Евгений Сухов - Криминальный репортер
— Для кругов, в которых вращался Санин и вращается Путятин, три миллиона рублей вовсе не заоблачная сумма, — сдержанно заметила Наталья. — За нее не убивают. У иных и вовсе это два-три съемочных дня.
— Может быть, — согласно кивнул я.
— А юридические документы на такой заем какие-нибудь имеются? — посмотрела на меня Наталья. — Или расписка, пусть от руки написанная на тетрадном листочке в клеточку? Может быть, ресторанная расписка, извини меня, может, туалетная бумага, где фигурируют эти циферки…
— Ничего такого нет…
— Ну, значит, и факта займа никакого нет, — безапелляционно констатировала моя собеседница.
— А ты стала жесткой, — заметил я.
— Жизнь научила, — ответила Наталья и открыто посмотрела на меня: — А твой Санин, кстати, скотиной был изрядной.
— То есть, — опешил я. — Ты и его знала?
— Я работала с ним, — криво усмехнулась Наталья. — Пиарила картины с его участием.
— И почему же он был скотиной?
— Однажды послал на… помощника режиссера, — сказала Наталья, без обиняков и четко выговорив слово, состоящее из трех букв. Её грубоватость слегка покоробила, она и в самом деле стала другой. Девочка с короткими и строптиво торчавшими косичками умерла в ней окончательно. — Когда помреж обиделся и спросил, почему Санин позволяет себе такие вольности, знаешь, что ответил твой Игорь Валентинович?
— Что? — превратился я в записывающее устройство.
— Он ответил, что «с утра настроение фуевое»…
— Ну, может, у него и правда было… скверное настроение, — сказал я.
— И что? — Наталья удивленно посмотрела на меня. — Значит, его можно срывать на людях? И обижать их почем зря?
— Нет, конечно, — улыбнулся я. — Чего это ты завелась вдруг?
— Потому что Санин был скотиной. Он мог запить во время съемок, и никто ему был не указ. Некоторые продюсеры просто отказывались с ним работать, — сказала раздраженно Наталья. — Фамилии их тебе назвать?
— Ну-у… — протянул я.
— Это Владимир Лиситский и Борис Казаков, — не дождавшись от меня вразумительного ответа, сказала Наталья.
— Это который «Алмазы Сталина» снимал?
— Да, он самый.
— Марк Шульгин тоже терпеть не мог с Саниным работать…
— Ну, с актерами такое случается, — заметил я.
— Да ладно бы только выпивал… — чуть помолчала Наталья. — Но этот Санин был просто самодовольным и самоуверенным жлобом… Я понимаю, конечно, что о мертвых либо хорошо, либо ничего… — Наталья налила в свою рюмку водки и по-мужски опрокинула ее в рот (а водку как раз пил я, Наталья же пила какое-то терпкое испанское вино). — Но правда все равно всплывет наружу, а значит, нечего о ней и молчать… Я сама была несколько раз свидетельницей. Он срывал съемки просто по собственной прихоти или капризу. Он считал, что все ему должны, а он — ничего и никому не должен… Он был совершенно неуправляем и непредсказуем… — щечки Натальи покрылись гневным румянцем, и она стала очень хороша…
— Талантливые люди все неуправляемы и непредсказуемы, — чуть помолчав, заметил я. — У них у всех сложный характер. К ним подход нужно иметь…
— Ну, не настолько он был и талантлив, чтобы считать себя на съемочной площадке царем и богом, — махнув рукой, парировала мою реплику Наталья. — Есть и более талантливые актеры, однако ведут себя куда скромнее…
— Погоди-погоди, — осенило вдруг меня, — позволь я догадаюсь, кто один из более талантливых актеров, чем Санин? Сейчас, секундочку… — я усиленно почесал лоб, а потом вскричал: — Один из этих актеров — Путятин!
— Зря ерничаешь, Аристарх, — тихо ответила Наталья и кольнула меня взглядом, после чего ко мне снова пришла мысль о ее чувствах к этому Антону Михайловичу. По крайней мере, я был уже уверен, что ее с актером Путятиным связывает не только пиар, а нечто большее… — Антон Путятин — великолепный актер. Таких сейчас очень мало. Пластика. Искренность. Все это в нем присутствует.
— Не спорю, что он хороший актер, и даже очень, — не стал накалять обстановку. — Но он — жив. А Санин — мертв. Вот факты, которые не признать ты не можешь…
Она снова колко и холодно посмотрела на меня, и я вновь почувствовал, что прежняя Наталья, которую я знал двенадцать лет назад и которую сумел почувствовать в первые полчаса нашей беседы в «Мечте», когда мы вспоминали наши школьные годы, давно испарилась. Улетучилась. Ее уже не существовало в природе. От нее остался один дух. Матрица. Передо мной сидела совсем другая Наталья, чужая, незнакомая, холодная и четко знающая, чего она хочет в этой жизни. А вот я чего хочу…
Вот и поговорили. Друзья детства, блин.
