Сергей Асанов - Тринадцать
Дело в том, что он знал ответ. И он ему не нравился.
«Как ты себе это представляешь? Здрасьте, Александр Георгиевич, подскажите, как мне поступить?»
Миша ухмыльнулся. Именно так ему и придется поступить, потому что обращаться больше не к кому.
Он взял сотовый телефон, вышел на балкон и прикрыл за собой дверь. Набрав номер профессора Саакяна, он замер.
После дела Виктора Вавилова и его проклятой камеры они практически не общались, соблюдая негласный договор: Михаил не мешает старику заниматься привычными делами, а старик обязуется не третировать студенчество и уж тем более не растлевать хорошеньких представительниц его женской половины. Они сталкивались в деканате, в буфете, здоровались, перекидывались ничего не значащими фразами и старались держаться друг от друга подальше, хорошо памятуя, что оба они могут видеть друг друга насквозь. Кроме того, Саакян не мог не знать, что у Михаила со временем это получается все лучше и лучше.
Словом, все складывалось неплохо, и вот сейчас Мише пришло в голову просить о помощи. Вся фигня в том, что Саакян действительно мог помочь — он умел видеть гораздо шире и больше, чем Михаил, а то, чего не мог увидеть, он прекрасно додумывал. Это был старый стратег и тактик, и в смысле правильной организации работы ему пока не было равных.
«Что, блин, звонить?»
«Звони, иначе ребятам, обитающим в этом доме, придется совсем несладко».
Миша нажал кнопку вызова.
Саакян ответил быстро — Михаилу удалось прослушать лишь треть куплета из песни Фрэнка Синатры, которую старый лис установил вместо гудков ожидания. Чертов фанат!
— Слушаю вас, мой юный друг, — проворковал магистр.
— Добрый вечер, Александр Георгиевич, — выдавил Миша, вытирая со лба пот. — Извините за поздний звонок…
— А-а, перестаньте, вы же знаете, что я не ложусь раньше часа. В моем возрасте спать по восемь часов в сутки — это расточительство. Ну что ж, вы уже созрели?
— Созрел для чего?
— Для того, чтобы призвать меня на помощь.
Миша качнул головой.
«Вот старая жопа! Гениальная старая жопа!»
— Опустим титулы, — откликнулся профессор. — Я вас слушаю.
— Спасибо. — Миша присел на табурет. — Дело вот в чем, Александр Георгиевич…
Он рассказывал всего полторы минуты. Миша был талантливый лектор и за словом в карман никогда не лез. Впрочем, сегодня он даже немного тормозил, и если бы его абонентом был не Саакян, а кто-то другой, он управился бы секунд за сорок.
— Понятно, — сказал профессор, когда он закончил. — Что вы хотите от меня услышать?
Миша молчал. Он понимал, чего от него ждут: «Да, да, мой юный друг, скажи вслух, скажи: „МНЕ НУЖНА ВАША ПОМОЩЬ!“ Ну?!»
«А вот хрен тебе!»
— Что вы думаете об этом странном деле? — выкрутился молодой человек.
Саакян усмехнулся:
— Я ничего о нем не думаю. Думать придется вам. И не просто думать.
— В смысле?
— Вам придется вспомнить вашу специальность.
Миша раскрыл рот.
— Вот кто вы по специальности?
— Преподаватель.
— Что вы преподаете?
— Александр Георгиевич, к чему эти?..
— Подождите, мой юный друг, не спешите. Это вы позвонили мне, а не наоборот, так что будьте терпеливы. Итак, что вы преподаете?
— Историю, — вздохнул Михаил.
— Вот и прикладывайте все свои знания и умения в этой области. Понимаете, в чем дело, коллега: черные пятна не возникают из ниоткуда, их не сбрасывают нам из космоса агрессивные марсиане. Их оставляют люди. Пятна такого большого размера, какое вы обнаружили в этом доме, не мог оставить один человек.
Саакян сделал театральную паузу, очевидно, ожидая вопросов. Но Миша молчал.
— Один человек может наследить в туалете, в кустах, в квартире, в чьей-то душе… Даже в душах миллионов людей человек может наследить, если у него достаточно для этого талантов и способностей. Но душа — штука сама по себе все-таки компактная, а вот огромный котлован с дерьмом, в котором утонула ваша десятиэтажка, — это уже размах. Ищите крупные катаклизмы.
— Вы полагаете?
— Уверен. Вообще я никогда не считал себя историком, Михаил Вячеславович, — профессор не мог лишить себя удовольствия подтрунить над своим бывшим студентом, тщательно артикулируя его имя-отчество, — но очень многим гражданам этого города известно, что на пустырях, где возвели большой жилой комплекс, в тридцатых—сороковых годах прошлого столетия проходили массовые расстрелы.
