Сергей Высоцкий - Выстрел в Орлиной Гриве
- Клиент, вы стричься или читать пришли? - прозвучал у него над головой капризный голосок.
Зотов вздрогнул от неожиданности и вскочил. Перед ним стояла молоденькая парикмахерша и смотрела на него с пренебрежительной усмешечкой.
- И стричься, и бриться, милая, - сказал он торопливо. - Да вот засмотрелся...
- Садитесь уж, - милостиво разрешила парикмахерша. - Как стричь? Она ходила раздражающе медленно то за машинкой, то за простыней, то еще за чем-то. Николай Ильич смирился. Сидел, размякнув, всматриваясь в свое отражение в зеркале, и теплая волна жалости к самому себе постепенно накатывала на него. "И впрямь глаза как у дохлой рыбы, - думал он. Старый, больной старик. Никому не нужный. Так и сдохну у себя в лесу, а сын никогда и не узнает, где моя могила. Гришка вон закопает..."
Парикмахерша постригла его, небрежно стряхнула на пол копну седых волос. Потом долго мылила ему лицо пенистым горячим кремом. Николай Ильич зажмурил глаза. Ему вдруг нестерпимо захотелось спать. Сидеть бы здесь и сидеть, ощущая, как ловко колдуют над твоим лицом женские пальцы. Он вспомнил вдруг картинку из журнала, которую только что видел. Она стояла у него перед глазами словно наяву. "Так это же наше Зайцово! - подумал он. Ну до чего же похоже!"
- Клиент, вы что дергаетесь? - привел Николая Ильича в чувство голос мастерицы. - Заснули? Я ведь так и порезать могу!
"Эх, надо бы журнальчик этот попросить у них, - подумал он. - Надо бы попросить. Рассмотрю на досуге. Нарисовал же кто-то!" На душе у него сделалось радостно. И когда парикмахерша спросила, делать ли компресс, он сказал весело:
- Давай, милая, делай. И компресс, и одеколоном побрызгай.
После бритья и стрижки Николай Ильич почувствовал необычное облегчение, какую-то приподнятость. В зеркало на него смотрел уже будто другой человек, помоложе годков на десять и чуток благообразней. И глаза не такие скучные. "Эх, живем еще, живем! - подумал Николай Ильич. Гульнем сегодня с Гришей. Такому-то, как я, не грех и бабу приглядеть. Почаще надо из лесу-то выбираться". Даже мастерица, видать, подивилась, как преобразился под ее руками клиент. Она уже не смотрела так откровенно пренебрежительно, а спросила с заискивающей ноткой, всем ли доволен гражданин. А может, просто чаевые получить хотела...
Николай Ильич расплатился, дал ей двадцать копеек на чай и пошел одеваться. Принимая из рук гардеробщика свой ватник, он спросил его шепотом:
- Ты не уважишь меня, дядя, не разрешишь журнальчик забрать, а? Позарез нужен.
- Вы что, гражданин, - бесцветным голосом сказал гардеробщик, пожилой инвалид. - Если каждый клиент будет по журнальчику уносить... И так все порастащили.
- Да я не бесплатно, я заплачу, - заторопился Николай Ильич. Полез в карман и, вынув рубль, сунул инвалиду. Тот проворно спрятал рубль в карман и молча кивнул на столик с журналами.
В контору Зотов пришел в хорошем настроении. И даже долгое ожидание в приемной не испортило его.
Директор лесхоза, молодой еще мужчина, кряжистый, хмуроватый, долго смотрел на Николая Ильича. Видать, тоже почувствовал в старике перемену. Потом сказал, посуровев:
- Жалуются, Зотов, на тебя. По два, по три раза ходят на кордон люди, чтоб ты им делянку отвел. То на месте тебя нет, то занемог. С Мшинской ведь дорога не ближняя...
Николай Ильич сделал смиренное лицо, но от сердца отлегло - боялся он, не прознал ли директор про лося. Стукнул он лосиху перед Николой зимним.
- Ну что ж молчишь, Зотов? - недовольно спросил директор.
- Да ведь что сказать-то, Анатоль Тарасыч, что сказать? Ясно дело, жалуются. На каждого не угодишь, - развел руками Николай Ильич. - Я ведь на кордоне не сижу. Все по лесу шастаю. У нас ведь глаз нужен недоглядишь, живо машину с лесом налево вывезут. А мшинские-то все строятся. Где лесина плохо лежит, все норовят к делу приладить...
- Ну ты не загибай, Зотов, - перебил его Анатолий Тарасович. По-твоему выходит, все там жулики да воры. Уж я-то знаю, сколько мшинские у нас леса покупают. И ты знаешь. Все чин по чину.
- Так опять же елки к Новому году рубали, - вставил Николай Ильич.
Но директор махнул на его замечание рукой:
- Станут в такую глушь за елками ездить! Я вот о другом думаю: не надоело ли тебе, Зотов, в лесу одному бирючить? Работаешь спустя рукава. Он помолчал, глядя на лесника, и спросил уже более мягко: - Сколько уже стукнуло-то?
