Лев Гурский - Никто, кроме президента
Я молчал до тех пор, пока громила не отошел от стола. А затем приказал Моте, стараясь, чтобы голос звучал ровно:
– Забудь про то, что видел. Вот тебе червонец, сходи-ка, выбей мне другой кофе. Только хлеба не бери, у меня его и так много.
– По-по-понял… – Апфельгауз вдруг начал заикаться. Наверное, он оказался в зоне интерференции двух ненавистей, ларягинской и моей. – А по-по-почему хлеба у тебя так много?
От чужого страха мне всегда становится легче. И веселей.
– Сухари сушить, – на полном серьезе сказал я. – Такова, Мотя, нынче тенденция. Можешь отметить ее в ближайшем прогнозе.
13. ШКОЛЬНИК
У нас на телевидении есть выражение, которым обычно сбивают спесь с неофитов, – «Эффект ОZ». Имеется в виду не сказочная Страна Оз, а сокращение от «ослиной задницы». Выражение это запустил в обиход патриарх российского ТВ, телезубр, телеволк, телегуру и живой телеклассик Вадим Вадимыч Позднышев. Однажды в приступе пессимизма, усугубленного жестоким похмельем, он объявил молодым коллегам: «Не обольщайтесь, детки, вся наша популярность – говно. Если месяц подряд показывать на экране ослиную задницу, то она тоже будет популярной и ее точно так же, как и вас, будут узнавать везде».
Полностью согласен. Я, Лев Абрамович Школьник, – лишь задняя часть осла, каковую Его Суетность Царь-Эфир ненароком вывел на свет и в момент задвинет обратно. К счастью или к несчастью, телезвездой я стал поздно. Воображать себя пупом Вселенной хорошо в юности. Ближе к пятидесяти тебя не радуют, а сильно напрягают узнающие взгляды прохожих на улицах и проезжих в метро. Когда незнакомые люди начинают с тобой непринужденно общаться или приглашают немедленно выпить, ты поневоле завидуешь фонарному столбу и парковой скамейке.
Пока я был министром культуры, меня тоже частенько брали за пуговицу. Но брали мягко, жалобно, в специально отведенных для того местах и спрашивали при этом о чем-нибудь культурном: скажем, о гниющих сельских клубах или о провинциальных театрах, куда заросла народная тропа. А я в ответ говорил им что-нибудь не менее культурное: про остаточный принцип финансирования или про видную балерину Васильчикову, которой, знаете, тоже трудно. Которая знаменита, а тоже вот страдает неимоверно. Вся Россия никак не может поднять ее на должную высоту. Чересчур большой талант у девушки – половицы прогибаются.
Теперь же мой типовой Незнакомый Уличный Собеседник стал намного демократичней, и темы у него пошли вполне житейские: сколько получает Якубович? Почему у нас на ТВ сплошь одни хачики? Почему президент Волин не запретит показывать рекламу и фильмы с голыми бабами? Почему нынешняя молодежь такая сволочь?
Про молодежь, кстати, спрашивали с унылым постоянством. Ведущему детского ток-шоу «Угадайка», вероятно, полагалось быть в курсе дел нового поколения. Отловив меня, люди жаловались на тех, кто курит в подъездах, гадит в лифтах, первым не здоровается, протыкает себе носы заклепками, нюхает клей, рисует на стенах, задолбал своей идиотской музыкой и почему-то еще не в колонии, хотя всем известно, что колония по ним плачет, и в наше время сидели бы все, как миленькие. Наверное, их богатые папаши подмазали всех, кого надо. У них, у хачиков, бабок немерено и везде все схвачено… и почему, кстати, президент Волин не погонит этих хачиков с телевидения? И почему в передаче у Якубовича так много рекламы и совсем нет голых баб?
В общем, после первых трех месяцев эфира я завел себе твердое правило: если надо выйти из дома и двинуться дальше, чем до припаркованной во дворе машины, то необходимо хотя бы чуть изменить внешность. Замаскировать примелькавшийся фэйс. Я не опускаюсь до явного цирка и потому не ношу приклеенных бород с накладными носами. Но поднятый воротник, но капюшон, но надвинутая на брови кепка – все это мои лучшие приятели. Для зимы я держу особый шарф цвета каки. Летом отлично помогают темные очки и бейсболка с длинным козырьком. Трудней всего бывает ранней осенью, как вот сейчас. В шапке и шарфе ходить рано, а огромные темные очки в пасмурную погоду придают тебе вид слепца: добрые люди норовят поработать поводырями и волокут через дорогу, хотя тебе совсем в другую сторону. А попробуй только громко возмутись – сразу же узнают твой голос, и начнется сказка про белого бычка…
Сегодня у меня был день, свободный от эфира. Я мог подольше поваляться в постели и, раз жена уже уехала на работу, без утайки выпить подряд две больших кружки кофе с сахаром. Банку «Арабики», банку сухих голландских сливок «Completa» и коробку с рафинадом я заначиваю там, где нормальный мужик обычно прячет водку. Понимаю, любимая, что жутко вредно, что у меня сердце. Но и ты пойми: в жизни телезвезды так мало радости, что даже пару глотков горячего сладкого кофе…
Вот зараза! Сахар все-таки кончился. Какая невезуха!
