Фредерик Дар - Освободите нас от зла
— Прости меня, Глория, ты знаешь, это не мой стиль...
— Я знаю, но это не имеет никакого значения, Шарль...
— Продолжим, — сказал я.
Она повторила:
— Продолжим!
— В котором часу ты с ним встречалась?
— Около трех пополудни...
— Ты ездила к нему?
— Да...
— И... затем?
— Обычно мы ездили пить чай на Монпарнас или в Сен-Жермен де Пре.
— Так вот, послушай, нынче ты опять поедешь к нему...
Она вздрогнула.
— Не волнуйся, там ты не увидишь никаких следов твоего приключения. Постарайся, чтобы консьержка заметила тебя... Побудь немного в его квартире... Кстати, кто обычно убирал у него?
— Консьержка.
— Каждое утро?
— Да.
Стало быть, она уже могла заметить отсутствие жильца. И обратить внимание, что в квартире все в полном порядке.
— Ты побудешь там немного и пойдешь к консьержке. Спросишь, куда мог уехать Норман. Не передавал ли он что-либо для тебя. Разыграешь удивление, поняла?
— Я попытаюсь.
— Надеюсь, Глория, что у тебя все получится, поскольку ты превосходно играла эту комедию передо мной. Тебе придется пробыть в его квартире еще какое-то время. Час или больше...
— Как долго, — вздохнула она.
— Прости, что не могу составить тебе компанию. Если меня там засекут, вся наша комбинация может попасть псу под хвост. Придется тебе самой... Будешь вспоминать моменты, проведенные в этой квартире, эпизоды ваших любовных игр...
Она слегка побледнела. Но ей хватило ума и на этот раз сдержаться... Я продолжал...
— Когда назначенный срок истечет, ты попросишь консьержку передать Норману, чтобы он позвонил тебе, когда вернется...
— Хорошо...
— Затем ты поедешь я один из ваших излюбленных баров и начнешь о нем расспрашивать, поняла?
— Поняла...
— Приятного в этом мало, но что поделаешь! Сделав глупость, нужно иметь мужество расплачиваться за нее...
— Я и расплачиваюсь...
— Я в этом не сомневаюсь... Ну а завтра ты проделаешь все это вновь.
— Да.
— Послезавтра ты позвонишь его матери в Анже и спросишь, не у нее ли он. Имени своего не называй. После того, как она тебе ответит, клади трубку. Но звони из дому, чтобы звонок прошел через телефонную станцию...
— Ты все продумал, — заметила она.
Я почувствовал, что в ней растет восхищение мною. Когда-то я замечал эти влюбленные взгляды, обращенные на меня. Это бывало, когда я удачно палил в пролетающую дичь! И я теперь не сомневался, что вновь завоюю ее.
— Не сегодня, так завтра явится полиция, чтобы допросить тебя...
— Полиция! — пробормотала она.
— Всегда приходится иметь дело с полицией, когда убиваешь себе подобных. Не переживай, для полиции твоя эмоции должны развиваться в такой последовательности: во-первых, страх, что раскроется твоя связь с ним и я узнаю об этом; во-вторых, страшное беспокойство в связи с исчезновением Нормана. Заметь, в тебе должны увидеть и супругу, и любовницу!
— Я сделаю все, что смогу.
— Ты расскажешь им всю правду, кроме, конечно, твоего выстрела. Кстати, револьвера я там не нашел.
Она нахмурилась.
— Боже мой, это невозможно!
— Ты не могла в растерянности унести его с собой и оставить в машине?
Она подумала.
— Вполне возможно.
— Я сейчас пойду взгляну... Ты все поняла?
— Все!
— Вот и хорошо...
Я оставил ее и пошел в гараж. Я не ошибся, револьвер валялся на полу автомобиля... Я вернулся в спальню и показал ей ее оружие.
— Ты с ним и не расставалась, — сказал я, — и это доказывает твое высокое самообладание даже в самые страшные минуты.
Она была в халате. Красивая, изумительно красивая! Увидев меня с револьвером в руке, она отшатнулась. Возможно, ей показалось, что я выстрелю. Не спорю, у меня было такое желание.
— Умоляю тебя... — прошептала она.
— Что, страшно?
— Да... Выброси его!
— Это было бы величайшей глупостью, малышка... Следователи хитры. Они узнают, что я охотник, и захотят произвести инвентаризацию всего оружия, хранящегося в доме. Если револьвер исчезает, его начинают искать.
— Но... — начала она.
— Ну давай, говори, я знаю, о чем ты думаешь...
— Если найдут тело, из него извлекут пулю и узнают, что она вылетела из этого револьвера.
— Тело не найдут никогда...
— Почему?
— Потому...
Она не стала настаивать. Я почистил револьвер, смазал его и заменил патрон. Если Глория хорошо сыграет роль, дело можно будет считать оконченным. Будут искать Бормана, будут думать о возможном убийце, но не смогут найти ни того, ни другого. Я неторопливо разделся и с наслаждением растянулся на кровати. Я только что совершил — по крайней мере, мне так казалось — идеальное преступление, не совершая его.
* * *Феррари начинает глухо стонать.
— Ну что еще? — с раздражением набрасываюсь я на него. Он поворачивает ко мне осунувшееся лицо. — Неужели ты ничего не слышишь? В коридоре шаги...
