Андрей Анисимов - Сыскное бюро Ерожина
– Хорошо, что я вовремя узнал. – С ужасом вспоминал старик о своем несостоявшемся браке? – А то бы сраму не миновать. Жена туалетный работник!
– А как только дети позволяют матери, так зарабатывать на хлеб? – С трудом, сдерживая улыбку, поинтересовался Михеев. Известие о том, что вдова академика служила в сортире, его сильно развеселило.
– Какие дети? – Удивился Гаврила Никитич: – У нее никогда детей не было. Она бесплодная, от того и муж от нее двадцать лет назад сбежал.
Оставался последний вопрос, ответ на который, молодой сыщик пока не получил. Он помнил, что Петр Григорьевич Ерожин волновался, не является ли Марина Васильевна сексуальной разбойницей. Михеев долго думал, как подойти к этой щекотливой теме, наконец, покраснел и решился:
– А ваши отношения не зашли так далеко, чтобы жениться пришлось?
– Ты о чем, парень? Если об этом, так я уже лет пятнадцать бабу от мужика не отличаю. Ей во мне и нравилось, что упаси Бог под юбку. Мы когда с ней разговоры разговаривали, она так прямо и сказала: – «Любезен ты мне Гаврила Никитич тем, что член свой в покое держишь. Уж как на меня эти ваши члены тошноту наводят». Мне, старому, тогда бы над ее словами подумать, может, и сообразил, где она работает. Да умишка не хватило.
Глеб поблагодарил пенсионера за гостеприимство, и быстро прокалив на газу свечи, вышел к машине. Нужда в продолжение имитации ремонта отпала, поэтому Михеев свечи ввернул рабочие и к огромной радости Гаврилы Никитича, «жигуленок» завелся с пол оборота.
Теперь Глеб знал, что до замужества Марина Васильевна носила фамилию Смирнова и служила в общественной уборной возле метро Сокол. И еще он знал, что никакой дочери у вдовы академика нет. С этой новостью молодой человек хотел поспешить в офис, но передумал и, поблагодарив Гаврилу Никитича за «помощь», покатил на Сокол. Он решил проверить информацию, полученную от неудачливого жениха. Общественное заведение, где служила вдова академика до замужества, он отыскал довольно быстро. При входе, возле окошка разделяющего клозет по половому признаку, сидела пожилая дама в очках с мужским лицом и заметными усиками над верхней губой.
– Простите, а Марина Васильевна сегодня не работает? – По доброму улыбаясь, спросил Михеев: – Мне мамаша повидать ее наказала, приветы всякие.
– А ты откуда такой приветливый взялся? – Спросила туалетная начальница, строго поверх очков, взглянув на незнакомого верзилу.
– Из Вологды я. По делам в Москве. – Ответил Михеев и повторил свою просьбу:
– Мне бы Марину Васильевну повидать?
– Не повезло тебе, парень. Она уж почти три месяца назад уволилась. Набрехала, что замуж выходит. Да еще волновалась, что жених прознает про ее должность. Врала, наверное. Уж где на нашей работе с мужиком познакомиться? Тут мужик шмыгнет мимо, и обратно так же. Не упомню, чтобы кто поговорить задержался. Туда идет, ему невтерпеж, обратно спешит, глаза в пол. Не до нас им.
Глеб поблагодарил и пошел к выходу.
– Погоди! Куда полетел? Я тебя, как друга бывшей напарницы, бесплатно запущу… – Услышал он вслед и прибавил шагу.
* * *Профессор Мюллер сидел в кабинете возле своего секретера и смотрел на маленькую акварель Бенуа, изображавшую Версальский парк в дождливую погоду. Акварель висела на стене напротив, и профессор ее очень любил. Но сейчас он смотрел на картинку и не видел ее. Перед ним, на зеленом сукне секретера лежала лупа в оправе из золоченой бронзы и фото Норы. После их «случайной» встречи в Большом театре, Фридрих Эдуардович девушку не видел. Весь балет они просидели в обнимку. Нора ласкала профессора, шептала ему слова любви, а за десять минут до финала, поднялась с кресла:
– Фридрих, не хочу, чтобы нас видели вместе. Сплетни тебе не нужны. Меня не ищи, я тебя сама найду. Прощай любимый. – Сказала Нора и исчезла. Балет закончился, но профессор не пошевелился. Он сидел, не обращая внимание на аплодисменты, на любопытных, заглядывающих к нему, на то что люстры в зале погасли. Журналисты и балетоманы жаждущие услышать его мнение довольно долго торчали возле двери в ложу, но и они, решив, что маэстро обдумывает рецензию, тактично удалились. Несколько раз являлся администратор и, покашливая, чтобы привлечь к себе внимание рассеянного маэстро, напоминал Мюллеру, что водитель ждет. Но реакции профессора он добился лишь на третий раз. Фридрих Эдуардович разрешил автомобиль отпустить. Ему захотелось пройтись пешком. На улицу Мюллер вышел, когда в театре остались лишь сторожа и дежурные вахтеры. Профессор медленно двинулся в сторону Тверской. Но не успел он сделать несколько шагов, как его нагнал шикарный черный лимузин, из него выскочил водитель в малиновом пиджаке, и распахнул перед профессором дверцу:
– Прошу Вас. – Пригласил он Мюллера и улыбнулся.
