Дмитрий Стрешнев - Чертовка
--Свобода, Джарус! -повторил он.- Хотя что такое, в сущности, свобода? Это, в сущности, одиночество. А вот, скажем, брак - какое же одиночество? Это, смешно сказать, совсем не одиночество... Хотя, с другой стороны, порой вовсе даже... В общем, я совсем запутался, не слушай.
Вспухшие вдруг на лобовом стекле крупные слезы прервали андреев монолог. Замеченная ранее слева туча всё-таки дотянулась до них.
--Смотри-ка, дождь. Это нехорошо. Самое опасное, знаешь ли - первые капли, -сказал он езидке по-арабски и немного снизил скорость.- Когда вся эта пылевая пудра из пустыни еще с дороги не смыта, а только подмокла асфальт превращается в бутерброд, намазанный маслом...
Дождь бил и гремел по крыше. Казалось, что сильнее не может быть, но он вдруг ударил еще сильнее.
--Ну и дела, Джарус! В такую погоду только со смелой девушкой можно путешествовать.
И опять Андрей угадал ее безмолвную улыбку. После происшествия у будки чувствовать ее настроение ему стало как-то проще. Наверное, так и должно быть: заговорщики должны понимать друг друга без слов.
"Вольво" ползла сквозь дождь, и время теряло привычные приметы. Только оранжевые стрелки циферблата помогали держать его в повиновении. Но если забыть о похожем на астролябию педантично расчерченном светящемся круге, то бесконечный поток начинал перетекать через придуманные людьми плотины, пытающиеся разделить его на мелкие заводи минут и часов, затоплял пространство вокруг, и мысли, и душу, и глаза, и тогда оранжевые стрелки теряли свой строгий смысл. Да и так ли нужна астролябия двум заблудившимся в океане обломкам?
--Чувствуешь запах, Джарус? Это сера. Серой пахнет из земли.
Андрей, разумеется, не знал, как будет по-арабски "сероводород". Но Муликов-то снова оказался прав, запахи здесь сочатся из самого ада...
Мчалась навстречу пустота; дворники ровно шуршали по стеклу, словно билось чье-то сердце.
Румейлан был уже где-то совсем близко, и Андрей думал о том, что с езидкой путь на нефтяной контракт, где еще не все боги умерли, где наверняка есть чопорная ленинская комната с пыльным Полным собранием сочинений - туда путь ему заказан. Но еще он думал, что, может быть, это и неплохо, поскольку не придется мешать уксус с маслом, а ехать сразу к Тигру и тихонько подобраться к самой границе, которая и есть река, и встретить там рассвет, а потом проверить муликовский римский мост и муликовские же рассказы о безумном, захватывающем пейзаже на стыке трех государств. И еще - как хорошо, что он не позвонил заранее нефтяникам, хотя не позвонил он, поскольку знал, что бедуины в этих местах имеют обычай срезать телефонные провода, из которых делают медные сережки и колечки своим бедуинкам, и, стало быть, спасибо бедуинам за их привычки.
Так примерно он думал, когда из недр тьмы навстречу "Вольво" вдруг всплыла огромная голова чудовища. Андрей вздрогнул, но тут же рассмеялся, поскольку понял: да это же просто здоровенная нефтяная качалка. Треугольная голова поднялась сквозь дождь еще выше, куда не достигал свет фар, а потом плавно опустилась обратно.
--Испугалась, а? -сказал он езидке. Но тут же почувствовал полный кретинизм вопроса, в который раз увидев ее спокойный взгляд. Может, она такие ужасы видела, каких и в кино не показывают, мысленно уел он себя и поторопился исправить ситуацию, объяснив:
--Знаешь, что это? Аппарат, чтобы качать нефть из земли. Вверх-вниз. Насос. Понятно?
Треножник качалки проплыл мимо, дальше справа показались огни. Хотя дождь лупил всё так же остервенело, можно было догадаться, что эти белые и желтые пятна обозначают многоквартирные дома вроде родных пятиэтажек. По рассказам, так и должен был выглядеть городок Румейлан, рожденный нефтью и советско-сирийской дружбой. И качалка, и дома, и сероводород были верными приметами. Румейлан - это был Рубикон. До Румейлана он мог спокойно ехать, дальше уже начиналась граница, начинались вопросы. Один парень, вспомнил Замурцев рассказы Коровникова, какой-то из их, газетной, братии... и даже не какой-то, а с очень простой фамилией, отчего она и застряла в памяти: Фиск, то ли англичанин, то ли немец, изобрел железный способ проезжать куда угодно: сажал к себе в авто голосующих на дороге военных и такой пассажир заменял пропуск. Ни на одном КПП ни одного вопроса не задавали: раз с военным, значит, порядок. Он так по всему Ливану ездил в гражданскую войну. Андрею, разумеется, данный вариант не светил. Пассажира он уже получил сомнительной полезности, да и голосующих военных под дождем не наблюдалось. Если его остановят, он, конечно, соврет, что заблудился, но это все равно будет означать конец путешествию.
