Лев Никулин - Высшая мера

Печерский. Да. Но если бы я был миллионером, как Гукасов, я все равно бы пошел…

Следователь. Вы все равно бы приняли участие в борьбе против Советской власти. Так я вас понял?

Печерский. Да.

Следователь. Допустим. И даже теперь, когда вы видите, что обстановка неблагоприятна для террора вы, если бы получили свободу, продолжали борьбу… Вы не ответили на этот вопрос. Хорошо. Вернемся к парижскому периоду. Вы были шофером. Но вы сами признаете, что не стеснялись в средствах и жили довольно широко. Сколько в среднем зарабатывает шофер такси в Париже?

Печерский. У меня были другие доходы.

Следователь. Можно узнать, какие?

Печерский. Вы непременно хотите доказать, что я игрок, что я чуть ли не шулер, что я жил на счет женщин…

Следователь. В одном месте ваших показаний есть такие слова: «С генералом Мамоновым я дважды встречался в клубе «Вашингтон» за карточным столом», в другом месте «Мой отъезд запоздал на неделю, так как я был задержан «полис криминель», — уголовной полицией при облаве в клубе «Вальпорайзо». Префектура собиралась меня выслать из Франции, но через одну знакомую я дал знать генералу Мамонову и был в тот же день освобожден». Можно узнать кто эта знакомая?..

Печерский. Попова, Елена Александровна.

Следователь. В письме, которое вы ей написали но не успели отправить, есть такие слова: «Не сердись за старое, я у тебя всячески в долгу…» «В долгу». Это надо понимать буквально?

Печерский. Там же сказано «всячески». Значит — да.

Следователь. То есть, вы у нее брали деньги?

Печерский. Брал.

Следователь. И не возвращали?

Печерский. У нас были такие отношения.

Следователь. Тогда это еще более странно.

Печерский. Ну, вы хотите доказать, что я шулер, что я — альфонс! Да?

Следователь. Зачем так резко. Но, знаете ли, человек, задержанный в игорном притоне уголовной полицией, человек пользующийся…

Печерский. Я, так сказать, не святой. Об этом нечего разговаривать. Потому я и смотрел на эту поездку, как на выход из затруднительного положения, и, если хотите, как на подвиг… Так я думал тогда.

Следователь. Тогда. А теперь? Теперь вы думаете иначе, так вас следует понимать?

Печерский. Я должен признать, что я ошибался во многом. Например, люди, которых мы считали единомышленниками и помощниками, оказались трусами. Вообще все по-другому. Здесь я всем чужой. Я думал, что здесь смерть и запустение. Признаюсь, этого нет.

Следователь. Значит, смерти и, как вы выражаетесь, запустения нет. Странно, что к этому заключению пришли здесь, в камере следователя. Вы это поняли здесь или там, на свободе?

Печерский. Там.

Следователь. Зачем же вы боролись? Где же смысл?

Печерский. Я исполнял долг не рассуждая. Я русский солдат. Я честно и мужественно исполнял свой долг в Мазурских озерах, куда меня завел дурак Рененкампф и здесь, куда меня послал Мамонов.

Следователь. Вот вы говорите: «честно», «мужественно», «долг». Значит, вы, как вы выражаетесь, русский боролись с русским народом?

Печерский. Я боролся с вами, а не с русским народом.

Следователь. Но вы же сами говорили, что не только народ, но ваши единомышленники вас не поддержали. Так, что ли?

Печерский. Так. Ну хорошо. Я честно боролся с заблуждающимся русским народом.

Следователь. Честно?

Печерский. Честно.

Следователь. По-вашему динамит или пуля из-за угла — честные приемы борьбы?

Печерский. Вас много, я — один.

Следователь. Вы не один.

Печерский. Я же вам сказал, что я не нашел единомышленников.

Следователь. А господин Клемм? Ричард Клемм, Вы знаете, кто ваш союзник?

Печерский. Приблизительно.

