Лев Портной - 1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского
Я почувствовал облегчение. Получалось, что и в хитрости не стоит пускаться, чтобы отвертеться от щекотливого поручения императрицы Марии Федоровны.
— Я сегодня же напишу письмо ее величеству. И попрошу вас, Андрей Васильевич, со своей стороны успокоить императрицу-мать, — закончил принц.
— Сей же момент напишу, — заверил я его высочество.
— Не стоит торопиться, Андрей Васильевич, — многозначительным тоном произнес принц Георг. — Вам следует отдохнуть, а Марии Федоровне напишете из Москвы.
— Как вашему высочеству будет угодно, — ответил я, догадавшись, что мне уготован еще какой-то сюрприз, связанный с «чужой сердечной тайной». Сюрприз, призванный убедить меня в невинности отношений неизвестной дамы с принцем Ольденбургским.
Поневоле завладели мною мысли о незнакомке. Кто же она такая? Чья «сердечная тайна»? Видимо, близкого принцу человека, коли он принимает участие в ее судьбе. Воображение нарисовало красавицу, черты которой хотя проступили и не вполне ясно, зато были овеяны романтическим флером. И почему его высочество вынужден опекать ее? Не нужно ли освободить его от этой обузы? И почему принц настоял отложить письмо вдовствующей императрице? Что за сюрприз он мне уготовил? Может быть, доведется быть представленным таинственной незнакомке?
* * *Утром оказалось, что его высочество Георг Ольденбургский покинул Тверь, пока мы спали. Он отправился в Ярославль.
Во время завтрака ко мне обратился лакей:
— Его высокородие генерал-провиантмейстер Лоза желает переговорить с вами.
— Так позови же его, — кивнул я.
В обеденный зал вошел генерал.
— Позвольте, Осип Николаевич, что за церемонии? — Я поднялся навстречу.
Генерал бросил короткий взгляд на Косынкина и смущенно улыбнулся. Вячеслав заметил его уловку, проглотил кофий и поднялся из-за стола.
— Господа, пойду проверить лошадей, — он оставил нас с генералом тет-а-тет.
Лоза смотрел на меня с каким-то странным выражением: в нем сочетались непонятная мне восторженность со смущением, словно собеседнику предстояло обременить важного человека какими-то пустяками.
— Что-то случилось, Осип Николаевич? — спросил я.
Генерал опустился на стул и вздохнул:
— Право, Андрей Васильевич, дело мое совершенно не заслуживает внимания. Я и не предполагал, что моя сугубо частная слабость даст пищу для слухов и бросит тень на его высочество.
— Простите, Осип Николаевич, не представляю, о чем идет речь. Но вдруг я сообразил, что генерал и есть герой романа, в котором вдовствующая императрица заподозрила зятя.
— Речь идет о женщине, — подтвердил мою догадку Лоза. — Я полюбил ее, страсть оказалась выше моих сил… Впрочем, я хотел положить конец, но было поздно… — Генерал бросил на меня виноватый взгляд. — Она ждет ребенка…
Он умолк и принялся ногтем царапать скатерть, собираясь с мыслями.
— Позвольте, Осип Николаевич! — Я поспешил к нему на помощь: — Вы говорите так, словно кто-то смеет вас осудить. А ребенок! Что может быть прекраснее?!
— Тут такие сложности, — пробормотал генерал. — У нее есть муж… Странная эта история — с ее мужем… Но я говорю не о том. Ради меня она бросила Москву, хотя в Москве, конечно, ей было лучше. Я снял для нас усадьбу, здесь недалеко. Поселил ее там… Я оставил с нею своего денщика… для ее же безопасности… она совершенно не говорит по-русски… Сами знаете, каково сейчас, если примут за иностранца…
Я насторожился. Но тут же отогнал подозрения. Шпиономания заразила меня. Дойдет до того, что увижу бонапартистку в мухе, жужжащей с французским прононсом. В России полно девиц, воспитанных так, что родного языка не знают.
Генерал продолжал оправдываться, и я слушал его для приличия.
— Случился пожар, дом сгорел, бедняжка осталась без крова, а я все время в разъездах… Они не знали, где искать меня… Она приехала в Тверь и здесь застала его высочество. А принц… он знал, я делился с ним… И конечно же его высочество, учитывая ее положение, предложил ей место в карете…
— Не волнуйтесь, не волнуйтесь, Осип Николаевич, — попросил я. — Я немедленно напишу ее величеству Марии Федоровне, чтобы она укоротила языки злым сплетникам. Вы лучше расскажите, Осип Николаевич, что за история с сыном купца Верещагина случилась в Москве? Императрица-мать крайне обеспокоена, чтобы невинный юноша не пострадал. Вы ничего не слышали?
