Чингиз Абдуллаев - Тверской бульвар

— Пей, — сказал он, словно приказывая.

Я послушно начала пить.

— Значит, ты адвокат, — начал он разговор. Видимо, его дочь что-то рассказала ему, перед тем как уйти. Поэтому он стал обращаться ко мне на «ты».

— Да. — Чай действительно был вкусный. С какой-то приятной травой.

— Вкусно? — строго спросил Григорьев.

Я молча кивнула.

— С Кавказа привез, — поясняет он. — Иногда прошу знакомых, они мне тоже привозят. Это чабрец, горная трава. Ее в Азербайджане и в Дагестане особенно любят.

— Вы знаете Икрама? — вспомнила я. — Это азербайджанский друг вашего внука.

— Знаю, — мрачно ответил Григорьев. Стариком я его назвать не могу, язык не поворачивается. А называть дедушкой — слишком претенциозно. Поэтому буду называть его Григорьевым. Я ведь не знаю, как его зовут по отчеству. Нужно, конечно, спросить.

— Вы чем-то недовольны? — Я по его лицу поняла, что он недоволен этой дружбой внука с Икрамом.

— Конечно, недоволен, — сразу ответил мне Григорьев, — а ты как думаешь? Понаехали всякие черномазые, их уже столько в Москве, что скоро они автономию будут требовать в рамках одного города. И ничего с этим не поделаешь.

— Ну до этого еще далеко.

— Ничего не далеко. Ты на базары ходишь? Наверное, нет. А я хожу. И вижу, как количество их растет с каждым месяцем, с каждым годом. На строительстве у нас одни таджики, на базарах — только азеры, а в казино — грузины. Скоро здесь будет филиал кавказцев.

— Таджики не кавказцы, — попыталась я восстановить справедливость.

— Какая разница? Все равно не наши. Напрасно их пускают к нам в город. Мы их пока не замечаем, а потом поздно будет. Я такого в жизни насмотрелся. Врагу не позавидуешь.

— Тяжело вам было на войне?

— А кому легко? Я ведь не на одной войне был. Еще в Афганистане побывал. Потом нас перебросили в Фергану. Ты уже, наверное, не помнишь, что там было. А потом в Карабах, в Осетию, в Абхазию. Запылало везде, уже не остановить. Затем Чечня, Ингушетия, Дагестан. Мы воевали лет пятнадцать, не меньше. Немцев быстрее победили. А нашему поколению пришлось хлебнуть этого дерьма по самую макушку.

Я понимала, что он прав. Понимала, что им пришлось пройти через настоящие испытания, через все эти региональные войны, которые происходили по всей территории нашего бывшего Союза. Честное слово, люди, которые говорят, что наша страна распалась без крови, как Югославия, просто откровенно врут. Крови было столько, что ею можно было бы залить всю Югославию. И в Таджикистане во время гражданской войны, и в Карабахе во время азербайджано-армянского противостояния, и в Грузии во время ее региональных конфликтов, и в Приднестровье, я уже не говорю о Чечне и Дагестане. Теперь мы все знаем, но все равно в газетах иногда читаем, что распад Советского Союза обошелся без крови. Мне хочется в таких случаях просто посмотреть этим журналистам в глаза.

— Не любите вы кавказцев? — спросила я у Григорьева.

— Почему я их должен любить? — ответил он достаточно рассудительно, без злости и без напряжения. — Я живу в своем городе. А вот они пусть убираются к себе на юг и живут в своих странах. Так будет справедливо.

— Сейчас так не получится, — возразила я. — Сейчас другое время. В любой стране нужны рабочие руки, мигранты, которые будут строить, торговать, работать, создавать. И везде идет перемешение наций. Вы же должны это понимать.

— Понимаю. Но сердцем не хочу принимать. Вот в Англии одна национальная партия появилась. Они очень интересные идеи предлагают. Всем желающим иностранцам, которые приехали в их страну и получили право на проживание в Англии, они готовы выдать деньги и вернуть их на прежнее место жительства. По-моему, справедливо.

— У них не хватит денег. Это, должно быть, не национальная партия, а националистическая. Я в Англии была, там живет множество разных народов.

— Вот-вот. И в футбол скоро будут играть только черные, как за Францию. Одни черные негры, арабы и армяне. Тоже мне — сборная Франции! И им не стыдно?

— Нет, не стыдно. Они ведь выиграли чемпионат мира. — У меня сын и муж увлекаются футболом, поэтому я все знаю. — А потом еще и чемпионат Европы. Они молодцы. Их вся страна как героев встречала. И не важно, какого они цвета кожи. Самое главное, что они выиграли эти чемпионаты.

— Вот если все так будут считать, тогда скоро и в нашей команде вместо русских парней будут играть разные черные и желтые. Тренер у нас уже иностранец, скоро появятся и игроки.

— Вы серьезно считаете, что сегодня можно отгородиться от всех соседей и жить самостоятельно? Вы действительно думаете, что у нас или у кого-нибудь в мире это может получиться?