– Фридрих Эдуардович водителя вспомнил. Это был мужчина, который принес им с Норой в ложу шампанское. Мюллер поблагодарил и быстро уселся на заднее сидение. Он рассчитывал там увидеть девушку, но кроме водителя в лимузине не было никого.
– А где Нора? – Растерянно поинтересовался пассажир.
– Нора взяла такси, а меня просила дождаться Вас и доставить до подъезда.
– Зачем? Здесь недалеко и я бы с удовольствием прогулялся пешком. – Искренне изумился Мюллер.
– Я на работе. Мне велено Вас доставить и я это сделаю. – Ответил водитель и плавно тронул с места. Он не только доставил профессора до дома, но и проводил его до лифта. И лишь убедившись, что его пассажир поднимается наверх, покинул подъезд. Придя, домой, Фридрих Эдуардович, не снимая смокинга, прошествовал в свой кабинет и достал из потайного ящичка секретера письмо и фотографию Норы. Он не успел перечитать любовное признание девушки, как в дверь позвонили. Звонок был долгим и тревожным. Мюллер вскочил и побежал в переднюю. В дверной глазок он разглядел наряд милиции. Фридрих Эдуардович забыл снять квартиру с охраны, и наряд прибыл по тревоге. Профессор смущенно извинился за свою рассеянность и, дождавшись пока стражи порядка, связались со своей диспетчерской службой и удалились, вернулся в кабинет. Синеглазая Нора на фотокарточке продолжала взирать своими бархатными глазами. Мюллер улыбнулся, отложил снимок и взял в руки письмо.
«Вы меня не знаете. Я люблю Вас с того дня, как увидела. Возможно, девушке и не подобает раскрывать мужчине свои чувства, но мне кажется что в наше либеральное время в этом большой нескромности нет. Я хочу, что бы Вы знали, что на свете есть существо, которое Вас обожает и готово ради Вас на любой поступок.» В который раз перечитал профессор и задумался. Улыбка с его лица постепенно исчезла, глаза погрустнели:
– Мне восемьдесят, ей двадцать пять… – Прошептал старик и, покачав головой, снова взял в руки карточку. Строгий, чуть любопытный взгляд красавицы манил и завораживал профессора. О балетном спектакле, на который придется писать рецензию, профессор не думал вовсе. Да он и не видел его. Ласковые руки Норы, ее мягкие податливые губы заставили знаменитого критика улететь совсем в другие выси. Заснул профессор под утро. Засыпая, он повторял строки любовного признания девушки. Ее послание он уже запомнил наизусть:
«Не смотря на мои двадцать пять лет, я вполне зрелый человек и за свои слова и чувства отвечаю. Поздравляю Вас с прекрасным юбилеем и желаю счастья. Нора».
Как правило, Фридрих Эдуардович выходил из спальни не раньше десяти. Иногда, как на утро после юбилея, позволял себе поваляться подольше. Но это случалось не часто. Обычно в одиннадцать он уже сидел за своим секретером и работал. После пробуждения, Мюллер не завтракал, а ограничивался чашечкой крепкого кофе. Нормальный завтрак профессор позволял себе после часа. К телефону по утрам профессор не подходил. Он его просто отключал и до часа дня и связи с внешним миром не имел. Но сегодня Фридрих Эдуардович бегал к телефону с раннего утра. Снимая трубку, он ждал звонкого голоса Норы. Но она не звонила. Профессор пытался работать, но в его голове, кроме мыслей о прекрасной голубоглазой девице, ничего не крутилось. Сосредоточиться Мюллер не мог. К трем его ждали в Бакрушинском музее. Но Фридрих Эдуардович связался с научным отделом и, сославшись на недомогание, встречу отложил. Как назло, трезвонили беспрерывно. Мюллер старался не говорить подолгу, чтобы не занимать телефон. Он боялся, что Нора не сможет прозвониться. К вечеру настроение профессора стало портиться. Он целый день не вылезал из халата и кроме завтрака в час дня, не ел. Аппетит у профессора пропал. В восемь раздался звонок в дверь. Мюллер сорвался с кресла и как мальчик, побежал в прихожую. Но взглянув в глазок, вздохнул и нехотя открыл. В дверях стоял искусствовед Капланов. Юрий Витальевич тремя годами моложе Мюллера жил этажом ниже и иногда поднимался к профессору на вечерний чай. Капланов слыл одним из лучших знатоков древнерусского искусства и имел в своей квартире удивительную по набору редкостей, коллекцию икон.
