Фридрик Незнанский - Ярмарка в Сокольниках
Рита вышла из кухни в чем-то неимоверно пушистом, пепельные волосы собраны на затылке в конский хвост. Она поставила подносик с кофе и гренками на журнальный столик, подошла ко мне, обняла меня обеими руками за шею, прижалась.
— Рита… — выдохнул я из себя.
Мы сели на диван. Жевал я аппетитные гренки с трудом — неожиданное чувство неясной тревоги вдруг ощутилось где-то под ложечкой.
— Ты что, Саша?
Я хотел было притвориться — мол, совсем даже и ничего, все в полном порядке, товарищ! Но глянул в Ритины глаза и сказал:
— «Ты жена чужая…»
Рита взяла, нет, не взяла — схватила сигаретную коробку, та оказалась пустой. У меня тоже не было ни сигареты — Ритина компашка выкурила их вчера сообща.
Молча мы пили кофе. Чашку за чашкой.
Телефонный звонок резко разорвал напряженную тишину. Рита вздрогнула, как от удара. Сняла трубку.
— Да, — еле слышно сказала она. Потом долго слушала, лицо ее все больше приобретало растерянное выражение. Она уронила трубку на колени и прошептала: — Это Меркулов. Ему нужен ты.
От неожиданности я опрокинул кофейник на диван, кофейный осадок разбрызгался по обивке отвратительными коричневыми ляпками. Мы оба нагнулись за упавшим кофейником и сильно стукнулись лбами. Я схватил трубку и заорал:
— В чем дело, Константин Дмитрич?!
Меркулов долго кашлял на другом конце провода. Это были хитрости старика Хоттабыча — он давал мне время успокоить взбудораженную душу.
— Я уже Риточке (Риточке!!!) объяснил, Саша, в чем дело. Нам срочно надо ехать за город. Мне нужны вы все — ты, Рита и машина. Извини, друг, но уж так получилось, что я тебя вычислил…
Прикладывая холодные пятаки к ушибленным лбам, мы сели в «ладу» и помчались по пустой Фрунзенской набережной к Крымскому мосту, завернули на Садовое кольцо. Я уже не сердился на Меркулова, хотя все еще не понимал, как это он меня вычислил…
Рита, по-моему, даже была рада нашему приключению. Мы с ней болтали о пустяках, и я был счастлив, почти счастлив. Сделав мудреный разворот на Колхозной площади, мы въехали на Проспект мира. Рита резко затормозила у табачного киоска.
— «Столичных» нету, — глядя в пространство, ответил продавец.
— Сдачи не надо, — как можно таинственней сказал я, умудренный опытом.
Мужик тут же извлек из-под прилавка сигаретный блок.
Меркулов почему-то назначил нам свидание не у «Дома обуви» на Проспекте мира, на седьмом этаже которого была его квартира, а в сутолоке на ВДНХ. Еще издали мы увидели, как от выставочных касс отделилась его длинная фигура. Он был в коричневом драповом пальто. Ради воскресенья, что ли, он решил сменить свою прокурорскую шинель на штатскую одежду?
— Здравствуйте, ребята. Извините, что порчу вам воскресенье, но очень, очень нужно ехать, — говорил он, нескладно залезая на заднее сиденье. Я заметил, что карман его пальто подозрительно оттопыривается. Он перехватил мой взгляд и успокоил, — это я так, на всякий случай прихватил свой «вальтер».
Это было уже серьезно.
— Риточка, никуда не сворачивай! Поезжай только вперед, по Ярославскому шоссе. Едем до Большево, а там будем искать. Вот адрес — угол улицы Тургенева и 19-го просека, кооператив «Ласточка». Люциан Германович Ромадин.
У меня внутри аж все вскинулось от догадки. Я обернулся к Меркулову:
— Леся?
Многозначительно в знак согласия Меркулов кивнул головой и в нескольких словах объяснил, как он вышел на этого Ромадина…
…Николай Петрович Куприянов вернулся домой из морга в состоянии отчаянного горя. И хотя свою Валю он потерял уже раньше, он не мог смириться с тем, что ее уже нет в живых. Он несколько часов сидел на стуле в прихожей своей квартиры, тупо уставившись в одну точку. Перед его глазами все еще стояла страшная картина морга и его Валя, его единственная любовь, лежала мертвая, изуродованная скальпелем врача, этой молодой, красивой и такой милой женщины. Странно. Этот молодой парень, следователь, даже не задал ему ни одного вопроса. Хотя, наверно, «им» и так было известно, что полковник Генштаба Куприянов был за границей, в Варшаве, когда произошло это страшное убийство. Правда, этот следователь интересовался какой-то Валиной подругой со странным именем…
Лада?.. Нет, нет… Леся? Да, именно Леся. Он пытался сосредоточиться. Леся, Леся. Ну, конечно же — не Леся, а Леся — Лесик! Так Валечка называла своего первого учителя музыки — Люциана Германовича Ромадина, сейчас ушедшего на покой и разводящего цветы в Большеве. Куприянов заметался по квартире — что же делать? Ведь просто так «они» вопросов не задают. Вероятно, это очень важно — найти Лесика!
