Андрей Костин - Смертельная комбинация
- Эй, - окликнул парней, - лично я иду на улицу курить. Кто со мной?
Вытер бумажной салфеткой рот, скомкал ее в кулаке и смешался с толкающимися на выходе людьми. Я старался идти спокойно, даже развязно.
Я знал только одно - с боксером мне не справиться, он сильнее меня. А вот со вторым - худощавым блондином - возможны варианты.
Выйдя на перрон, я остановился возле урны, выбросил салфетку и полез за сигаретами. Блондин остановился рядом, между мной и застекленным боком вокзала. Вдали уже показались огни прибывающего поезда.
- Куришь? - я вроде бы протянул ему пачку, но в это время пальцы мои спрессовали в комок упаковку, фольгу и табак, а кулак, согнутый локоть, предплечье превратились в простейший механизм, который чуть отошел назад, развернув корпус, а потом устремился вперед, врезавшись в подбородок противника.
Все произошло мгновенно.
Блондин неестественно дернулся, но не упал, только голова его склонилась набок, а из угла губ потекла струйка крови. Только потом он начал заваливаться на спину, я подхватил его и бережно опустил на землю.
Никто словно ничего не заметил. Люди были в предвкушении подхода поезда. Я сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее пошел к началу перрона. Наконец, не выдержал и побежал.
...Они вынырнули из кустов сирени, когда до края
платформы оставалось с десяток шагов. Людей тут не было,
видимо, ожидаемый состав будет короткий. Луч тепловоза
разрезал темноту, и было слышно, как вибрируют рельсы.
Их было двое. Боксер и еще тот, утренний, в кожаной куртке. Они не произносили ни слова, молча преградили мне дорогу и, чуть подталкивая кулаками, прижали к краю платформы. Послышался шум приближающегося поезда.
- Допрыгался, - сквозь зубы сказал боксер. - Сейчас тебя размажет...
Я промолчал и весь напрягся. Тогда боксер взял меня за локоть и невольно оглянулся, скоро ли поезд. Уже зашуршали под напором воздуха кусты сирени, краем глаза я уже видел тупорылую морду локомотива, чужая рука еще крепче сжала мой локоть, лица замкнулись, как бывает, если люди хотят совершить что-то серьезное и опасное.
Мы стояли на самом краю перрона.
Сейчас, или будет поздно, подумал я. Все будет поздно...
До навалившегося на край платформы поезда оставалось метров десять... Резко, предплечьем я отбил тянувшиеся ко мне
руки и прыгнул вниз, на рельсы. Потом, как в воду, дальше, вперед,
до боли в суставах...
Оглушительный скрип колес, свист рассекаемого воздуха, вопль гудка, но вагоны уже мелькают за моей спиной, отрезая меня от платформы и стоящих на ней людей.
Я бегу дальше, через пути, пролезаю под товарными вагонами, пока, наконец, не падаю на ржавую траву вдоль насыпи. Тяжело дышу, смотрю, как суетятся с фонарями вдоль подошедшего состава люди, заглядывают под вагоны и перекрикиваются. До меня долетают некоторые слова, исключительно матерные. Потом все стихает, и люди расходятся, так и не догадавшись, что произошло.
Поднимаюсь с земли и отряхиваю брюки. Плечо неприятно саднит, я засовываю руку под рубашку м убеждаюсь, что повязка стала набухать от крови.
За железнодорожными путями, там, где дюны мусора прорастают густым кустарником и крапивой, я набредаю на полуразвалившийся одноэтажный дом. Внутри пахнет сыростью и гнилью. Не самое удобное место для ночлега, разве только одно преимущество - вряд ли меня будут здесь искать. И даже если будут, я услышу продирающихся сквозь кустарник людей и успею улизнуть. Обхожу пустые комнаты с проваленным полом и сквозняками, наконец, из досок и обрывков толя сооружаю себе гнездо в углу посуше. Привалившись к осыпающейся штукатуркой стене, я смотрю в проем пустого окна на ночное небо, верхушки кустарника, обступающего барак со всех сторон, и на звезды. Как-то постепенно звезды померкли, и стало совсем темно...
Я вдруг стал испытывать беспокойство, потому что не поднялся на второй этаж и не посмотрел, что там? Тогда я
медленно встаю и на ощупь ищу скрипучую лестницу. Я иду,
вытянув перед собой руки, и все время боюсь наступить на что-то
мохнатое и неподвижное, вроде как вывернутую наизнанку
козлиную дубленку. Я не понимаю, откуда у меня такие мысли,
наверное, я что-то вспоминаю и вспомнить не могу. На втором
этаже светлее, свет пробивается сквозь пыльные стекла. Тут есть
кое-какая мебель. Старинный шкаф, трюмо, панцирная кровать с
набалдашниками. Я подхожу к окну - протереть его и посмотреть,
что делается снаружи. А когда оборачиваюсь, то замечаю, как на
трюмо, перед зеркалом, горит свечка. Пламя качается из стороны в
сторону и коптит. Я подхожу к зеркалу и тут слышу - кто-то
быстро пробежал по комнате и остановился у меня за спиной. В
зеркале отражается женский силуэт... Она находится очень
высоко, почти под потолком, и я решаю, что женщина стоит на
табуретке. Тут вдруг она начинает опасно раскачиваться, вот-вот
упадет, и я оборачиваюсь, раскрыв руки, чтобы поддержать... В это
же мгновение я начинаю дико кричать, потому что руки мои ловят
пустоту, женщина не стоит, а визжит надо мной, глядя сверху
вниз одутловатой мордочкой удавленницы. Я кричу и не слышу
своего голоса, а она раскачивается, задевая пальцами босых ног
меня по лицу. Я кричу, давясь от рыданий, и просыпаюсь.
Рассвело.
Капли дождя барабанят по остаткам жести на крыше одноэтажного барака, стекают по стекам в зеленых разводах плесени. Лицо у меня все мокрое от брызг. На треснувшем подоконнике нахохлилась пара голубей.
Я лежу неподвижно, боясь поверить, что это был всего лишь сон... Сквозь тонкие стены и слышу, как кто-то ходит в дальнем
конце барака и кряхтит. Наконец, что-то с грохотом падает, а этот
кто-то, невнятно бормоча, выбирается наружу, а потом, топая,
проходит под моим окном и с треском удаляется в заросли
кустарника.
Надо пойти и посмотреть, почему он там возился, думаю я.
Но в подсознании еще клубится страх сна, я не в силах пошевелить даже пальцем. Наконец, разминаю онемевшие мышцы, потом, дрожа от сырости, снимаю рубашку и разматываю бинты. Бинты жесткие от засохшей крови, но рана уже не кровоточит, только края покраснели и распухли, и острая боль пронизывает все тело, когда я поднимаю руку.
Помогая себе зубами, я снова делаю повязку и натягиваю рубашку. Рубашка успела остыть, и теперь сырость особенно чувствуется.
Обхожу барак, комнату за комнатой, пока не попадаю в ту, где, видимо, тоже побывали люди этой ночью. Судя по обширному ложу из нескольких рваных матрасов, здесь спали вповалку несколько человек, бродяг, наверное.
Короче, я забрел на чужую территорию, и мне здорово повезло, что не прирезали ночью, пока снились кошмары. Теперь придется искать другое пристанище.
На запасных путях стоит пассажирский поезд, дверь одного из вагонов открыта, и проводница выметает на улицу мусор. Я останавливаюсь чуть в стороне, так, чтобы сор не летел в мою сторону.
- Тебе чего? - проводница разгибается, держась рукой за поясницу, и смотрит на меня.
- Надо побриться, почистить одежду, в общем привести себя
в порядок. Окажите гостеприимство, а?
- В бегах, что ли? - она смотрит подозрительно.
- Нет, что вы... Загулял просто. Если в таком виде явлюсь...
- Понятное дело, - она смягчается. - Бедные твои родители.
Бритву я тебе найду, кто-то из пассажиров оставил...
Из зеркала на меня смотрит осунувшаяся физиономия в рыжей щетине и с воспаленными глазами. Глубоко вздохнув, я промываю под краном бритву, распечатываю конвертик с лезвием... Постепенно я начинаю себя узнавать. Нашелся даже дешевый одеколон, а когда я снова перевязываю плечо, в туалет заглядывает проводница и отбирает у меня заскорузлые бинты.
- Где это тебя? - спрашивает она.
- Так, стеклом порезался.
- Знаю я эти стекла. Пойдем, в аптечке бинт есть. И мазь. Она вонючая, но помогает.
* * *
Дождь перестал, и выглянуло солнце, и земля сохла прямо на глазах. Я ходил по улицам города и высматривал, не промелькнет ли впереди прохожих стройная фигурка Риты. Ноги сами привели меня на Железнодорожную улицу.
В моих действиях появилась пусть далекая от истинной, но все же цель. Близко к дому, где мы встречались с Юлей, я не стал подходить, а выбрал пустой ларек на противоположной стороне улицы. Задняя стенка у ларька была в нескольких местах продавлена, а внутри по колено всякого мусора, и пахло чем-то кислым. Может, до определенного времени это было убежище
неприкаянных сограждан, жаждущих выпить бутылочку
портвейна и заняться революцией. Я имею в виду сексуальную, а
ей, как и любой другой, конспирации только на пользу. Теперь же,
наверняка, самим завсегдатаям стало гадко от помойки, которую
они натворили.
Сквозь частые щели мне прекрасно были видны и подъезд, и окно квартиры. Окно было чуть приоткрыто, и я мысленно представлял, как от сквозняка качается бахрома розового покрывала. Какая мерзость.
