Станислав Родионов - Долгое дело
– Я перекинулся руководить. Прежде всего пересмотрел классическое наследие. В балете, как вам известно, танцуют без юбок. Поэтому кем работают балерины – неизвестно. Якобы лебедями. Я же придумал танцы по профессиям. Например, танец рыбаков. У каждого танцора в руке по мороженому хеку...
– В театре? – Галина смотрела на инспектора, словно тот и сам превратился в мороженого хека.
– Нет, в Доме культуры. Еще был танец таксистов – ребята прыгали вприсядку и кричали: "Едем в парк". Неплохой получился танец работников гостиниц – девушки плясали с пылесосами и пели: "Местов нету и не будет..."
Лида не выдержала – рассмеялась.
– Тогда я поставил танец водопроводчика, надев на голову танцору фановую трубу. Эта труба и увлекла его в оркестровую яму. В результате дирижер заикается, а я уволен.
– Вадим, красоту бы пощадили, – сказала Лида.
– Глупость недостойна пощады, – быстро ответил инспектор.
– В Доме культуры все возможно, – авторитетно разъяснила Галина.
– Тогда хоть будьте справедливым, – вздохнула Лида.
– Красота без ума – это несправедливо, – скороговоркой возразил Петельников.
– В Доме культуры полно дураков, – согласилась Галина.
– Нет, справедливо, – тихо сказала Лида. – Нельзя одному все: и ум, и красоту.
Она налила им в опустевшие чашки кофе. Галина глянула на свою пустую рюмку, но Петельников не пошевелился. Он и свою не допил.
– Сейчас престижны ВИА, – сообщила Галина, элегантно отпивая кофе.
– ВИА переводится на русский язык как вокально-инструментальный ансамбль, – объяснил инспектор Лиде и вдруг сурово обратился к Галине: – А знаете ли вы, что я был известным эстрадоманом, микрофоноведом и виалюбом?
– Забавно, – не поверила она.
– А знаете ли вы, что это я организовал вокально-инструментальный ансамбль "Аккордные ребята"? Я уж не говорю про "Поющих лауреатов". А известный ансамбль "Четвертинка"? А престижная программе "Шумели ноты, тромбоны гнулись"?
– Чем она престижна?
– Как чем? Триста восемьдесят вольт, плюс шесть динамиков, плюс акустика, плюс два микрофона лопнуло, плюс оглохший первый ряд, плюс шесть зрителей в обмороке! А знаете ли вы, что в консерватории я читаю лекции по теория музыки: до-ре-ми-фа-соль-ля-си, кошка села на такси?
– Разыгрываете? – фыркнула Галина.
– Разыгрываю, – согласился инспектор.
Гостья поежилась, словно замерзла от горячего кофе, и беспомощно посмотрела на хозяйку.
– Он шутник, – успокоила ее Лида.
– Я хочу открыть жуткую тайну, – серьезно заговорил инспектор. – Я никакого отношения не имею к искусству, а работаю токарем.
– Опять разыгрываете?
– Разыгрывает, – подтвердила Лида. – Он милиционер.
– Без звания? – спросила Галина.
Петельников встал и произнес высушенным, усталым голосом, какой у него бывал после дежурства:
– Простите меня, Лида.
Он посмотрел на нее долгим взглядом: "Стоит ли щадить глупость?" Лида ответила таким же: "Стоит быть терпимым".
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Все ли ищут смысл своей жизни? Я думаю, что все. Может быть, "ищут" – слишком громко сказано, но каждый хоть раз в году задумывается о себе, о своем месте, о своем назначении... Каждому хоть раз в году становится грустно от утекающего времени. И каждый хоть раз в году удивленно спрашивает себя, для чего и как живет.
Есть люди, которые, задумавшись, отвечают благостно и довольно: "Живем не хуже других". Есть те же самые люди, которые, задумавшись в эту сокровенную минуту, вздохнут и скажут: "А хочется жить лучше других".
Есть, есть люди – сколько их? – которые в формуле "жить, как живут все" видят смысл жизни. Да что там смысл – счастье свое в ней видят.
И з г а з е т ы "П р о с т о ф и л и". Как известно, самый надежный способ получать деньги – это работать. Не так думала некая Калязина А.С., которой не давали покоя лавры небезызвестного Остапа Бендера. Только в отличие от него Калязина не утруждала себя поисками оригинального способа извлечения денег из карманов граждан. Она сделала просто: взяла в руки мокрый платок, села в скверике и со слезами на глазах начала рассказывать прохожим душещипательную историю о том, что у нее якобы сгорел дом и муж. И люди клали ей в дрожащую ручку деньги.
О мошеннице говорить еще рано, поскольку следствие не окончено. А вот о тех, кто давал деньги, поговорить стоит...
