Морье Дю - Полет сокола

Женщина спросила, долго ли он будет отсутствовать, и я ответил, что точно не знаю. Звонила не Карла Распа -- голос был немного ниже.

-- С кем я разговариваю? -- прозвучало в трубке.

-- Армино Фаббио, временный помощник синьора Фосси, -- представился я. -- Могу я узнать, кто его спрашивает?

-- Синьора Бутали, -- ответила женщина. -- Ректор просил меня узнать у него о нескольких книгах.

Во мне разгорелось любопытство. Супруга ректора собственной персоной разговаривает по телефону из моего родного дома. Но натренированная учтивость групповода одержала верх.

-- Синьора, если я могу что-нибудь сделать для вас, вам стоит только сказать, -- без запинки проговорил я. -- Синьор Фосси оставил библиотеку на синьорину Катти и на меня. Может быть, вы доверите мне то, о чем просил ректор?

После некоторого колебания она ответила:

-- Как вам известно, ректор сейчас находится в больнице в Риме. Когда я сегодня утром разговаривала с ним по телефону, он попросил меня узнать, не может ли синьор Фосси одолжить ему на время несколько довольно ценных книг, о которых идет пустяковый спор между университетом и художественным советом. С разрешения синьора Фосси он хотел бы лично ознакомиться с ними. Когда я в следующий раз поеду в Рим, то могла бы отвезти их ему.

-- Разумеется, синьора, -- сказал я. -- Я совершенно уверен, что синьор Фосси не станет возражать. Что это за книги?

-- на немецком, -- ответила она.

Секретарша делала мне знаки. Прикрыв трубку рукой, я объяснил, что разговариваю с супругой ректора. Недовольное выражение мгновенно исчезло с лица синьорины Катти. Она рванулась вперед и выхватила у меня трубку.

-- Доброе утро, синьора, -- воскликнула она, и голос ее был слаще меда. -- Я понятия не имела, что вы уже вернулись из Рима. Как ректор? -- Она улыбалась и кивала, жестами призывая меня к молчанию. -- Естественно, ректор получит все, что ему нужно, -- продолжала она. -- Я прослежу, чтобы книги сегодня же доставили вам домой. Их вручу вам либо я, либо один из моих помощников.

Последовали дальнейшие заверения, к которым присовокупили сообщение о том, что синьор Фосси, как всегда, перетрудился. И снова улыбки. И снова кивки. Затем, очевидно выслушав благодарность и поняв, что разговор окончен, она положила трубку.

Я поспешил сказать:

-- Я сегодня же доставлю книги синьоре Бутали.

Синьорина Катти во все глаза уставилась на меня, и на лице у нее вновь появилось кислое выражение.

-- Вам нет необходимости идти самому, -- сказала она. -- Если вы завернете книги, я могу их отнести. Это мне по пути, и синьора меня знает.

-- Синьор Фосси приказал мне не спускать глаз с этих книг, -- возразил я. -- К тому же мое отсутствие нанесет библиотеке меньший ущерб, чем ваше.

Разъяренная, но признавая поражение, она вернулась к своему столу. Долетевшее с высокой лестницы осторожное покашливание известило меня о том, что Тони все слышал. Я улыбнулся и снова принялся за работу. Доступ в мой родной дом на виа деи Соньи был обеспечен. Большего пока и не требовалось.

Я не вернулся в пансионат ко второму завтраку. Нашел небольшой ресторан на виа Россини, который, несмотря на то что был битком набит студентами, вполне мне подходил, чтобы перекусить на скорую руку. Вернувшись в библиотеку раньше других, я принялся упаковывать книги для супруги ректора. Меня заинтриговало обстоятельство, что ректор с больничной койки потребовал те самые тома, которые так поразили мое воображение. Копаться в истории жизни Сокола у меня не было времени. Я сожалел об этом. Его безумие и его смерть я помнил. Но что происходило между ними, отец никогда не рассказывал. Разумеется, об этом не упоминалось ни в путеводителях по Руффано, ни в буклетах с описаниями дворца.

.

И так на нескольких страницах. в герцогской спальне над библиотекой приобрело для меня новый смысл.

.

Разумеется, эти страницы помогут ректору скоротать время в больничной палате.

Я упаковал книги и, как только вернулся второй помощник, вышел из библиотеки и направился на виа деи Соньи.

Когда я приближался к ограде сада, волнение мое усилилось. Сегодня никто не прятался в тени. Я шел домой. Подойдя ближе, я, как и накануне вечером, услышал звуки рояля. Это был Шопена. Звуки то взлетали вверх, то низвергались вниз с почти дикой насыщенностью и силой. Казалось, они ведут спор, страстный, яростный, который не потерпит постороннего вмешательства и все снесет на своем пути; но вот он стих, и звучание инструмента стало вкрадчивым, умоляющим. Нет, эта музыка не для того, кто лежит на одре болезни. Но ведь ректор в Риме, миль за сто пятьдесят отсюда.