Следователь. Значит вы знаете, кто он такой и что он здесь делал. Кстати, вы не пожелали ответить мне на вопрос о деньгах. Хотите я отвечу вместо вас. Вы не особенно заботились о деньгах в Париже, потому что должны были получить их в Москве от резидента иностранной разведки господина «Ричарда Клемм», или как там его называют. Следовательно, вы — «русский» боролись с русским народом под руководством шпиона, на его средства и его же оружием? Где же здесь мужество, долг, честь, подвиг? Вы убиваете безоружного Александрова подло, предательски заманив его в воровской притон. Это тоже мужество, долг, подвиг? И, наконец, вы шантажируете гражданина Мерца и его жену, вымогая у него соучастие в преступлении. Хотите я вам укажу, где настоящее мужество и чувство долга? Гражданин Мерц, вследствие стечения обстоятельств и недоразумения, мог бы считать себя обиженным советской властью. Он пережил потрясение в своей семейной жизни. При этом стечении обстоятельств он мог бы и эту личную обиду отнести за наш счет. Но он мерит свои отношения с нами не на весах мелочной лавки, не мерой мелкого лавочника. У него есть другая высшая мера, с которой он подходит к своим отношениям с рабоче-крестьянской властью. Он отрекается от всего мелкого и личного и помогает нам обезвредить вас. Вот где долг и мужество. Угодно вам подписать свои показания, касающиеся ваших отношений с Ричардом Клемм?

Печерский. Да… Сейчас. Вот еще что… Я просил разрешить мне свидание с моей женой Натальей Николаевной Печерской, урожденной Лугиной.

Следователь. Я помню. От Натальи Николаевны Шварц, урожденной Лугиной, поступило заявление… Можете ознакомиться. Она отказывается притти к вам на свидание… Еще один вопрос. Если бы вы очутились на свободе, вы продолжали бы ваше дело? Можете не отвечать на этот вопрос.

Печерский. Я отвечу. Нет. Вот я сказал и вижу, что зачеркнул жизнь. Мне тридцать три, а я почти не жил. Был студентом университета святого Владимира, носил сюртук на белой подкладке, целовался с девушками в Царском саду. Потом школа прапорщиков, война. Потом — грязь, игра, Париж и притоны. Вот теперь, когда непоправимо и поворота нет, теперь ясно, что жизнь. Есть в чем каяться. Вы, я вижу, не верите? Говорил высокие слова, а сам лез на рожон за Гукасовский керосин, за Мамоновскую усадьбу, и все валилось и все от меня бежало. Зачеркнута жизнь. Есть в чем каяться. Вы, я вижу, не верите.

Следователь. Почему же… Люди очень меняются в заключении.

Печерский. Да, жизнь идет мимо и другие целуются над Днепром, и другие гуляют по университетскому двору. Так… Ну что же дальше?..

Следователь. Дальше — дело суда.

На этом кончается стенограмма допроса.

Был шестой час утра. Без четверти шесть — ясный осенний рассвет. Коробов спрятал в стол бумаги и погасил электричество. На матовом стекле двери, освещенной из коридора, появился отчетливый силуэт-профиль и острие штыка конвоира. Уличный шум рвался в комнату — звонки трамваев, хриплый рев грузовиков и выкрики: газета «Правда»! «Правда», «Известия» за сегодня! «Рабочая Москва»!..

Настал новый день.

Путешествие на Пигаль

Витович взял из рук толстой и печальной дамы карабин и выбрал необыкновенную цель. Черный кружок в центре диска соединялся с фотографическим аппаратов и машинкой для вспышек магния. Если пуля попадала в цель — магний вспыхивал лиловым пламенем, и аппарат автоматически фотографировал стрелка. Это стоило франк и двадцать пять сантимов.

Витович промахнулся четыре раза. На пятый раз пуля ударила в центр диска, вспыхнул магний и щелкнул аппарат. Толстая дама сказала «Минуту — мсье» и грустно ушла за перегородку.

— Это называется стрельба по фальшивой цели, — сказал Витович, — смотри, Мишель, — у ружья спилена мушка. Надо целиться на сантиметр ниже цели. Фальшивый прицел.

Мишель стоял позади Витовича, расставив ноги и наклонив голову. Он держал шляпу в руке и его низкий и квадратный лоб блестел, как полированная кость. Он брил волосы над самым лбом, чтобы лоб казался больше. Витович смотрел на Мишеля и думал, как годы и одежда меняют людей. Грузный, седеющий господин в котелке мало напоминал рыжего, багрового от загара механика с грузового парохода «Руан». Их связывало четырехлетнее плаванье, их разделяли десять лет — третья часть прожитой Витовичем жизни. И так как они совершенно потеряли друг друга на десять лет — прошлое для Витовича было близко, как вчера.

Толстая дама принесла влажный снимок. Это был скорей фотографический курьез. Нос и губы Витовича удлинились до неестественных размеров и упирались в короткий, усеченный предмет, который был ружьем. Но глаза, серые, остановившиеся глаза, и нахмуренные брови выглядели очень живо. Дальше, вне фокуса, можно было рассмотреть низкий лоб, широкий нос и толстые, скептические губы Мишеля. Витович рассмеялся и положил мокрый, свернувшийся снимок в карман.