- Шестьдесят пять, Анатоль Тарасыч. Годы мои и правда немалые. Только все это напраслину на меня возводят. Анатоль Тарасыч, я, конечно, не тот, что прежде. Да ведь старый конь борозды не портит. - Николай Ильич сказал это чуть обиженно, с просительной ноткой. А сам подумал: "Вот идол, в сыновья мне годишься, а тыкаешь! Что мы с тобой, водку вместе пили?"
- Ну ладно, ладно. Закончим на этом. Но ты себе сделай заметку. Будут опять жаловаться - по-другому разговор пойдет.
Он расспросил Николая Ильича о том, как приживаются посадки, на какой площади сделана санитарная рубка. Не сохнет ли лес от подсочки, там, где берут живицу.
В конце разговора Николай Ильич, хитро улыбнувшись, сказал:
- У меня, товарищ директор, с осени берлога примечена. Лежит мишка проверяю все время. Не выберетесь?
Анатолий Тарасович оживился:
- Берлога, говоришь? Это дело. Ох хорошее дело! А не вспугнут? - с неожиданной тревогой спросил он.
- Не, не вспугнут. Я только один и знаю, даже с егерем не поделился. Приезжайте, дело верное, место глухое. По следу приметил я - большой мишка! Может, и с медвежонком. Только вы поспешите.
- Поспешу, поспешу. - Директору явно пришлось по душе приглашение Зотова. - До берлоги-то далеко?
- Да не так чтоб уж и далече, Анатоль Тарасыч. У меня и лыжи широкие есть. Для вас. Такую шкуру дома повесите!
Директор полистал календарь. Вздохнул:
- Все дела, дела... За приглашение спасибо. Как-нибудь выберусь. Лады, Зотов! - Анатолий Тарасович поднялся из-за стола. Крепко пожал леснику руку.
- Вы весточку только дайте, - прощаясь, сказал Николай Ильич. - Али я сам позвоню вам через пяток дней?
- Позвони. Выберусь обязательно.
...К Грише Зотов пришел улыбающийся, довольный.
- Ну и дела! - покачал головой Григорий. - Ты и впрямь никак жениться решил, жеребец? Тебя ведь такого стриженого и Дружок не узнает.
- Смотри! - развернул Николай Ильич журнал. - На мое Зайцово похоже. Как две капли!
Гришка взглянул на картинку. Сказал со вздохом:
- Было Зайцово твоим когда-то... Чего о нем вспоминать. Я уж думал, ты давно его из головы выбросил.
- Да ведь как выбросишь, - разочарованный реакцией друга, вяло протянул Николай Ильич. - Родные края.
- В краях этих родных мужички да бабы подумали о тебе, когда решили под суд отдать? Простить отказались! Вспомнил о тебе кто-нибудь, когда ты на Севере зону топтал? Родные края... Эх ты! Нету у нас с тобой родных краев. И родни нету, - в сердцах бросил Гриша.
- Да уж что верно, то верно, - прошептал лесник, - прости они мне тогда, вся жизнь у меня бы по-другому повернулась. - Он сложил журнал вчетверо и запихал в мешок.
Весь вечер они провели в ресторане. Здесь было шумно, дымно от курева, пахло пережаренным мясом. У Николая Ильича с непривычки разболелась голова. А Гриша чувствовал себя здесь как дома. К их столику несколько раз подходили какие-то незнакомые Зотову люди, здоровались дружески с Гришей. Иных он усаживал рядом, приглашал выпить.
- Пятьдесят пять лет не каждый год человек справляет! - кричал он громко.
Николай Ильич с удивлением отметил, что Гришу здесь многие знают. И официант, молодой прилизанный парнишка с тонкими усиками, называл его почтительно по имени-отчеству: Григорий Иванович. "А говорит: "Как и ты, бирюком живу - ни друзей, ни знакомых"". Николаю Ильичу было неприятно и немного грустно оттого, что у его старого друга Гриши есть какие-то иные, свои интересы, что он здесь бывает в ресторане, да и еще, наверное, в разных местах. "Может, даже веселится в компаниях, - подумал Николай Ильич, но тут же отогнал эту завистливую мысль. - Так ведь ему без этого не обойтись. Клиентов на лес искать надо, застройщиков всяких. А такие дела где закрепляются? В ресторане".
- Коля, кореш ты мой. - Гриша уже изрядно захмелел, глаза у него сделались маленькими, блестящими. - Коля, старые мы с тобой хрычи. Окурки. Никому-то мы не нужны. Ну, ничего, сами за себя постоим... Годика через три заимеем домик на теплом море, участочек свой. Заживем другим на зависть... Отогреем старые кости.
- Да уж ты-то чего в старики записываешься, - не соглашался Николай Ильич. - Пятьдесят пять лет для мужика - самый цвет! Вот только облысел ты изрядно. А помню, в колонии я тебя приметил... Молодой ты еще был. И злой. Ровно зверь. А вот приглянулся мне чем-то! И сам не знаю чем.
- Эх, Колюн! Не вспоминай, старик, не трави душу, друг ты мой меченый. Выпьем давай за дружбу... Тут опять станичник приезжал, - перешел он на шепот. - Нужно еще сто кубов. Документы в полном ажуре. Если эти кубики мы сварганим, считай, что полдома у нас в кармане. Отвесят они нам косуху.
