Галина Щербакова - Скелет в шкафу
– Когда-нибудь в другой раз. Я ее возьму и сохраню.
– Да нет уж! – засмеялся Юрай. – Пейте без меня. Тогда ладно, я пойду, вы с работы, а я бродячий человек.
– Зря вы, – сказала Тася, – вам еще ходить и ходить по ровненькому, а не по электричкам скакать.
Он уходил по бетонной дорожке, а в бараке кто-то громко говорил:
– Таська! Ты что, очумела? Повела человека в беседку! Там же срань! Ну ты даешь, девушка и смерть!
Юрай дорого бы дал за то, чтобы услышать, что ответила Тася, но, увы, не услышал.
Однако то, что услышал, тоже стоило немало: девушка и смерть. Красиво. Хотя на обратной дороге Юрай сказал себе, что он полный клинический идиот, ибо так называют медицинских сестер их медбратья-мизантропы. Что он, не знал про это?
Ночью он никак не мог уснуть, ерзал на кровати, и в конце концов Нелка спросила:
– Ну скажи, что?
Он рассказал ей, что ездил к Тасе.
– Зачем? – устало спросила Нелка.
– Хочу понять… На ней многое сходится…
– Какое твое дело? Это личная жизнь людей. Она бывает так запутана, что лучше клубок не трогать.
– Вот-вот… Я так и подумал: клубок змей.
– Это неприлично, стыдно вторгаться в чужие судьбы, – кричала на него Нелка. – В конце концов это просто грех.
– Я понимаю, – ответил Юрай. – Если бы не было столько смертей.
– Смерть, достойная расследования, одна. Ольга. И ею занимается милиция. Или не занимается. Не знаю… Все остальное имеет естественные причины. И если ты полезешь в это, клянусь, я разведусь с тобой. Ты не профессионал, ты не знаешь, как… Ты платишь за это отбитыми внутренностями. Это так бездарно! Так глупо!
– Я знаю, – тихо сказал Юрай. – Но у меня какое-то подкожное чувство, что ползучая смерть как бы не остановилась…
– С чего ты взял? С чего?
– В том-то и дело, что ни с чего… Просто, когда уходил от Таси, слышал, что ее назвали девушка и смерть.
– Ты идиот. Ты что, именно Тасю в чем-то подозреваешь?
– Нет… Но она знает… Она что-то знает…
– И я что-то знаю… Каждый что-то знает, о чем лучше не знать. Не дай бог обнародовать все наши тайные знания.
– Тут убийства, Нелка! Убийства…
– Хорошо, – сдалась она. – Ты меня завтра встретишь с электрички, и мы как бы случайно зайдем к ней вместе. Я ей обещала купить дешевый польский крем для рук. Это будет повод. Мы придем и уйдем. Как бы между делом.
– Покалякать бы, – тихо сказал Юрай.
– Дурак! Ну надо же с чего-то начать! И чтобы закончить, закончить, – кричала Нелка, – это раз и навсегда! Я не могу больше, не могу.
Юрай, оказывается, забыл, как пахнут бараки. Раньше журналистские поездки не давали это забыть и в носу всегда сохранялся этот дух разнолюдья. Дело даже не в запахе пищи и ночных горшков, не в них. Все было пуще и гуще. Здесь человек смешивался с человеком не по желанию, не по выбору, по горькости судьбы. Грязный пот и пот любви, слезы от горя и от лука, чужой выдох и твой вдох. Все сразу. Это даже не вонь. Что-то совсем другое… Астральная смесь.
Нелка нежно постучала в Тасину дверь.
– Тася! – тоненько затараторила она. – Тася! Я извиняюсь и за вчерашнего своего дурака, и за нас обоих сегодня, но я купила крем, а мы не сегодня-завтра съезжаем… Я еще прихватила и крем немецкий… Он более густой, но впитывается хорошо…
Нелка тараторила и тараторила на пороге, пока не стали открываться двери комнат, и Тася сказала с отчаянием:
– Да заходите уж, раз пришли.
Первое, что понял Юрай: в этой комнате беспорядка не могло быть никогда. Сказать изысканная про комнату в бараке – значит смешать к чертовой матери все понятия. Но именно это пришло ему в голову. Здесь стояли два старинных венских стула, стол был накрыт скатертью старой вязки, когда плетение кружев было сродни рисованию и несло осмысленность каждого переброса нити. Диван был тоже из старинных: кожа в мягких морщинах, дерево без блеска. В маленькой горке стояли фарфоровые пастушки и раскачивающиеся божки. Ни одной вещи из нашего времени, даже стоячая вешалка с приспособлением для зонтов прибыла сюда из каких-то дальних-дальних пределов. В хороших старинных рамах висели две фотографии. Бегущая по кромке воды девочка и девочка в веночке под «Лель, ты мой Лель». Они висели рядом, и как раз между ними змеилась трещина стены барака.
