Александр Щелоков - Крысы в городе

— А ведь зашивать придется, — сказал он с досадой. Но когда она спросила, не ранен ли он, ее избавитель негромко засмеялся:

— Да нет, милая. Уходя из дома, я надел бронеботинки…

Она не поняла смысла шутки, но решила, что расспрашивать его не стоит.

От Придонска до Рогозинской рейсовый «икарус» шел около часа. Сев в автобус, Фрося не могла отрешиться от мыслей о происшедшем. Стараясь понять себя, она вдруг обнаружила, что и ей присуща неоднозначность, двойственность чувств. Как медик, как женщина, привыкшая сострадать чужим болям, она ясно представляла, сколько мучений еще предстоит перенести бандитам в период лечения. Да и найдется ли такой хирург, который вправит руку, вылечит плечевой сустав одному и соберет фаланги пальцев другому?

Она сочувствовала пострадавшим, и в то же время ее не оставляла злорадная мысль: «Так им и надо!»

В самом деле, вступая на путь грабежа, самый тупой бандит должен учитывать возможность отпора. Не подумали, не учли? Значит, заслужили то, что получили.

Своего спасителя Фрося узнала сразу. Но лишь здесь, в больнице, ей стала известна его фамилия. Тогда, в Придонске, на вопрос, как его зовут, он ответил: «Жора», явно рассчитывая на то, что так она его не станет называть. И вот теперь, когда «Жора» — Георгий Лекарев, лейтенант милиции, — лежал перед ней беспомощно-слабым от потери крови и страшной раны в плече, она снова вспомнила о его жестокости, которую когда-то пыталась осуждать. Но сказать, глядя на лейтенанта: «Так тебе и надо!» — она уже не могла.

Ей открылась парадоксальная истина, которая многое объясняла. Разве может человек сохранять в себе баланс доброты и жестокости при любых обстоятельствах, если каждый день, каждый час его жизни сопряжен с возможностью получить пулю в лоб или стать свидетелем смерти товарища? Ведь был застрелен и тут же умер напарник Лекарева, а сам он тяжело ранен. Можно ли после этого требовать от Жоры, чтобы он, встретив бандита с оружием в руках, обошелся с ним как с неразумным ребенком, шлепнул его по попе и сказал: «Ай-ай-ай, нехорошо!»

Похлопывая Лекарева по щекам, чтобы привести его в чувство, Фрося испытывала странное, ранее незнакомое си ощущение. Что-то теплое, согревающее душу наполнило все ее существо, и вокруг стало светлее…

Вспомнив, где он видел девушку, склонившуюся над ним, Лекарев все же решил узнать, она это или не она.

— Как вас зовут? — спросил он с трудом.

— Фрося, — ответила она, и румянец вспыхнул на нежных щеках.

— Я вас знаю…

Да, он ее знал. Тогда, в городе, она не произвела на него особого впечатления: обычная растерянная девчушка, которую пытались ограбить. В той ситуации Лекарев готов был помочь любому человеку, окажись он под ножом бандита. И все же, вернувшись домой, заглянул в словарь, чтобы выяснить, что за имя — Фрося, — звучавшее немного по-деревенски. К своему удивлению, он узнал, что Эфросина — Радостная — имя одной из древнегреческих граций. В Италии имя звучит как Эуфрози-на, в Германии — Ойфрозине, в Англии — Юфросине. А в станице Рогозинской это имя носила веселая девушка Фрося.

И вот встреча. «Радостная» была рядом, а он не радовался.

За окном ветер раскачивал ветви старого каштана. Свет, проникая с улицы в окно, рассеивался на полу желтыми пятнами. Ритмичное движение этих пятен вызывало в памяти Лекаре-ва мерные есенинские строки:

Этой грусти теперь не рассыпать Звонким смехом далеких лет. Отцвела моя белая липа, Отзвенел соловьиный рассвет…

Ничего у него еще не отцвело, не отзвенело, а сердце заходилось острой жалостью к самому себе, к незадавшейся жизни, в которой он уже терял и продолжает терять товарищей. В носу щемило, как бывало в детстве, когда хотелось плакать. И вдруг он понял, что причиной этой щемящей грусти прежде всего была молоденькая смешливая хохотушка Фрося…

Плохие новости летают, хорошие — ползают. Кто первым сумел приметить это, сказать трудно, но Катрич давно проверил истину на себе.

Очередной неприятностью, от которой у него буквально подкосились ноги, стало сообщение об убийстве Жоры Лекаре-ва. В пять сорок пять, ровно за пятнадцать минут до времени, когда Катрич вставал, ему позвонил дежурный по городу. Это совсем не входило в его обязанности, но майор милиции Горохов был старым приятелем Катрича и знал, что Лекарев его двоюродный брат.

Не вставая с постели, Катрич поднял трубку стоявшего на полу, в изголовье кровати аппарата. Выслушал сообщение и, ошарашенный им, остался лежать в постели.

