Дмитрий Вересов - Опер печального образа
В самом начале свадебного пиршества, глядя на богатый стол, она тоже произнесла эту фразу. Находившийся неподалеку капитан Харитонов тут же поинтересовался у невесты, в каком чине находится ее богатый родственник, служащий на таможне. Чин «родственника» на самом деле был небольшой, вернее, самый низший. К тому же, служил он не на российской таможне и вообще, он был француз и жил больше века назад, что тоже говорило не в его пользу.
Наверное, Ольга Владимировна была права, и Аня поспешила продать картину Анри Руссо, известного в мире искусства под кличкой Таможенник. Но Аня слишком торопилась забыть историю с наследством своего свекра, с убийством и покушением на ее жизнь. Ей хотелось поскорее начать новую жизнь, отречься от старого мира, отряхнуть прах и так далее. Картина Анри Руссо, оставленная ей в наследство свекром-художником, тоже принадлежала к «старому миру» и от нее Аня тоже поспешила избавиться, как от неприятного воспоминания, тяжелого груза прошлого.
До сих пор ей казалось невероятным, как это за такую примитивную, хотя и яркую картинку можно было выручить такую сумму денег, что хватило и на квартиру, и на свадьбу, и на свадебное путешествие в Японию. Пальмы, цитрусы, туземная девушка, черная пантера… Она сама когда-то неплохо рисовала, к тому же много раз видела, как это делал ее первый муж, и на Олины упреки отвечала:
— Я потом сама нарисую такую же картину. Даже еще ярче. «У девушки с острова Пасхи украли любовника тигры».
Ольга Владимировна чувствовала себя виноватой, что тогда вовремя не вмешалась и позволила Ане так бездарно продешевить с Таможенником. Поэтому, услышав о том, что Корниловы хотят купить недорогую иномарку, она предложила им свой почти новенький «Фольксваген-Гольф» за смешную цену, считай, сделала им еще один свадебный подарок. Сумму, которую заплатила Аня за машину, можно было сравнить с символической мелочью, которую отдают обычно за щенка или котенка, потому что брать их даром не принято.
Михаил обрадовался машине, как маленький мальчик игрушечной машинке. Аня получила громадное удовольствие, наблюдая, как Корнилов с выражением блаженства на лице складывается в суставах, чтобы засунуть свое длинное тело в «домик кума Тыквы» на колесах.
— Предлагаю оставшуюся от отпуска неделю путешествовать на колесах по Средней полосе, — сказал Корнилов.
— По средней дорожной полосе? — не поняла Аня.
— Средняя полоса, «Золотое кольцо России», Волга, старинные русские города, монастыри… Как это было бы хорошо!
— Надо было съездить в Японию, чтобы понять это, — одобрила его предложение жена. — Я знаю один захолустный монастырь. У меня там знакомая есть. Акулиной зовут.
— Акулина? Можно заехать проведать…
Но это были только планы, а пока они просто решили прокатиться, потолкаться в потоке машин, постоять в пробках, пока это еще было им в новинку.
— Так значит, дело Синявиной закрыто? — спросила Аня на одном из забитых транспортом перекрестков.
— Еще нет, но все к тому идет.
— Значит, собачки скоро будут в конуре подсудимых?
— Собачки? Этот черный пес так тяпнул бригадира живодеров за руку, что пришлось потом рану зашивать. Санчо вот бегает, суетится, слепки с клыков делает, что-то там замеряет…
— А ты? — спросила Аня.
— А я жду… Слушай, эта «семерка» меня уже достала! — впервые выразил возмущение водитель Корнилов за рулем собственной машины. — На Московском проспекте она меня подрезала. Теперь вот дергает…
— Чего ты ждешь? — не сдавалась жена.
— Сам не знаю, — отозвался Михаил каким-то глухим голосом. — Может, у моря погоды. Жду, когда налетит ветер, ясное небо покроется темными тучами, словно звериными шкурами. Толпы небесных демонов, мохнатых оборотней налетят, закружат… Как другая стихия, подобно небесной, заключенная в телесную оболочку, отзовется им снизу, с земли…
— Вот кто стащил у меня статьи Афанасьева по славянской мифологии! — воскликнула Аня. — Терпеть не могу, когда кто-то берет мои книги и не ставит их на место. Запомни, Корнилов. Книг у меня немного, но я их покупаю не просто так. Это такие вехи, ориентиры моей души. Ничего тут смешного…
Я после защиты диплома поняла, что образование мое только начинается. Теперь я, по крайней мере, знаю, что мне нужно учить и что читать. Не только ты один занимаешься самосовершенствованием. Погоди, я еще заставлю тебя заниматься со мной джиу-джитсу.
