Керен Певзнер - Исповедь убийцы

— Правда? — удивился он. — А я, дурак, забыл. Леруня, прошу, — он протягивал мне уже полную чашку с розовым вином.

— Нет, спасибо, Додик, я ухожу, мне надо идти, пусти меня.

Он крепко вцепился в рукав, я даже подивилась такой силе в тщедушном теле.

Я резко дернула его руку вниз.

— Хватит, Додик, иди умойся и приведи себя в порядок, — он был весь облит вином, — а мне надо идти.

И я побежала вниз по лестнице.

Нервы были на пределе, напряжение последних дней сказывалось буквально во всем — у меня разламывалась голова, я изо всех сил сжимала руль, не давая рукам дрожать. Мысли были об одном: «Только бы не потерять управление!» Я старалась не превышать скорости, и если бы на дороге случилась пробка, я наверное, выскочила бы из машины и принялась стучать кулаками по капоту.

На мое счастье пробок по дороге в Тель-Авив не было. Наверное, у меня есть специальный ангел-хранитель, заботящийся о стервозных дамочках в высшей стадии душевного раздражения.

К клинике «Ткума» я подъехала через сорок пять минут после выезда из Ашкелона. Меня уже ждали. Охранник на проходной нажал на кнопку, ворота распахнулись и я въехала на территорию больницы. Остановив машину около входа в здание, я через одну преодолела ступеньки и постучалась в кабинет к доктору Рабиновичу.

Доктор поднялся мне навстречу. Круглые очки а-ля Джон Леннон он снял и положил на стол.

— Садитесь и переведите дух, — сказал он мне вместо приветствия.

Я упала на жесткий стул:

— Здравствуйте, Игаль. Вы сказали, что я могу обратиться к вам за помощью, если понадобится, и вот я тут.

— Что случилось? — серьезно спросил доктор.

— Я не знаю, как сказать, но в общем… — я протянула ему газету. Он внимательно просмотрел все заголовки, потом аккуратно сложил ее и обратился ко мне:

— Вы считаете, что и это — дело рук Яира Бен-Ами? Только на том основании, что и этот несчастный был убит так же, как мои коллеги, — чем-то вроде кухонного ножа? Кстати, полиция нашла орудие преступления?

— Понятия не имею…

— Ну вот, — заметил он. — Даже эта общность не доказана.

— Во-первых, я вовсе не подозреваю Яира, — сказала я. — Он действительно ни при чем.

Я вкратце рассказала курьезную историю о джинсах. Он посмеялся.

— Игаль, — сказала я, — мне кажется, между этими тремя убийствами есть связь.

— С чего вы решили?

— Не знаю, — честно ответила я. — Нутром чую.

— Что ж, это серьезная причина, — сказал он. — Очень серьезная.

— Перестаньте ехидничать! — я взорвалась. — Лучше напрягите свой мыслительный аппарат и подумайте, что может быть общего между психиатром и священником! А если не хотите напрягаться, то я сама вам скажу: исповедь! И тот, и другой — исповедники, и к тому, и к другому люди приходят рассказывать о самом сокровенном!

Его глаза удивленно расширились.

— Действительно… — пробормотал он чуть смущенно. — Надо же… Я как-то… — он откашлялся. — И врачи, и священники работают с людьми, причем с людьми несчастными, слабыми. Сильный и счастливый к ним не пойдет, ему без надобности. А вот человек в горе, которому надо рассказать, что его тревожит и мучает, придет и попросит помощи.

— Убийца приходил к ним исповедоваться, — подхватила я, — излить душу. А потом убивал, понимая, что никакая клятва Гиппократа или тайна исповеди не спасет! Такие признания не задерживаются долго. Поэтому, выговорившись, он заставлял своих собеседников молчать — самым кардинальным способом. У царя Мидаса ослиные уши.

— Что? — он непонимающе взглянул на меня.

— Я вспомнила сказку, читала в детстве. У царя Мидаса были ослиные уши, и он не хотел, чтобы об этом знали. Но стричься ему надо было, поэтому он приказывал убивать каждого цирюльника, который приходил его стричь. А одного, молоденького он пожалел и отпустил. Тот не смог держать в тайне то, что видел, пошел в лес, вырыл яму и выкрикнул туда: «У царя Мидаса ослиные уши!». А потом на том месте вырос тростник, и дудочки, сделанные из этого тростника напевали сами по себе эту сакраментальную фразу: «У царя Мидаса ослиные уши!» Я только не пойму, кто наш убийца — Мидас или цирюльник? Думаю, что цирюльник, ведь это ему, а не Мидасу нужно было выговориться. Причем неважно на каком языке. Коган знал и русский, и иврит. Священник — только русский. А на каком языке говорил Зискин?

