Андрей Троицкий - Амнистия
– Найти его можно очень даже просто. Правда, адреса Максима или его телефона я не знаю. Но у меня есть…
Смирнова нагнулась, достала из-под стола кожаную сумочку, покопавшись в ней, вытащила сложенный вчетверо листок и передала бумажку Локтеву.
– Это номер его пейджера. Просто передайте сообщение. Мол, хочу увидеться, оставьте свой телефон, а Максим перезвонит.
Локтев развернул листок: телефонный номер оператора, для абонента… Локтев не мог поверить в свою удачу. Слишком много везения выпало на один день.
– А как к вам попал этот номер?
– Максим оставил, – просто ответила Смирнова. – Сказал: если ещё будут какие оказии, брось сообщение на мой пейджер, я приеду. Вы идите, а то поезд сейчас отправляют в отстойник, на запасные пути.
– Не знаю, как вас благодарить, до свидания.
Локтев шагнул назад, развернулся, по узкому коридорчику дошел до тамбура, но неожиданно развернулся.
– Лида, я хотел…
Он застыл на пороге служебного купе. Смирнова, снова взявшаяся за белье, держала в руках стопку серых простыней.
– Лида, я, наверное, не должен этого говорить. Впрочем, не знаю. Максима разыскивает милиция. Все очень серьезно. Говорят, он совершил преступления. Он убийца.
– Максим убийца? Его ищут? Зачем же вам нужно его видеть?
Смирнова опустила руки, простыни упали на пол.
– Я должен был вас предупредить. Для того, чтобы вы держались от Тарасова подальше. Я знаю, что он очень опасен. Не встречайтесь с Максимом ни под каким предлогом. Не передавайте больше никаких посылок. И никому, ни одной живой душе, не рассказывайте о том, что дали мне номер его пейджера. И вообще, берегите себя. Прощайте.
– Подождите… Послушайте…
Но Локтев не хотел ждать, не хотел слушать. Он повернулся на каблуках и выскочил из вагона на нагретый солнцем перрон. «Сейчас я встречусь с Руденко, передам ему номер пейджера, – думал Локтев. А дальше… Дальше они сами все выяснят. Дальше свобода. Ведь он обещал свободу. Он не может обмануть. Все кончается. Так быстро. Так хорошо. Я умываю руки. Ура, я умываю руки. Боже, я умываю руки».
* * * *Руденко ожидал Локтева не у ординаторской, а на свежем воздухе, перед входом в хирургический корпус городской больницы. Присев на лавочку в тени раскидистого тополя, он со вкусом поглощал шоколадное мороженое в вафельном стаканчике и глазел на парочку жирных голубей, токовавших на подоконнике первого этажа.
– Опаздываете.
Руденко проглотил остатки мороженого, опустил блестящую бумажку в урну и протянул руку липкую ладонь Локтеву.
– Кажется, я вовремя, – Локтев посмотрел на часы. – Даже раньше на пять минут.
– Ну, значит, это я раньше времени пришел, – миролюбиво заметил Руденко. – Какие новости?
– Никаких.
Локтев развел руками. О пейджере он скажет позже. Вкусное на третье.
– Я хочу показать вам одного человека, некоего Крапивина. Вам не знакома эта фамилия?
Локтев отрицательно покачал головой. Руденко открыл перед Локтевым дверь, пропуская его вперед.
– Все равно, посмотрите на этого типа, может, вспомните что-нибудь. Мы предполагаем, что этот Крапивин сообщник Тарасова. Но точных доказательств этому предположению пока нет. Версия следствия такова. Тарасов выяснял отношения с директором турфирмы неким Зеленским. Крапивин устроил драку в кафетерии, который находится по соседству. Отвлекающий маневр.
– Драка закончилась больницей?
– Крапивину в тот день не повезло. Рядом проходил милицейский наряд. Этот Крапивин попытался разоружить одного из милиционеров. Возникла угроза их жизни. Короче, этого типа подстрелили. А Тарасов, если это действительно был он, ушел. Кстати, знаешь, что он сделал с Зеленским? Просто облил его бензином и сжег к чертовой матери. Заживо сжег. Зеленский умер в приемном отделении больницы.
– Мне кажется, следствие на неправильном пути. Сжечь человека живьем. Нет, Тарасов на такое не способен.
В кабинете заведующего отделением Казанцева было душно и накурено. Седовласый врач сидел за письменным столом, а посетители устроились на стульях у стены. Казанцев с понурым видом сгорбил спину и разговаривал с Руденко так, будто в чем-то оправдывался перед ним.