Вроде бы все знают басню Крылова о той вороне, которая упустила сыр. И все-таки простофили не перевелись. Взрослые тети и дяди, утирая повлажневшие глаза, слушали басню о косточках мужа и выкладывали денежки. Не спросили ни документов, ни фамилии, ничего не проверили и не разузнали. Ей нужна помощь? Пожалуйста! Ну не ротозейство ли это?..
Рябинин посмотрел в окно – там, в скверике, в тополях, вроде бы начиналось лето. Окрепли листья, потеплела земля, посветлела кора деревьев, и заблестели под солнцем скамейки. И отцвели синие ирисы Александра Ивановича... Рябинин обернулся – комендант стоял у двери, тускло изучая пол.
– Натирать будем?
– Да не знаю...
Александр Иванович поднял глаза на стены, разглядывая их подозрительно.
– Ремонтировать не пора?
– Вроде бы чистые.
– Рамы не подкрасим?
– На ваше усмотрение.
Комендант воззрился на потолок и через тягучую минуту сообщил:
– В буфет банан подвезли...
– Спасибо, – улыбнулся Рябинин.
– Не пойдете? – спросил Александр Иванович, потому что следователь продолжал сидеть.
– У меня от них изжога.
От мучнистой сладкой мякоти была изжога. Но Лида их любила, поедая быстро и вкусно, как обезьянка. Он увидел жену с бананом в кресле, вечером, под торшером – и потянулся к портфелю. И тут же представил набежавшую очередь – нервную, напористую, из одних женщин – и опустил руку. Очередей он стеснялся.
Рябинин не любил говорить о деньгах, вещах, квартирах... Ему казалось, что беспокоиться о материальном – стыдно, а если уж заставляет жизнь, то делать лишь самое необходимое и делать как-то незаметно. Он не очень понимал людей, которые носились со своими физиологическими потребностями – едой, сном, сексом, – доказывая, что все естественное естественно. Были и у него материальные заботы, были и физиологические потребности. Но его ум...
И промелькнуло, исчезая...
...Человек – это тело, мышцы, нервы, материя. А материи подобает заботиться о материальном. Нет. Человек – это все-таки ум, совесть, чувства, дух. Чего же стоит дух, обслуживающий лишь свое тело? Стыдно же. Духу духовное...
– Я банан тоже не уважаю, – поделился комендант. – Говорят, витамины-витамины, а их роль в организме сильно завышена. В траве витаминов полный комплект. Корова эту траву употребляет с утра до вечера. А как была коровой, так коровой и осталась.
– Наверное, витамины на интеллект не влияют, – развеселился Рябинин.
Вот и Александр Иванович думает о материи и духе. Видимо, и о смысле жизни думает.
Скраденными шажками он уже добрался до середины кабинета и стоял как-то необязательно и не очень заметно – маленький, сухощавый, безвозрастный... С волосами, зачесанными...
Однажды Рябинина удивило известное выражение "волосы, зачесанные назад". Разве можно зачесывать вперед? Оказывается, можно: у коменданта была темная косая челка. В черном дешевеньком костюме, – а он ходил только в черных костюмах, – говорили, что комендант где-то когда-то закупил их штук двадцать, якобы сшитых на покойников. В синих носках, всегда в синих, говорили, что после войны он где-то купил тюк белый нитяных носков и до сих пор красил их дома в синий цвет.
– Про эту-то, которая в сквере денежки выманила, газета пропечатала, опять сообщил комендант.
– Какая газета?
– Вчерашняя "Вечерка".
Вчерашняя "Вечерка", еще не читанная, лежала в портфеле. Рябинин извлек ее, сразу отыскал заметку и начал читать...
Тихие, еще далекие, как загоризонтные громы, услышал он стуки в висках. Злость, она. Стуки крепли, шли уже по груди, стягивая там все тяжелой щемящей силой, словно на нее давила земля. Злость. Она полегоньку пройдет, и грудь отпустит. Нет, не отпустит, пока он...
Александр Иванович, освободившись от новостей, ушел скраденными шажками – только белесой синью мелькнули недокрашенные носки.
Рябинин снял трубку и набрал номер: надо бы поехать, чтобы лицом к лицу, но в груди стучало, и он боялся, что не довезет этого стука.
– Мне, пожалуйста, Холстянникову.
– Я слушаю.
– Здравствуйте, говорит следователь Рябинин.
– А-а, здравствуйте, – обрадовалась она. – Наверное, прочли мою статью?
– Прочел, – угрюмо согласился Рябинин.
– Ну и как? – почти кокетливо спросила Холстянникова.
Он не знал ее имени – тогда, у него в кабинете, она представилась официально: корреспондент Холстянникова. Молодая, высокая, в джинсовом брючном костюме, синевато-дерюжном, как носки Александра Ивановича. Впрочем, этот костюм мог называться как-нибудь иначе, ибо брюки были окорочены, с какими-то широкими манжетами, которые лежали на высоченных блестящих сапогах, и Рябинину все казалось, что за окном ее ждет привязанная лошадь.