С опозданием я вспомнил, что давно хотел пополнить запас белого врага, но откладывал. То-се. Жизни мышья беготня. Не с руки, нет мелочи, нет времени, лень делать крюк. Дооткладывался, ленивец. Теперь вот ломай себе утро, ползи в магазин.
Есть чокнутые, которые пьют черный кофе без сахара и еще говорят, что получают удовольствие. Мой прямой начальник, обер-группенфюрер нашего телеканала Иннокентий Оттович Ленц, к примеру, из таких. Кофе он заглатывает в день по нескольку чашек. И при этом, говорю я жене, он-то на сердце не жалуется. Потому что у него нет сердца, мудро отвечает жена. Да, с этим не поспоришь. Внутри грудной клетки Ленца пламенный мотор из крупповской стали. А в башке – калькулятор. Даже не верится, что в детстве Кеша Ленц учился играть на скрипочке, а в молодости солировал в рок-группе. У людей вроде Иннокентия Оттовича не может быть скрипичного детства и рок-н-ролльной юности. Их должны клепать на заводах и прямо с конвейера отправлять служить: кого – танками в армию, кого – бульдозерами на стройку, кого – стенобитными машинами на федеральный телеканал.
Вздохнув, я начал собираться для похода за сахаром. Брюки дачные, попроще. Полуботинки отечественные. Плащ ношеный, в один карман кладу деньги, в другой – свернутый пакет с французской надписью «Deja Vu». И – главная маскировка – зеркальные очки в половину лица. Слава богу, солнышко выглянуло.
Самая близкая к дому торговая точка располагалась через квартал. Это всего пять минут нормальным шагом, а я не дошел и за десять. Потому что замедлял шаг. Впереди меня всю дорогу тащилась высокая старуха в черном с двумя бультерьерами на поводках, и мне не улыбалось обгонять такую компанию.
Я не люблю псов – тем более без намордников. Я не понимаю, почему наша ментура, столь жадная до халявы, редко штрафует хозяев этих четырехлапых кусак. Впрочем, нет, понимаю. Моду на дорогие собачьи радости диктуют сейчас вип-персоны. Прижмешь какого пса – а он из семьи банкира ценой в сотню миллионов. Или, допустим, из правительственных сфер. Самая выгодная на сегодня профессия – заводчик ценных пород. Бывший тенор Яша Сеноженский на этом состояние себе сделал: от богатых клиентов отбоя нет. Говорят, Колюня Соловьев, мой сменщик в Минкульте, поселил на своей даче в Жуковке трех или четырех мастифов. А премьер Клычков, по слухам, держит на вилле в Чигасово аж целую стаю лабрадоров. Или, вы думаете, наш калькулятор Ленц не завел себе псину? Завел, да еще далматинца – такого же, как у самого президента Волина…
– Мужик, а мужик! Ты из телевизора, что ли?
Спрашивал парень с челкой. Призадумавшись, я и не углядел, как путь мне заступили двое. По внешнему виду и повадкам – оба гегемоны, причем залившие с утра. Но откуда они тут взялись? Из кустов выпрыгнули? Вопрос. В нашем районе пьяный утренний гегемон водится редко. Все же как-никак центр, не спальное Бескудниково. В любом случае я буду сейчас отпираться. Я – не я. Не Школьник, не из телевизора. Ошибка вышла, братухи… Что-то странное и нехорошее было в этих парнях. Какая-то экономность жестов, не свойственная принявшим людям.
– Вы че-е-е, пацаны-ы-ы, офонаре-е-ели? – сказал я, подделываясь под жлобскую интонацию старших деток с «Угадайки». Весь шестой сектор, если не в эфире, любит точно так же растягивать гласные.
– Слушай, может, не он? – усомнился второй, без челки.
– Да точно говорю, он! – подтвердил первый. – Я и в очках этих его срисовал, а уж голосину – не перепутаешь. Один в один. «Уходим на пять минут рекламы», – передразнил он.
И прежде, чем я успел сказать еще хоть слово, ударил меня кулаком в плечо.
Хотел он, наверное, в лицо, но я отшатнулся, потому как мои инстинкты телевизионщика сработали раньше моих неповоротливых мозгов. Для всех нас, работающих в эфире, лицо – такая же ценность, как пальцы для скрипача или голос для оперного солиста. Орудие труда. Нет лица – нет эфира.
Жжжжах! – кулак второго парня задел мне ухо, а должен был разбить нос. Тыккк! – мне сделали подсечку, и я плюхнулся на асфальт, пребольно ударившись копчиком. Кррэк! – ботинок первого из парней ткнулся мне в ребра. От следующего удара я должен был растянуться плашмя, а затем меня обработают ногами.
