянцев! Нельзя эту «Демократию» в Питер везти! Уж лучше в Лувр. По крайней мере, тогда нервная система наших соотечественников не пострадает — она и без того травмирована. Кстати, в Эрмитаже даже в туалете шедевры — плитка от «Версаче». Вонь, правда, отечественная. Но тут уж ничего не поделаешь, менталитет у нас такой… — От волнения я даже вспотела. — В общем, так, Клюквина, я не позволю этой мазне даже близко приблизиться к Эрмитажу, так и знай! Если потребуется, организую голодовку, забастовку, стихийное бедствие и еще бог знает что!