Человек убит. Это значит, хоть вскакивай, хоть беги, чтобы побыстрее оказаться рядом, все равно ничто уже не изменится.

В обычные дни Катрич, едва открыв глаза, вскакивал с кровати. Он не позволял себе лишней минуты поваляться под одеялом ни в праздники, ни в будни. Полусонное лежание в кровати, как он убедился, не столько дарит отдых, сколько вливает в тело тягучую леность и нагоняет липкую дремоту. Оба этих состояния Катрич терпеть не мог. Встав и надев кроссовки, он брал со стола стакан холодной воды, налитой еще с вечера, выпивал его и выходил из дому. Зимой и летом, в дождь и зной он делал пятикилометровую пробежку по набережной. Вернувшись, включал холодный душ, становился под колючие струи, больно секшие тело. Приятных ощущений он при этом не испытывал и с удовольствием бросил бы эту процедуру к чертовой матери, если бы не верил, что она нужна и даже полезна.

Растирая плечи и грудь руками, постанывая от испытываемых мучений, он нетерпеливо ждал, когда звонок таймера, определявший конец процедуры, позволит ему выскочить из-под струи воды. Ощущение легкости и тепла возникало сразу после того, как он вытирался махровым полотенцем. И это в какой-то мере компенсировало перенесенные неудобства. Ко всему Кат-рич никогда не знал простуды. Должно быть, грипп не любит тех, кто купается в холодной воде.

Потом наступал черед бритья. Китайским помазком из хорькового волоса Катрич взбивал пену прямо на куске туалетного сандалового мыла, купленного специально для бритья. Густо намыливал пеной щеки и с наслаждением сбривал щетину бритвой «Шик», которую в свое время приобрел за тринадцать рублей вместе с набором лезвий. «Жиллетт», который «настоящим мужчинам» навязывала реклама, он не покупал и покупать не собирался из принципа. Катрич был убежден, что настоящий мужчина должен быть самостоятельным в выборе, не идти на поводу у тех, кто навязывает свою продукцию. Больше того, он взял за правило не пробовать продукты и не приобретать вещи, которые особенно усердно рекламировали продавцы и товаропроизводители.

Катрич был до крайности консервативен в привычках. Любая необходимость отступать от заведенных и постоянно соблюдаемых правил портила ему настроение.

Этот день был испорчен с раннего утра. Не делая пробежки, не принимая душа, даже не бреясь, Катрич сел на телефон. Около семи часов он выдал последний звонок Рыжову и завел свой старенький «запорожец», на котором перестал ездить, когда горючее стало не по карману.

На месте ночного происшествия уже работала оперативная группа — следователь прокуратуры Савельев и несколько милиционеров, которых Катрич не знал.

Ничего нового на шоссе Савельев не увидел. Картина для последнего времени была типичной: убит милиционер, находившийся, как говорят, «при исполнении». Он лежал на асфальте, опрокинувшись навзничь, раскинув руки в стороны, как распятый на земле Христос. Ничто не подсказывало, что здесь произошло в действительности. Кобура Денисова была расстегнута, пистолет Макарова из нее исчез. В нагрудном кармане лежало никем не тронутое удостоверение личности. В брючном кармане — смятая пачка сигарет «Ява», в которой оставалось две сигареты. Еще одна, нераскуренная, лежала рядом с убитым, расплющенная колесом автомобиля.

Денисов был убит выстрелом в лицо с близкого расстояния. Пуля раздробила ему челюсть и застряла в голове, не пробив затылочной кости черепа.

Служебная машина с крупными буквами «МИЛИЦИЯ» на бортах стояла в десяти метрах от трупа. Напарника Денисова на шоссе не нашли. Передняя дверца машины была распахнута, возле нее на асфальте виднелась запекшаяся кровь. За кюветом удалось обнаружить следы волочения. Густая, давно не кошенная трава и бурьян были примяты, и след просматривался до скошенного поля. Дальше что-либо увидеть не представлялось возможным.

Исчезновение трупа выглядело довольно странно. Зачем преступникам потребовалось тащить убитого милиционера в поле, Савельев представить не мог.

— Собаку бы сюда, — сказал сержант Царьков, недавно выпущенный из милицейской школы, — нам рассказывали, что собака…

— Это точно, — согласился Савельев и стал закуривать, загораживая ладонями спичку от ветра. — Знал я двух собак: Джульбарса и Мухтара. Увы, Царьков, обоих в «кине». Давай уж будем пахать сами…

Судьба Лекарева выяснилась достаточно быстро. Пока Щетинин делал раненому операцию, дежурный врач позвонил в отделение милиции. В больницу, несмотря на неурочный час, тут же прикатил сам начальник отделения майор Сонин. Его неожиданно подняли с постели. Он не успел побриться, и на щеках медью светилась суточная щетина.