— На иврите, на польском, идише, английском. Русский не входил в это число.

— Значит, маньяк — из России, причем прекрасно говорит на иврите. Он же звонил мне и угрожал на иврите.

— Я согласен с вами, Валерия, — подумав, сказал доктор Рабинович, — я только хочу кое-что добавить. Еще Эрих Фромм писал, что биологические потребности человека, безусловно, важны, но еще важнее для него потребность в самоутверждении. Ему нужен с одной стороны — объект поклонения, чтобы тянуться к нему, и с другой — объект пренебрежения, чтобы чувствовать себя выше него. Я полагаю, что приходя на исповедь, а именно так вы назвали этот процесс, этот человек чувствовал потребность облегчить свои страдания, его мучила какая-то неразделенная трагедия. Он рассказывает абсолютно все, он же, если можно так выразиться, любитель разговорного жанра. Но потом, после беседы он понимал, что специалист, сидящий напротив, которого он считал за бога в своем воспаленном сознании, ему не помог, все равно он выйдет сейчас из кабинета и останется один на один со своим тяжким грузом. А может быть и еще хуже — тот, кому он доверился, может донести, рассказать его тайну другим, грубым и равнодушным людям. И он принимает единственное на его взгляд верное решение — убить, уничтожить объект опасности. Но, заметьте, только после того, как все ему расскажет. Рассказчику нечего больше ждать — его божок низвергнут. И вот только тогда приходит облегчение. Баланс восстановлен, ему легко и спокойно. Муки совести не мучают, а страха перед неотвратимостью наказания нет — ведь он считает себя центром мироздания, а центр не способен ошибаться.

— Но он же маньяк!

— Маньяк, — согласился Игаль.

— Но как я его узнаю? Ходит себе человек по улице, общается с тобой нормально, в общем, как все. И вдруг ему что-то напоминают мои чулки со швами — и он меня — чик, — я выразительно провела большим пальцем по шее, — решает прикончить.

— И вас спасет только то, что вы одеты в джинсы, — улыбнулся доктор, маньяки обычно не отходят от правил, которые сами себе же и навязали. Вот, например, в наш маньяк не убивал жертву, пока всласть не выговаривался, а иначе — нарушаются правила игры.

— А какие они, маньяки?

— Сложный вопрос, я интересовался им. Есть нечто общее в их поведении. попытаюсь вам объяснить. Прежде всего, определить их в обыденной жизни практически невозможно. Это все враки, когда описывают: «Глаза его заблестели, он тяжело задышал и неестественно засмеялся…» Так ведут себя обычные невротики. Маньяк спокойно точит нож, пока вы привязаны к стулу. Он любит свою жертву и уверен: все, что он для нее готовит — это то, что ей нужно, в самый раз.

— Вот ужас! — выдохнула я.

— Обычно они живут в неполной семье, мать в доме — глава, существо деспотичное. Ребенок он чаще всего, единственный. Она следит за каждым его шагом, оценивает его поступки, в основном, отрицательно. Выращивает чувство вины. Унижение ведет к бунту, стремлению выйти из под материнского деспотизма, но характер уже сформирован как неустойчивый и подверженный влиянию со стороны. Такие мужчины остаются холостяками или поздно женятся. Спутницу жизни обычно выбирают старше себя, ищут в ней образ ненавистной, но в то же время обожаемой матери. В зависимости от того, что он во время секса думает о матери, характер сношения меняется. Вам понятно, о чем я говорю?

— Поясните, — попросила я.

— Как это ни странно, даже в сексе он думает не о реальной партнерше, которая рядом, а о своей матери, — терпеливо пояснил доктор Рабинович, нет, инцест не имеет к этому никакого отношения. Просто если маньяк ласков со своей женщиной, значит в этот момент он обожает свою мать. Если же его движения становятся грубыми, как у насильника, он не обращает внимание на ту боль, которую причиняет своей даме, подсознательно он конфликтует и хочет доказать, что он сильнее своей матери.

Мое лицо вытянулось.

— Так что, теперь не получать удовольствие от секса, а высчитывать, о чем или о ком мой партнер думает в этот момент?! — я просто не знала, что и думать.

Игаль рассмеялся:

— Не берите в голову, а то еще перестанете, действительно, получать удовлетворение, а я буду виноват. И будет у вас причина ходить к психоаналитику. Мы же с вами говорим о маньяках. Не болейте «болезнью третьего курса».

— А что это?

— На третьем курсе медицинского института проходят внутренние болезни. И особо мнительные студенты начинают прикидывать на себя симптомы. Получается, что они больны всеми на свете болезнями, кроме воспаления коленной чашечки.