У Михаила похолодела спина. Черт возьми, и он ведь сам знает об этом! Как можно было это забыть?
— Вам двойка, коллега, — беззлобно усмехнулся Саакян. — Я вынужден вызвать ваших родителей.
— Да, согласен, — признал Миша. Он внезапно почувствовал облегчение. Задача решена. — Спасибо вам, Александр Георгиевич!
— Я помог?
— Да.
Саакян, похоже, был доволен. Миша чувствовал это на расстоянии. Некоторых стариков действительно очень несложно порадовать — достаточно дать им почувствовать свою нужность…
— Что ж, рад, что оказался вам полезен. Всего доброго.
— До свидания, Александр Георгиевич.
Миша отключился.
А ведь он действительно помог, старый лис! Может, он не такой уж и плохой человек?
«Ага, давай теперь с ним дружить! Тьфу!..»
Парень вернулся в комнату. Лена уже перевернулась на другой бок, сбросив простыню, которой укрывалась. Миша молча рассматривал ее тело, слегка прикрытое ночной рубашкой, и в тысячный раз восхищался этим божьим творением.
Чувство благодарности к Саакяну плавно, но достаточно быстро прошло. Миша вспомнил, что старая сволочь собиралась эту красоту использовать в своих сомнительных целях!
«Убью гада», — подумал он и вернулся к компьютеру.
Следующие два с половиной часа Михаил работал историком. Он просматривал свои собственные материалы — статьи, архивные заметки, отсканированные страницы местных газет, — потом листал ресурсы в Интернете. За это время он выпил полтора литра чая со сливками и съел всю оставшуюся докторскую колбасу, которую старался растянуть на несколько дней. Лена ворочалась в постели, пару раз поднимала голову, спрашивая «Ты еще сидишь?!», и тогда Миша подбегал к ней, целовал в плечо и вновь укладывал спать. Ленка не возражала.
«Если она вдруг станет моей женой, все переменится, — думал он. — Я буду обязан по-солдатски укладываться в одно и то же время рядом со своей супругой. Любые попытки нарушить это правило будут приравниваться к измене или трактоваться как охлаждение и равнодушие».
Впрочем, может быть, все не так страшно и Ленка Хохлова окажется ангелом — одним из тех, которые сваливаются с неба и бродят по земле в поисках своей второй половины.
К трем часам утра Михаил примерно представлял, чем займется сегодняшним вечером. И это будет очень серьезное и важное мероприятие.
Возможно, даже опасное.
Утром Костя Самохвалов не вышел к завтраку. Это обстоятельство серьезно взволновало его мать. За все время учебы в университете — а Константин был уже на пятом курсе — он не только ни разу не пропустил завтрак, но даже не поменял свой костюм, то есть он ни разу не вышел завтракать в чем-то, что отличалось бы от черных брюк и светлой рубашки.
А сегодня он не вышел вообще и даже не предупредил об этом заранее. Устоявшийся за много лет ритуал пошел прахом.
Поначалу Елена Александровна списала это на потрясение от вчерашней трагедии. Костя запросто мог скукожиться и впасть в анабиоз, если вдруг видел по телевидению сюжет о голодающей на другом конце планеты колонии брошенных детенышей горилл, а тут живые люди… в лифте… брр. Словом, она думала — мальчик полежит, попереживает и придет.
Ничего подобного не случилось. Костя не выходил и не отзывался на стук и телефонные звонки.
— Костя! — кричала Елена Александровна, стоя под дверью. — Дай знак хоть, что ты жив! Слышишь меня?!
Тишина в ответ. «Пациент скорее мертв, чем жив».
Вот тут-то она едва не забила тревогу, и если бы Константин чуть-чуть передержал паузу, его дверь наверняка штурмовали бы спасатели.
Он подал признаки жизни в тот самый момент, когда мать набирала номер. Он просто приоткрыл дверь и выглянул в щель.
— Слушаю тебя, мам.
Она опустила руки. На нее смотрело бледное, изможденное лицо молодого человека, который то ли порезал вены, то ли выпил слоновью дозу снотворного.
— Костя, что случилось? Я же чуть не дозвонилась…
— Все нормально, — буркнул парень, глядя в пол. — Я немного не в себе.
— Что?!
— Мне нездоровится, — чуть громче повторил сын. — Я, наверно, съел что-нибудь не то…
Этот ответ поверг Елену Александровну едва ли не в шок. Вряд ли сынок съел что-нибудь гнусное, поскольку уже много лет он не ел ничего, что было бы приготовлено не матерью. А она, в свою очередь, не могла приготовить гнусность.