А он хотел увидеть реку, и мост, и еще раз лиловые горы. Иначе зачем было ехать?
Возможно, все эти рассуждения и опасения заставили Замурцева свернуть сразу за Румейланом с главной дороги на другую, отходящую вбок, хотя он толком не смог бы объяснить, почему так сделал. А, может быть, его испугал клин света от выползающей откуда-то сбоку другой машины. Скоро проехали еще одну качалку. Потом из дождя возникла лежащая поперек асфальтовая лента, и Андрей снова свернул, уже не представляя ясно, куда едет. Световые пузыри от фар успокаивающе бежали впереди, время от времени упираясь в повороты. После одного из кренделей, похожего на латинскую S, из хаоса тьмы и дождя не успел Андрей неприятно удивиться - вылепились бочки на обочине и будка, предназначение которой не оставляло сомнений. Пост дремал под густо падающей водой, как добрая сказочная избушка. Андрей выключил огни, и некоторое время "Вольво", ослепнув, еле ползла под грохот капель по крыше. Когда желтый огонек оконца остался позади, Замурцев снова отважился включить ближний свет.
Вскоре после этого дорога пошла вверх, будто бы в гору.
--В гору - такого не должно быть, мы же едем к реке,- сказал он езидке, долго разворачивался на узкой полосе, кося фарами сверкающую мошкару капель, и поехал назад, но поста уже не было, как не было и того кренделя, и уже вообще не было ощущения, что едешь по земле, а будто движешься в завораживающем бесконечном космосе. Поэтому рука сама потянулась, чтобы поставить "Эксинокс" Жарра... Жан-Мишель тоже, наверное, несет вину за то, что приключилось некоторое время спустя.
Вправо, вверх, вниз, через какой-то мосток... и даже этот мосток не нарушил мистики ощущений, слитых с музыкой.
Замурцев очнулся, когда дождь стал редеть. Теперь не было удобного космоса, в котором растворилась "Вольво", свет фар летел чересчур далеко и был пугающе резок и бел.
--Либо мы заехали черт знает куда, либо уже почти там, где надо, -сказал он Джарус, сам, впрочем, не вполне понимая, где они должны быть "почти там".
Голос внутри опомнился, советовал остановиться и подождать до утра, но Замурцев никак не мог заставить себя прекратить движение, начатое двое суток назад в пятистах километрах отсюда. Наконец, помня о постах, он все-таки решил найти убежище и до зеленоватых змеек в глазах стал разглядывать темноту, надеясь, что вот-вот попадется удобная скромная ложбинка с колеей; а иногда он косился на подсвеченный слабым приборным светом профиль Джарус, и тогда на мгновение забывал и о колесах, нащупывающих асфальт, и о ложбинке с колеей и снова просто плыл в этом мире, где таинственный силуэт, и музыка, и - что самое главное - нет прошлого и совершенно не важно, каким окажется будущее.
Поэтому, когда ему показалось, что он нашел наконец нужную ложбинку и свернул, и поначалу действительно было гладко, то он, размягчившись от всей предыдущей беллетристики, слишком поздно спохватился, что руль трясет что-то уж слишком сильно, словно конечность у алкоголика. Потом машина сделала резкий "бумц" вниз, попав в нечто вроде широкой канавы, а когда Андрей, промычав "Зар-раза!", заставил ее рвануться вперед, она стала быстро заваливаться влево, и "Зар-раза!" было последним, что успел сказать Замурцев перед тем, как мир сорвался с цепей и перевернулся два раза: один раз с ног на голову, а потом опять в нормальное положение. Сопутствовавшее этому ощущение отсутствия пространства Андрей однажды уже испытал в десятом классе, когда пришел в секцию бокса и ему на первом же занятии с ходу "для обкатки" заехали в скулу. В общем, как оказалось, очень неприятно переворачиваться вместе с двумя тоннами металла. Чувствуешь, что из живота вдруг выкачали воздух, а в какой-то момент даже хочется по-собачьи поджать хвост, который, к сожалению, отмер несколько миллионов лет назад.
Езидка восприняла кувырок в авто так же дьявольски бесстрастно, как и все предыдущие события в своей жизни; Андрей всё же, кажется, издал неприличный всхлип, который, он надеялся, растворился в космической музыке Жарра. Впившись в руль и с ногой, давящей на бесполезный тормоз, Замурцев прибыл к концу кульбита невредимым, только клацнул зубами и ощутимо ударился плечом о дверь, когда "Вольво" с недобрым скрежетом, накренившись, бессильно замерла - по счастью, снова колесами на земле. В момент остановки Жан-Мишель Жарр булькнул, но продолжал играть дальше и царил в ночи до тех пор, пока чужой хриплый голос не произнес в салоне по-русски:
