Реймонд Хаури - Последний тамплиер
Ломали кости, позволяли им кое-как срастись и ломали снова. Выворачивали суставы, разрывая связки. Он знал, что руки уже ни к чему не пригодны, и ходить он не сможет. Но разум по-прежнему свободен и деятелен. С его помощью он может покинуть пределы жалкой темницы под улицами Парижа и отправиться куда угодно.
Ну так куда он направится сегодня? В холмистые поля Средней Франции? К подножию Альп? К морю или за море, в любимое Outremer, Заморье?
Он не впервые задумался, не сошел ли с ума. Быть может, решил он. То, что заставили его вынести палачи, царствовавшие в этой преисподней, не могло не сказаться на рассудке.
Он попытался точнее припомнить, сколько времени прошло. И вспомнил. Шесть с половиной лет — с той ночи, когда люди короля ворвались в парижский Тампль.
В его храм.
Тогда была пятница, вспоминал он. 13 октября 1307 года. Он спал, как почти все братья-рыцари, когда перед рассветом десятки сенешалей ворвались в храм. Рыцарей Храма застали врасплох. А ведь ему уже не один месяц было известно, что царственный корыстолюбец со своими клевретами ищет средства сломить мощь Храма. К той ночи они наконец набрались храбрости и подыскали предлог. И драться они умели: рыцари не сдавались без боя, но на стороне людей короля была внезапность, они превосходили тамплиеров числом и быстро сломили сопротивление.
Он бессильно наблюдал, как они грабят храм. Великому магистру оставалось только надеяться, что король и его прислужники не поймут, какая добыча попала им в руки, что золото и драгоценности ослепят их, не дав увидеть поистине бесценного трофея. Наконец установилась тишина, и де Моле с братьями на удивление почтительно усадили в крытые телеги, чтобы увезти навстречу их судьбе.
Только сейчас, вспомнив ту тишину, Моле понял, какая перемена поразила его.
Было тихо.
Темница — шумное место: звенят цепи, скрипят дыбы и колеса, шипят жаровни, и все это — под неумолчные вопли пытаемых.
Но сегодня было иначе.
И тут великий магистр услышал шаги. Шаги приближались. Сперва он решил, что идет Гаспар Шэ, главный палач, но шаги не были тяжелой и угрожающей поступью вожака стаи. Никто из его зверья не ходил так. Нет, сейчас в коридоре прозвучали торопливые шаги многих людей, и вот они уже входят в застенок, где висит на цепях де Моле. Заплывшими, покрасневшими глазами он разглядел полдюжины человек в ярких нарядах. И среди них был сам король.
Стройный и статный, король Филипп IV на голову возвышался над раболепными лизоблюдами, тесно окружившими его. Де Моле неизменно дивился наружности правителя Франции — поразился и сейчас, даже сквозь боль. Возможно ли, чтобы человек столь благородного облика был закоренелым злодеем? Филиппу Красивому еще не было тридцати. Чистая кожа, светлые волосы — он казался воплощением рыцарства, но не он ли, в ненасытной жажде власти и богатства, растраченного им в самом низком разгуле, вот уже десятилетие расчетливо сеял смерть и опустошение, подвергая мучениям всякого, кто встал у него на пути или просто вызвал его неудовольствие?
Рыцари-тамплиеры не просто вызвали его неудовольствие.
Де Моле снова расслышал в тоннеле шаги. Медлительные, неровные удары подошв предшествовали появлению в камере тощего человечка, в сером монашеском одеянии. Запнувшись на неровном полу, человечек едва удержался на ногах. Куколь свалился у него с головы, и де Моле узнал папу. Он много лет не виделся с Климентом V, и за прошедшее время лицо его разительно изменилось. От глубоких морщин углы губ изогнулись книзу, словно выражая вечное недовольство, а глаза глубоко ушли в тень глазниц. Король и папа. Вместе. Наверняка не к добру.
Король не отрывал взгляда от лица тамплиера, но сейчас не он интересовал висящего в цепях человека. Тот смотрел на малорослого человечка в одеянии монаха, неловко ерзавшего под его взглядом и отводившего глаза в сторону. Великий магистр не мог понять, что не дает ему покоя. Стыдится ли он, что коварными наущениями подтолкнул молодого короля погубить рыцарей Храма? Или ему просто тяжело смотреть на жалкие обломки человеческого тела, на открытые раны, сочащиеся гноем?
Король шагнул ближе.
— Ничего? — гневно бросил он державшемуся в стороне мужчине.
Тот выступил вперед, и теперь де Моле увидел перед собой главного палача Гаспара, понуро качающего головой из стороны в сторону.