– Я не Бог, – говорил Казанцев. – Когда интересующего вас человека привезли сюда, в нем сидело две пули. Одна пуля в животе, другая в груди. Причем вторым выстрелом задет позвоночник. Плюс травмы головы и лица, плюс сломанные ребра и правое предплечье. И я удивился, что этот Крапивин ещё жив. Не знаю уж, что он натворил в этом кафетерии. Разлил стакан сока, выругался матом или кому-то наступил на больную мозоль. Не знаю… Только отделали его, как Бог черепаху. Нанесли ранения несовместимые с жизнью. Как вы догадались, может быть, я не новичок в медицине. Видел разные виды, видел страдания и мучения. Но до сих пор не устаю поражаться человеческой жестокости…
– Доктор, не надо этой лирики, – оборвал врача Руденко. – Страдания, мучения… Мы здесь по казенному делу. Скажите лучше, Крапивин будет жить?
Казанцев вздохнул и покачал головой. Врач волновался, и от волнения он начинал сильно растягивать гласные буквы, произносить слова нараспев.
– Ни-и-и-икаких ша-а-ансов. У него тяжелейшее ранение в живот, задеты важные органы. Но дело даже не в этом. У Крапивина развился гнойный перитонит, воспаление…
Руденко взмахнул рукой, словно отгонял муху, и снова не дал врачу договорить.
– Опустим медицинские подробности. Сколько он ещё проживет?
– Это вопрос не ко мне. Он приходит в себя на несколько минут и снова теряет сознание. Ну, возможно ещё пару дней протянет. Может, пять дней. Не знаю.
– Мне надо задать вашему пациенту несколько вопросов
– Он без сознания.
– Так приведите его в сознание. Сделайте какой-нибудь укол или что там делают в таких случаях. Пусть хоть что-то скажет, пока ещё копыта не откинул.
– Я не пускаю к нему даже близких родственников. Даже жену не пускаю. Вы не имеете права допрашивать человека в таком состоянии. Слушайте, есть же этические нормы поведения…
– Доктор, оставьте эти рассуждения барышням, мы мужчины, – ответил Руденко. – Да, я не смогу надеть на Крапивина наручники по единственной причине, потому что он собрался врезать дуба. Тогда от него мертвого никакой пользы следствию не будет. Но хоть сейчас я смогу с ним поговорить. С вашей помощью или без вашей помощи, но я это сделаю. Выбирайте.
– Хорошо. Пойдемте.
Казанцев живо поднялся из-за стола, распахнул дверь в коридор, вышел из кабинета. Руденко и Локтев отправились следом. Отделение интенсивной терапии помещалось тут же, на втором этаже, за дверью в торцевой стене. В тесном предбаннике, отделявшим палаты от больничного коридора, Казанцев остановился и велел посетителям снять с вешалки и набросить на плечи белые халаты.
– Теперь ждите здесь.
Врач показал пальцем на жесткую кушетку возле стены и исчез за стеклянной дверью. Локтев присел на краешек кушетки, Руденко остался стоять на ногах.
– Вы по телефону сказали, что у вас появилась какая-то информация.
– Ну, я просто вспомнил, что у Тарасова в Петрозаводске живет отец. Я знаю его адрес.
Локтев пристально посмотрел на потолок, сосредоточив внимание на лампочке в белом пластмассовом плафоне. Он не умел врать, глядя человек в глаза. Руденко фыркнул.
– Это не информация, а мусор. Старика ещё полгода назад закопали на кладбище.
– Я не знал.
Руденко, прищурившись, сверху вниз посмотрел на Локтева. Чтобы чем-то отвлечь себя от этого пронзительного взгляда, от щекотавшего ноздри запаха камфорного спирта, ещё каких-то неприятных лекарств, Локтев попробовал мысленно отвлечься на посторонние темы. Но и посторонние темы оказались странным образом связанными с медициной. Локтев размышлял о том, подвержены ли собаки венерическим заболеваниям. А если подвержены, то каким именно. Сифилису? Вопрос так и остался нерешенным. Стеклянная дверь открылась, высунулась голова Казанцева.
– Пройдите. Но только на пять минут.
– Нет, уважаемый доктор, при вас разговор не состоится, – Руденко покачал головой. – Там ещё кто-то есть, ну, в реанимации?
– Та-а-а-м сестра, – нараспев ответил врач. – Только что сняла капельницу.
– Сделайте, как я говорю. Выведите из палаты сестру и вместе с ней ждите в коридоре. Не здесь, на кушетке, а там, в коридоре. Вопросы, сами понимаете, не для посторонних. Это тайна следствия. И не волнуйтесь: я быстро все закончу.
Казанцев повернул голову, позвал дежурную сестру, вслед за ней вышел в коридор.
– Пойдемте.
Руденко поманил Локтева пальцем.
В шестиметровом боксе, именуемом палатой, за низкой белой ширмой на кровати у окна лежал человек в больничной рубахе, заляпанной бурыми пятнами. Лицо человека, темное, одутловатое, опухшее от побоев, казалось лицом мертвеца, если бы не голубые прозрачные глаза, которые двигались, следя за пришедшими людьми.