— Ничего я не думаю, — буркнул Григорьев, — но я не хочу, чтобы мой внук дружил с кавказцами. Они в меня стреляли, а мой внук должен дружить с их детьми?!

— В вас, наверное, стреляли преступники. При чем тут их дети?

— Понимаю, не мальчик уже. Но ты меня не агитируй. Я тоже был за Интернационал и за дружбу народов. Только дружба у нас не очень получается. Не любят они нас, сама знаешь. А почему мы их должны любить?

— Нужно разбираться в каждом отдельном случае, — уверенно ответила я. — Есть люди, с которыми можно иметь дело, а есть такие, кто нас не любит. И мы не обязаны их любить. Все верно. Но при чем тут дети?

— А дети рано или поздно вырастают, — заметил Григорьев, — ты лучше мед попробуй, не пожалеешь. У нас на даче пасека своя. Так вот, я не хочу, чтобы мой внук дружил с этим азербайджанцем. Ничему хорошему он его не научит.

— Ребята сами выбирают себе друзей.

— А потом начинают принимать наркотики, — парировал Григорьев. — Ты же пришла из-за этого бедного парня? Он тоже полукровка, мама у него с Кавказа. И вот чем все это закончилось. И другой их друг тоже с Кавказа. Я когда узнал, что наш тоже решил таким образом побаловаться, взял ремень и хорошо прошелся по его мягкому месту. Парням иногда такая закалка нужна. Чтобы знал, как себя вести.

— Не уверена. У меня тоже парень растет. Однажды у вас просто не хватит сил с ним справиться.

— Он от порки умнее будет.

— И злее.

— Ты со мной не спорь! Парень без отца растет, ему крепкая мужская рука нужна. Лена успела мне шепнуть, что ты тоже одна мальчика растишь. Тяжело тебе?

— Сейчас уже не одна. У меня есть второй муж.

— Значит, повезло. А вот Лене не повезло. У нее двое детей и такое старое дерево, как я, на шее. И она одна крутится. За всех нас. Поэтому я как могу, так ей и помогаю. И не спрашивай меня больше про этих кавказцев. У меня знаешь сколько людей погибло там, на юге? Не могу я про это спокойно вспоминать.

— Я вас понимаю. Но с мальчиком вы не совсем правы. И насчет полукровок тоже. Сейчас в каждом столько разной крови намешано. У меня самой бабушка нерусская.

— Еврейка? — строго уточнил Григорьев. Почему-то считается, что если адвокат, то бабушка обязательно еврейка.

— Нет, англичанка.

— Ну англичанка это еще ничего, — вздохнул Григорьев, — могло быть и хуже.

— У вас странное разделение людей по национальностям, — не удержалась я от сарказма. — Есть нации «ничего», есть «хорошие», а есть «плохие». Вам не кажется, что это немного смешно и очень печально?

— Нет, не кажется. Во всем мире существует такая градация. Ты разве сама ничего не понимаешь? И не считай меня придурковатым националистом, который думает только о том, как всех черномазых истребить. Ничего подобного. Посмотри, как к нам сейчас относятся грузины и украинцы. Но я же не говорю, что всех украинцев нужно из Москвы выселить только потому, что Ющенко попал под влияние националистов. У меня, между прочим, мать украинка. И я тоже полукровка.

А насчет «хороших» и «плохих» вот что тебе скажу. Есть народы, которые к нам всегда хорошо относились. Например, белорусы. А есть, которые всегда с нами враждовали и нас ненавидели. Скажем, их соседи — поляки. Не потому, что одни очень хорошие, а другие очень плохие. Но так исторически сложилось. Я ведь историю тоже неплохо знаю. Сколько веков воевали англичане и французы? А потом французы с немцами? Трудно даже подсчитать. Есть удобные соседи, а есть — неудобные. Вспомнить страшно, сколько лет мы воевали с турками. А сейчас ездим к ним на курорты. Поэтому ты меня не агитируй. Я все равно при своем мнении останусь.

В этот момент я услышала звук поворачивающегося в замке ключа и стук открывающейся двери. Григорьев мне подмигнул:

— Это Антон. Он со мной не разговаривает уже несколько месяцев. После того случая, когда я его выпорол. Но ты не беспокойся. Я его сейчас позову.

Армейское воспитание дедушки мне совсем не понравилось. В комнату вошел подросток лет пятнадцати с мокрыми, словно прилизанными волосами. Я знала — это гель, который сейчас используют подростки. Мальчик показался мне симпатичным, с правильными чертами лица, намечающимся волевым подбородком, немного вытянутыми скулами. Такие парни должны нравиться девочкам. Несколько портили общее впечатление только глаза Антона, которые он постоянно прятал, словно не желал смотреть прямо. Джинсы, джинсовая куртка, теплая майка… На ногах — темные кроссовки. Антон подозрительно уставился на меня. Я обратила внимание на невысокий рост парня. Наверное, поэтому деду удалось с ним справиться. Но подумала, что уже скоро Григорьев ничего не сможет сделать внуку. У него просто не хватит сил, когда Антон подрастет.