— Ничего, — уныло ответил тот.
— Гореть ему в аду! — В голосе короля прорвалась сжигавшая его ярость.
«Этого ты уже добился», — думал де Моле. Он поймал взгляд Гаспара из-под щетинистых бровей: глаза, мертвые, как булыжники под его ногами. Король придвинулся еще ближе, пристально оглядывая де Моле и прижимая к носу платок, чтобы защититься от вони, которую великий магистр давно перестал замечать.
Свистящий шепот короля рассек застывшую тишину:
— Говори, проклятый! Где сокровища?
— Нет никаких сокровищ, — просто ответил де Моле. Даже для его ушей голос прозвучал еле слышно.
— К чему это упрямство? — процедил король. — Что в нем толку? Твои братья открыли все: рассказали о ваших отвратительных обрядах посвящения, как вы, смиренные рыцари Божьи, отрицали божественность Христа, как плевали на Крест и даже мочились на него. Они все признали… все!
Де Моле медленно облизал сухим языком растрескавшиеся губы.
— Под такими пытками, — сумел выговорить он, — они признались бы и в убийстве самого Господа.
Филипп подступил к нему вплотную.
— Вы бессильны против Святой инквизиции, — гневно бросил он. — Человек твоего ума должен был давно понять это. Так выдай мне то, чего я хочу, и останешься жив.
— Сокровищ не существует, — повторил де Моле тоном человека, отчаявшегося убедить слушателей.
Он знал, что Гаспар Шэ давно поверил ему, хоть и не прекращал зверских издевательств над плотью своей жертвы. И папа, конечно, верил ему, но глава церкви не собирался посвящать короля в свой маленький секрет. А короля манили легендарные богатства, двести лет якобы копившиеся у тамплиеров, и алчность заглушала в нем доводы, возникавшие у всякого здравомыслящего человека при виде висящего перед ним на стене человеческого обломка.
— Бесполезно. — Король отвернулся, все еще гневаясь, но явно утратив надежду. — Должно быть, сокровища вывезли накануне той ночи.
Де Моле следил за папой, по-прежнему смотревшим в сторону. «Как блестяще он все рассчитал!» — эта мысль принесла ему своеобразное удовольствие. И укрепила в решимости, потому что коварство папы только подтверждало благородство цели тамплиеров.
Король холодно разглядывал коренастого палача.
— Сколько их еще живо в этих стенах?
Де Моле напрягся всем телом. Впервые он услышит о судьбе братьев парижского Тампля. Гаспар Шэ доложил королю, что, кроме великого магистра, жив только его заместитель, Жоффруа де Шарнэ.
Старый тамплиер опустил веки, перед его глазами вставали, сменяя друг друга, страшные картины. «Никого не осталось, — думал он, — а ведь мы были так близко. Если бы только…» Если бы хоть слово дошло до них тогда с «Храма сокола» от Эмара и его людей.
Но вестей не было.
«Храм сокола» и его драгоценный груз попросту исчезли. Король обернулся, чтобы бросить последний взгляд на измученного человека.
— Кончайте, — приказал он.
Палач шагнул к нему:
— Когда, ваше величество?
— Завтра утром, — сказал король и заметно просветлел, предвкушая зрелище.
При этих словах по всем членам де Моле разлилось чувство, которого он сначала не узнал. Слишком давно он его не испытывал.
Облегчение.
Он из-под век взглянул на папу и увидел, что тот едва скрывает ликование.
— А их имущество? — дрогнувшим голосом спросил папа. — Книги, бумаги, изделия… Они принадлежат Церкви.
Моле не сомневался, что все ценное имущество давно пошло на оплату королевских долгов. Осталось то, за что не удалось бы выручить и гроша.
— Так берите их, — король лениво махнул рукой, последний раз скользнул взглядом по фигуре де Моле и, громко ступая, направился из камеры.
Прихвостни толпой устремились за ним.
Климент обернулся у самых дверей, и его глаза на мгновенье встретились с глазами великого магистра. За этот миг де Моле проник в мысли папы, убедившись, что не ошибся: этот человечек — алчный циник, использующий жадность короля в свою пользу.
Его переиграл коварный интриган.
Но де Моле не желал доставить ему удовольствия заподозрить это. Он собрал все силы и пронзил врага спокойным и пронзительным взглядом. На один миг в морщинистом личике папы мелькнул страх и тут же сменился суровостью. Климент надвинул капюшон на лицо.
Запекшиеся губы великого магистра растянулись, изображая нечто, похожее на улыбку. Он видел, что сумел посеять сомнение в сердце этого мелкого человечка.