Перекинувшись еще парой ничего не значащих фраз и обменявшись телефонами для проформы, в твердой уверенности, что перезваниваться не будем, мы разошлись.
Совсем как чужие…
Глава 6. Хорошенькая хозяйка квартиры номер семь, или азарт охотника
Вчерашний солнечный день оказался единственным в череде сереньких, наполненных моросящим дождем дней, на которые была богата нынешняя весна. Сегодня снова моросил дождь весь день, наполняя воздух и человеческое нутро сырой промозглостью, от которой мерзнешь хуже, нежели в лютые морозы.
Черт его знает, что это творится с погодой. Точнее, с непогодой. Наводнения, пожары, ураганы. Зимы, похожие на осень, и весны, опять же, похожие на осень. Хотя, конечно же, для творческого человека осень — преотличная пора! Работается хорошо, легко, а печальная поэзия, заложенная в этом времени года, стимулирует к размышлениям и продуктивной созерцательности, приносящим подчас весьма значительные плоды. Однако если осень будет длиться не три месяца, а девять или пускай даже шесть, впадение в депрессию, что также свойственно человеку творческому, будет ему гарантировано. А если к тому же нет особых оснований для бодрости и веселья, то и совсем худо…
Снимать что-либо в такую погоду не было смысла, да и снимать особо нечего. И я отправился один, а точнее, с Сан Санычем на редакционном «Рено» к дому Санина. Ведь мне так и не удалось побеседовать с соседями Санина из квартиры номер семь.
На сей раз там кто-то пребывал. По крайней мере, в квартире играла музыка. Я нажал на кнопку звонка. Потом еще и еще. Никто не открывал. Наконец, после моего восьмого нажатия на звонок дверь на ладонь приоткрылась (больше не позволяла цепочка), и показалась половина человеческого лица с любопытным карим глазом и мокрыми волосами.
— Вам кого? — услышал я приятный девичий голос.
— Возможно, вас, — ответил я.
— А вы кто?
— Меня зовут А-а-Алексей. Я журналист. Тележурналист, — представился я. — Хотелось бы побеседовать с кем-нибудь из взрослых.
— Я уже взрослая, — ответили мне из-за цепочки. — А у вас есть с собой какие-нибудь документы?
— Есть, — показал удостоверение сотрудника телеканала «Авокадо».
— Вы один? — снова спросили в дверной проем.
— Один, как перст, к сожалению… — с некоторой тоской в голосе ответил я. — Открывайте, не бойтесь. Вы же посмотрели мое удостоверение.
Любопытный глаз скользнул вправо, влево, убедившись, что я и правда пребываю в одиночестве. А потом двери закрылись, звякнула о дверь откинутая цепочка, и музыка оглушительным торжеством ворвалась в подъезд через распахнутые двери.
— Входите. А я вас знаю, видела как-то по телевизору, — произнесло прелестное милое существо лет восемнадцати в небесного цвета халатике, под которым, похоже, был минимум одежды. — Вы передачи интересные ведете. В какой-то степени я ваша фанатка.
— Весьма польщен.
Я вошел в прихожую, снял ботинки и вопросительно посмотрел на юную хозяйку:
— Куда прикажете пройти?
— Проходите на кухню, — услышал я ответ. — Можете пока сварить себе кофе. Банка на столе.
— А на вас сварить кофе? — спросил я девушку в халатике, под которым был минимум одежды (а может, и минимума даже не было, в самом деле, не спрашивать же!).
— Нет, я кофе не пью, — ответила она и добавила: — Ничего, если я вас оставлю на пять минут? Только что из душа…
— Да ради Бога, — снисходительно разрешил я.
Девушка ушла в ванную комнату. Музыка бухала басами так, что я вынужден был прикрыть кухонную дверь, чтобы сохранить свои барабанные перепонки в целости.
Баночка с молотым кофе стояла на столешнице. Открыв дверцу шкафчика, обнаружил в уголке турку, взял ее, положил в нее две ложечки кофе и залил наполовину водой. Затем включил газовую горелку, поставил турку на огонь и принялся ждать…
Неожиданно музыка сделалась тише. Очевидно, она так громко звучала для того, чтобы девушке хорошо было слышно ее в ванной. А теперь, когда приняла душ и вышла из ванной комнаты, она просто убавила громкость. Еще через мгновение дверь кухни открылась, и вошла хозяйка. Девушка по-прежнему была в халатике, а на голове сооружение из полотенца, весьма напоминавшее тюрбан. Ее лицо со вздернутым носиком и тонкая шейка светились молодостью и чистотой, под запахнутым халатиком угадывалась вполне созревшая грудь, а сильные икры ног заканчивались тонкими щиколотками (мне, признаться, очень не нравятся у женщин толстые щиколотки), которые, судя по всему, должны были гарантировать небольшие аккуратные ступни (большие ступни у женщин мне не нравятся тоже).