* * *В минувший вечер — о, ирония судьбы! — и ковер, и чемодан, как ни в чем не бывало, продолжали лежать там, где я их оставил. Днем я сопровождал Глорию на спектакль и, только вернувшись затем за машиной, с облегчением вздохнул. Заднее сиденье наконец-то было пусто. Жена в точности исполнила все мои указания. Консьержка, похоже, не особенно удивилась отсутствию Нормана. Она слышала ночью шум в его квартире, звук закрываемой двери. Поскольку лифт оставался на месте, она поняла, что уехал именно жилец с первого этажа.
— Она спросила, не знаю ли я случайно, куда подевался ковер? — сказала Глория, пристально глядя мне в глаза.
— И что же?
— Ты ничего об этом не говорил. Я сказала, что ковра не было уже несколько дней, поскольку он опрокинул на него чернильницу и отдал в чистку. Я правильно сделала?
— Все правильно...
Проходили дни. Глория несколько раз ездила на бульвар Инвалидов и в излюбленные бары Нормана. Она дважды звонила его матери, но не вдавалась ни в какие объяснения... Неделя прошла спокойно. Я надеялся, что исчезновение богатого бездельника привлечет гораздо меньше внимания, нежели пропажа работяги. Это предположение до поры до времени успокаивало меня, пока наконец однажды вечером жена не заявила мне, что наведывалась полиция. О, ничего особенного, какой-то рядовой инспектор в поношенном плаще. Моя жена устроила ему целый спектакль, умоляя пощадить и не выдавать ее мужу, стало быть, мне. Еще она попросила инспектора тайком сообщить ей, если вдруг, полиция обнаружит пропавшего. Полицейский высказал предположение, что, судя по всему, речь может идти всего лишь об элементарном бегстве от кредиторов, друзей, надоевшей любовницы. И только настоятельные просьбы матери Нормана вынуждают полицию заниматься этой ерундой. Да и мать беспокоится лишь потому, что ей надоели анонимные телефонные звонки. У Глории хватило ума сказать, что звонки — ее рук дело. Похоже, это успокоило полицейского и рассеяло его и без того слабые подозрения... С этого момента мне стало казаться, что убийство свалилось с наших плеч, и мы, Глория и я, сможем теперь начать новую жизнь.
Это оказалось гораздо легче, чем я себе представлял. Нужно признать также, что мне удалось найти подход к делу. Однажды вечером нарыв был вскрыт. Глория укладывалась спать, и ее прозрачная нейлоновая сорочка подстегнула желание, долго зревшее у меня в крови. Я обнял ее, и мы оба разрыдались, губы наши были совсем рядом. Мы не пытались скрывать наше горе друг от друга.
— Ах, Глория, — вздохнул я, — как было бы хорошо, если бы в тебе оставалась хоть капля любви ко мне!
— Но я всегда любила тебя, Шарль!
— Ах ты, маленькая моя потаскушка!
Ее серьезный вид потряс меня.
— Всегда, Шарль... Я оказалась слабой, подпала под обаяние этого мальчика, согласна, но думала я всегда только о тебе...
После этих слов мы долго не разжимали объятий. Насытившись любовью, она положила свои прекрасные горячие руки мне на грудь.
— Я не хочу больше с тобой расставаться, Шарль... Ни на секунду. Найди мне работу у себя в управлении. А что, если я стану твоей секретаршей, а?
Эта мысль позабавила меня. И Глория появилась на заводе... Там ей удалось быстро проявить свои неординарные способности. Работа ей нравилась. Она хорошо разбиралась в делах. За два месяца она сумела стать незаменимой помощницей и была в курсе всего, что творилось на предприятии. В полдень мы обязательно обедали в Париже. Выбирали маленькие ресторанчики попроще. Под вечер покидали завод. Жизнь наша очищалась, как очищается грязная вода, проходя через слои песка... Работа стала нашим избавлением.
Иногда, вспоминая о ее измене, я впадал в гнев и отвешивал ей пощечину. Это нравилось мне, и ей, кстати, тоже. Пощечины освобождали нас, и следовавшие за этим периоды любви стоили стыда и боли. Об убийстве мы вспоминали все реже и реже... В газетах об этом не было ни слова, и полиция к нам больше не наведывалась. Дела подобного рода кочуют обычно из отдела в отдел, пока о них вовсе не забывают. Каждый год во Франции исчезают люди, и готов поспорить, до сей поры никто не знает, что с ними стало. Дело Нормана должно было пополнить нескончаемый ряд ему подобных. В те редкие дни, когда, после долгого молчания, мы возвращались к нему, Глория спрашивала, что я сделал с трупом. Это было моим наваждением, и я не хотел раскрывать ей правду, опасаясь нервного срыва, поскольку ей приходилось бы ежедневно встречаться с местом его упокоения. Я всячески избегал обсуждать этот вопрос. Но она становилась все настойчивее по мере того, как видела, что я излечиваюсь от ревности. Мужчине трудно противостоять женской воле, поскольку у него все иначе. У мужчины воля переплавляется в долг, вместе со всем трудным, что подразумевает под собой это слово, а вот у женщин воля есть каприз, со всем тем сладким и возбуждающим, что входит в это понятие.