— Следует говорить «дзю-дзюцу», — поправил Михаил. — Как говорят столь нелюбимые мною американцы: «Я горжусь тобой»… Эта «семерка» меня просто выводит из себя! Красная, с тонированными стеклами. Типичная «звериная»!
— Только не сигналь, ради бога. Как ты громко ездишь, Медвежонок… А зачем тебе понадобился Афанасьев? Что это такое ты мне плел про тучи, звериные шкуры, оборотней?
Но Михаил не ответил. Он вдруг резко затормозил, чуть не вырвав дверь, выскочил из машины с удивительной для его сложения ловкостью. Через лобовое стекло Аня видела, как открываются двери в перегородившей им дорогу красной «семерке» с тонированными стеклами. «Семерка» словно превращалась в насекомое, по бокам у нее выросли ноги коленками наружу. Но это превращение было недолгим, за ногами показались черные головы, покатые плечи.
Аня была спокойна. Она смотрела на мужа, ожидая, что сейчас он спокойно достанет из нагрудного кармана удостоверение, а кавказцы начнут трясти своими документами. Но на ее глазах случилось неожиданное.
В открытое окно машины донеслась разноголосица, в которой Аня разобрала названия нескольких животных: козел, петух… Потом она увидела, как ее Медвежонок (а не козел, не петух, не пес!) дружески положил руку на плечо первого кавказца, который еще оставил в салоне одну ногу, но встать на асфальт двумя так и не успел. Михаила вдруг резко качнуло, словно он собирался падать, но равновесие потерял его противник. Его рука словно застряла в его же нагрудном кармане, неудобно выставив вперед локоть. Медвежонок встряхнул кавказца, словно запылившуюся куртку, отчего тот ударился затылком о распахнутую дверцу «Жигулей» и уже совсем как предназначенная в стирку одежда рухнул вниз.
Аня хотела крикнуть, предупредить, что на Михаила замахнулся водитель, но ее Медвежонок как-то лениво, словно отмахиваясь от комара, без всякого желания его прихлопнуть, повел рукой. Его противник очень неловко провалился вперед, схватился за свой автомобиль. А длинный, худощавый Медвежонок орудовал уже с его шеей, рукой и ногой, уверенно, как слесарь высшего разряда с какой-нибудь заготовкой.
Третий кавказец выскочил из машины с другой стороны. В руках он крутил металлический ломик, но не спешил атаковать Михаила, наоборот, отступал по сырому газону к худеньким, заморенным деревцам, таким же, как грейпфрут в кабинете Корнилова. Михаил быстро обошел красную «семерку», на ходу запуская правую руку себе под мышку. Но, не дожидаясь появления руки на белый свет, кавказец отшвырнул монтировку и довольно профессионально, на взгляд Ани, побежал куда-то за павильоны и кучи накопанного дорожниками грунта.
Аня хотела выйти из машины, но муж довольно жестко велел ей не высовываться. Корнилов, не спеша, проверил у едва шевелившихся кавказцев документы, что-то записал себе в блокнот, сказал им на прощание несколько слов и вернулся в свою машину. Проезжая мимо красной «семерки» с тонированными стеклами, Аня через опущенное с ее стороны стекло слышала, что водитель-кавказец плачет, всхлипывая, как ребенок.
— Никогда мне не мешай, когда я работаю, — тихо сказал Корнилов, когда они уже порядочно отъехали от места происшествия.
— Какие еще у тебя есть для меня «никогда»? — спросила Аня.
— Никогда на меня не обижайся, — ответил Михаил. — Потому что самая сильная боль для меня — твоя обида.
Другие машины явно зауважали синий «Фольксваген-Гольф» и решили держаться от него подальше. На трассе стало свободнее. Они ехали, куда вели их белые на синем стрелки дорожных знаков, и молчали. По сторонам дороги уже мелькали деревянные домики, прозрачные заборы и выставленные к обочине безнадзорные ведра с картошкой.
— Почему ты не показал свое удостоверение? — спросила Аня.
Михаил ответил не сразу.
— На этот счет в дзенских трактатах сказано много красивых, но не до конца понятных слов. Особенно если пытаешься понять их, сидя в кресле, прихлебывая сладкий чай. Я почувствовал, что разойдись мы сейчас мирно, со словами: «Извини, начальник, мы больше так не будем», трещина в этом мире, через которую сочится зло, останется.
— Поэтому ты сделал трещины в их костях?
— Я все контролировал. Могу дать тебе полный отчет, как по медицинской карте, какие травмы ими получены.
— А удар затылком о дверь машины? — удивилась Аня. — Ты был уверен, что не убьешь его?