Я толкнул садовую калитку и вошел. Здесь ничто не изменилось. Как и прежде, на небольшом огороженном пространстве росло одинокое дерево, но трава была подстрижена более аккуратно, чем в наше время. По выложенной плитами дорожке я подошел к двери и позвонил. Музыка смолкла. Неожиданно на меня напал панический страх, и я едва не убежал, как мальчишка, бросив книги перед дверью. Как сотни, тысячи раз до того, я услышал звук спускавшихся по лестнице шагов. Дверь отворилась.

-- Синьора Бутали?

-- Да.

-- Прошу прощения за беспокойство, синьора. Я принес книги из дворцовой библиотеки, которые вы просили.

В герцогском дворце, в комнате для аудиенций висит картина под официальным названием , хотя отец называл изображенную на ней женщину . Лицо серьезное, сосредоточенное, темные глаза смотрят на художника с полным безразличием, некоторые даже говорят -- с осуждением. Альдо видел в ней совсем другое. Помню, как он спорил с отцом, убеждая его, что в Молчунье таится скрытый огонь, сжатые губы маскируют пристальное внимание и наблюдательность. Синьора Бутали вполне могла бы позировать для этого портрета. Ее красота принадлежала шестнадцатому веку -не нашему.

-- Это я с вами говорила по телефону? -- спросила она и, словно заранее зная ответ, добавила: -- С вашей стороны очень любезно, что вы так быстро пришли.

Она протянула руку за книгами, но я смотрел мимо нее... в глубь холла. Прежними были только стены. Стулья незнакомой формы и высокое зеркало изменили перспективу. У моего отца была слабость всюду развешивать репродукции любимых картин из дворца, уже тогда это казалось старомодным, но зато благодаря ей мы хорошо их запомнили. Теперь в холле висела только одна картина, да и то современная, в застекленной раме: листок с нотами и рядом с ним фрукты больше, чем в натуральную величину. Стена вдоль лестницы на второй этаж, белая при нас, теперь была сизо-серого цвета. Все это я увидел и осознал за считанные мгновения, и меня охватило безрассудное негодование на то, что кто-то посмел войти в наш дом, испортить его и, приноравливая к своим вкусам, потревожить многолетние привычки, впитанные самими стенами. Разве стенам и потолкам, знавшим нас, это безразлично? Неужели они должны молча это сносить?

-- Извините, синьора, -- сказал я. -- Но я пришел не только потому, что вы меня попросили, а еще и потому, что меня влекло к этому дому. Вчера я проходил мимо и слышал, как играли на рояле. Поскольку я люблю музыку, то остановился послушать. Тогда я даже не знал, что это дом ректора, потом мне сказали об этом в библиотеке. Когда сегодня утром вы спросили про книги...

Как и у дамы на портрете, ее губы не улыбались, но выражение глаз смягчилось.

-- И вы решили, что это удобный случай, -- сказала она, прерывая меня.

-- Если откровенно, то да.

Я отдал ей книги. Мой взгляд снова устремился в сторону лестницы. Последний раз я спускался по ней бегом. Мать звала меня из сада, держа в руке чемодан, который тут же передала адъютанту коменданта. На виа деи Соньи ждала штабная машина.

-- А вы сами играете? -- спросила синьора.

-- Нет. Нет. К сожалению, я лишен этого дара. Но вчера... вчера вы играли, кажется, Дебюсси. Видит Бог, ее часто можно услышать по радио, но у вас она звучала совсем иначе. Она пробудила во мне воспоминания детства, вернула многое давно забытое, сам не знаю почему... в нашей семье никогда не играли на фортепьяно.

Она серьезно посмотрела на меня, словно разглядывая предполагаемого ученика, затем сказала:

-- Если вы можете уделить мне немного времени, пойдемте наверх, в музыкальную комнату, и я сыграю вам .

-- Уделить время? -- повторил я. -- Об этом надо спрашивать не меня, а вас. Можете ли вы?

Ее глаза еще больше потеплели. Даже губы стали не такими жесткими.

-- Я не приглашала бы вас, если бы не могла. Как бы то ни было, еще рано. Следующего ученика я жду не раньше трех.

Она закрыла дверь и, оставив книги на стуле в холле, повела меня на второй этаж, прямо в спальню моей матери. Комната очень изменилась. Я ее совсем не узнал. Оно и к лучшему, ведь, входя, я ожидал увидеть смятую двуспальную кровать, перевернутые, как в день нашего отъезда, простыни... дверцы шкафа открыты, на вешалках в беспорядке висит ненужная матери одежда, на полу валяется оберточная бумага, на подносе с остатками завтрака -высохшие пятна кофе.