Он вытащил бумажку, которую ему дал молодой следователь — «Меркулов Константин Дмитриевич — 269-11-31». Но, конечно же, телефон молчал субботней ночью. Тогда он набрал 09. Набирал целый час — все было занято. Наконец справочная сработала. Телефонная девица сначала категорически отказалась искать номер телефона:
— Без адреса, гражданин, справок не выдаем!
Куприянов умолял девицу дать ему телефоны всех Меркуловых К. Д., проживающих в Москве. Наконец та смилостивилась…
— Самое интересное, что я оказался в единственном числе, — почему-то гордо закончил свой рассказ Меркулов, — только один Меркулов К. Д. на всю Москву! В общем, Куприянов поймал-таки меня сегодня в половине двенадцатого. С утра-то я с Лидочкой ездил в Останкино на занятия — она у меня фигуристка!
Ярославское шоссе превратилось в ухабистую, покрытую жидкой грязью загородную дорогу. Встречные машины обдавали нас потоками этой жижи, «дворники» с трудом справлялись с предназначенной им работой. Заднее стекло «лады» было сплошь заляпано липкой желтизной. Наконец Рита сказала:
— Большево.
Еле заметный указатель предписывал повернуть направо. Мы пересекли колею железной дороги и въехали в поселок.
— Наша задача — как можно меньше спрашивать, — сказал Меркулов.
В это время подкатил парнишка на мотоцикле, который, сняв шлем, оказался девицей с копной медных волос. Девица моментально сориентировала Риту, и через несколько минут мы, свернув в конце улицы направо, ползли по узкой, круто поднимающейся вверх дороге. Она огибала лес, а затем пошла почти параллельно шоссе, оставшемуся значительно ниже. После плавного поворота дорога отошла от шоссе, и довольно скоро мы очутились словно в затерянном краю. По одну сторону дороги с пологого спуска открывался вид на пустынное поле озимых хлебов; на горизонте тянулась серо-синяя полоса высокого леса. Дорога стала не шире кузова автомобиля. Я повернулся к Меркулову:
— Да, пешочком тут от станции не дотопаешь. Километров пятнадцать, наверное.
Рита посмотрела на спидометр:
— Тридцать километров шестьсот метров.
Мы проехали еще с километр, когда увидели перед собой нечто вроде деревянных ворот в виде арки с надписью «Дачно-строительный кооператив „Ласточка“». Поселок словно вымер — дачи были, в основном, летние. Буксуя, мы ехали по широкой улице, заваленной строительными материалами.
— Где же теперь искать эту улицу Тургенева? — пробормотал Меркулов.
Рита остановила машину, открыла боковое стекло:
— Мы по ней едем!
Я увидел легкий дымок, поднимавшийся из трубы двухэтажной дачи в конце улицы:
— Это не то ли, что мы ищем?
Рита включила передачу, но машина, взревев мотором, с места не двигалась. Мы вылезли — задние колеса глубоко сидели в скользкой яме. Рита виновато развела руками. Было особенно обидно потому, что метрах в пяти впереди дорога была уже заасфальтирована. Но делать было нечего — утопая по щиколотку в грязи, мы добрались до асфальта и через несколько минут подошли к дому. На столбе висела дощечка с надписью «19-й просек». Дом отделялся от дороги живой изгородью из кустов — правление дачных кооперативов не разрешает ставить заборы. В одном месте изгородь расступалась, и мы ступили на декоративную дорожку из битого кирпича. Царство красоты и покоя окружило нас плотной стеной — вечнозеленый кустарник и такие же деревья образовывали замысловатый лабиринт. Посреди этого лабиринта высился старый, пришедший в упадок деревянный особняк. Мы стали обходить его кругом, стараясь найти дверь, чтобы войти. Вдруг Рита замерла на месте и тихонько так сказала:
— Ой.
Около крыльца, на дорожке прямо перед нами лежал, протянув вперед мощные лапы и высунув язык в шумном дыхании, огромный ньюфаундленд. Меркулов растерялся:
— Что же делать-то?
Я негромко позвал:
— Люциан Германович!
Собачища поднялась и, раскрыв огромную пасть, зевнула, издав при этом львиный рык. Где-то позади дома раздались чавкающие шаги, и стариковский голос спросил:
— Что там такое, Мистер?
Мистер пролаял один раз и снова улегся, снисходительно прикрыв глаза баскервильскими веками. Из-за дома вышел очень высокий, очень худой и очень старый человек в резиновых сапогах, ватнике и без шапки. Длинные седые волосы приподнимались, как пух, при каждом его шаге.