— Как не прослышать? — На лице генерал-провиантмейстера появилось мучительное выражение. — История, признаться, и впрямь неприглядная. Он конечно же олух, в голове у него каша совершеннейшая. Я имею в виду этого Михайлу, сына купца Верещагина. Видать, из озорства, сугубо из желания похвалиться, что имеет доступ к секретным, к запрещенным материалам, показал в кофейне речь Наполеона, произнесенную в Дрездене…
— А откуда у него доступ к секретным документам? — поинтересовался я.
Лоза скорчил пренебрежительную ухмылку и махнул рукой:
— Да что там секретного? Граф Ростопчин запретил иностранные газеты. А этот Верещагин переписал речь Наполеона из гамбургской газетенки. Вот в этом-то все дело и кроется! — Осип Николаевич с торжествующим видом поднял указательный палец и улыбнулся. — Все понимают, что сам по себе Верещагин не имеет никакого значения для Ростопчина. Московский генерал-губернатор раздул вокруг купеческого недоросля скандал с одной лишь целью — опорочить почт-директора Ключарева. А тут уже попросту личная неприязнь. Ключарев — масон, а Ростопчин страсть масонов ненавидит!
— Масонов граф Ростопчин и правда не жалует, — кивнул я. — Однако же это не помешало ему выступить за назначение Кутузова главнокомандующим. А ведь Михаил Илларионович тоже масон.
Глава 7
Мы въехали в Москву через Тверскую заставу. Я ожидал, что и здесь увижу множество подвод бегущих из города жителей. Но к немалому удивлению, таковых были единицы. Вслед им летели комья грязи и оскорбления от праздных храбрецов, нарочно карауливших у заставы, чтобы покуражиться над беженцами. Противоречивые мысли охватили меня. Гордость за жителей Москвы смешалась с сожалением о грядущей их участи.
Мы отправились на Петровку прямиком в дом моего тестя. Переступил порог — и поднялась суматоха!
— Барин! Барин приехали! Андрей Васильевич! — закричал на всю Петровку Федька.
Мгновение — и в объятиях моих оказалась Жаклин.
— Умыться, умыться б с дороги, — вымолвил я.
Она не слушала, захватила лицо ладошками, осыпала поцелуями, я целовал ее горячие губы, пылавшие щеки, а дочери, Аннетт и Катрин, уже висели на шее.
— Дайте ему хоть отдышаться с дороги, — прогремел голос тестя.
Сергей Михайлович уже готовился почивать и вышел в ночном колпаке. Он без церемоний отогнал Жаклин и девочек, сам заключил меня в объятия, а дочки, уразумев, что дед провел их, кинулись к нам и устроили кучу малу.
— Эх, Мартемьяныч, — так по-свойски прозывал я тестя. — Сколько ж времени не виделись!
— Дак ты ж в аглицкий свой парадиз еще и дочку, и внучек увез! — с чувством воскликнул тесть и в шутку замахнулся на меня кулаком.
Подоспели Натали Георгиевна и горничная Дуняша.
— Андрей, Андрей, Андрюша, а я вот только-только гранд-пасьянс разложила! — быстро проговорила теща. — Король выпал. Я так и подумала, что нынче же ты приедешь!
— Натали, так ты с магазинами мухлевала, пока король не вышел, — упрекнул ее Мартемьяныч.
— Знакомьтесь, надворный советник Вячеслав Сергеевич Косынкин, — представил я спутника.
Тот следил за происходящим, как завороженный. Состоялось знакомство. Радостное возбуждение охватило и Косынкина. Пока Вячеслав расшаркивался перед моей семьей, я подошел к шкафу-витрине, сделанному когда-то по моему заказу брюссельским мастером. За стеклом стояли кофейные пары. Я залюбовался своей коллекцией.
— Все сберегли. Ни одной не разбили. — Сергей Михайлович подошел неслышно и остановился за моей спиной. — И для новых чашечек нашлось место. Вон они. Жаклин привезла, все в целости.
Он указал на две новенькие чашечки от компании «Веджвуд».
Но гордостью моей коллекции были пары из бисквитного фарфора русского мастера Сергея Конькова. Пользоваться ими по назначению не представлялось возможным. Внутри каждой чашечки существовал целый мир — цветы, бабочки, стрекозы и кузнечики, — и все тончайшей работы, все из фарфора.
— Великолепно! — Я еще раз обнял тестя.
— А где Жан? Где твой слуга? — поинтересовался он.
— Как — где? — спросил я.
— Чему удивляться? — сказал Вячеслав. — Он поехал на перекладных, а то и на долгих[27], а мы верхом. Конечно же мы его обогнали.
— Да, оно, конечно, по-другому и быть не могло, — промолвил я. — Значит, пока мы верхом тряслись, он где-то спал. What a dog!