– Я не открыла еще вашу коробку, – сказала Тася, – давайте попьем чаю. У меня мягкие бублики.
– Боже! Какие красавицы! – воскликнула Нелка, глядя на фотографии. Юрай замер, ожидая ответа.
– Я делала массаж жене Красицкого, а она как раз чистила дачу от хлама. Я взяла эти фотографии из мусора.
– И не знаете, кто это? – спросил Юрай.
– Откуда же? – ответила Тася.
Чтобы соврать, достаточно языка, чтобы скрыть правду, нужно много больше. Например, надо владеть пульсирующей ямкой на шее. Это элементарно, если носишь стоячий воротничок, но, если ты раскрыт и распахнут, куда денешь этот убегающий от соглядатаев нерв, который, начинаясь в ямке, потом колотится в синенькой веточке виска и просто заходится в веке…
– Как у вас уютно! – говорит Юрай, умирая от жалости к этой страдающей в Тасе правде. Эти девочки-красавицы, конечно, ей родные. И понятны тогда отношения с Красицким. Он обидел девочек, он ими пренебрег, и уж десятое дело – сестры они Тасе, племянницы или просто знакомые. Она ему этого не простила.
Они пили чай из стаканов в подстаканниках. Тася жаловалась, что их барак в очередной раз обдурило местное начальство, не дав квартир в построенном доме.
– А барак на ладан дышит, вполне может сгореть, как ваша соседка.
Юрай рассказал про танкиста, который пришел и положил розы на пепелище.
– Теперь ему есть куда демобилизоваться, – сказала Тася. – У покойницы в Омске хорошая квартира осталась. Она сыну завещана.
– Не было бы счастья, – печально засмеялась Нелка. – Только по мне так в этой сегодняшней «выгоде смерти» заложена такая бомба для всех нас.
– Но люди же в конце концов обязаны умирать, – удивилась Тася. – А родственникам должны причитаться… Что ж тут плохого?
– Да ничего! – сказала Нелка. – Но как-то неуютно жить, если кто-то ждет твоей смерти.
– Но вам-то чего неуютиться? – спросила Тася. – У вас же детей нету?
– К сожалению, – грустно ответила Нелка.
– А у вас дочь, да? – спросил Юрай.
– Дочь. Она далеко отсюда. У нее хорошая семья и все слава богу. – И снова заколотилась ямка на шее.
Уже поднявшись и обходя стол, Юрай приблизился к фотографиям. Получалось, что он как бы знал одну из девочек… Ту, что в веночке…
– Знакомое лицо, – сказал он Тасе.
Тася пожала плечами.
Расстались хорошо, дружески, Тася даже сказала, что теперь никто просто так не приходит, а случайный гость, может, и есть самый лучший. И хозяйка какая есть, и встречает чем бог послал, а со зваными набегаешься и наломаешься.
– Тебе Лилька звонила, – крикнула одна из соседок, открыв дверь своей комнаты. – Проводишь гостей – зайди, расскажу.
– Не надо нас провожать, – сказала Нелка. – Мы добредем сами. Сегодня хорошо дышится.
– Разве в бараке есть телефон? – спросил у Нелки Юрай. – Как ты думаешь?
– Конечно, нет. Просто соседка Таси продает билеты в кассе. Ты ж не ездишь, а я тут уже всех знаю как облупленных.
– Тогда понятно, – сказал Юрай. – Я тупой. А вот девочку в веночке я действительно где-то видел, век мне свободы не видать. И самое главное, недавно…
А потом наступили совсем холодные дни. В дачке ночью было не больше девяти-десяти градусов, днем рефлектор нагревал ее до пятнадцати, но в щели дуло, в окна свистело, музыкант, который снимал квартиру Юрая, уезжать на гастроли не собирался, в общем, ситуация – хоть караул кричи. К тому же Юрай начал кашлять.
– Надо тебе ехать к маме, – решила Нелка. – Это единственный выход. Сама я перекантуюсь и без воды, а ты и маму обрадуешь, и от воспаления легких спасешься.
На том и порешили. И Нелка сказала, что завтра же вызовет маму на переговорную, объяснит ей все, а потом возьмет билет.
Юрай старался больше ходить, но как-то так получалось, что маршрут у него всегда пролегал одинаково. Он огибал дачу Красицкого и выходил на пепелище Кравцовой, оттуда ноги его вели – так складывалась дорожка – к черному месту, где была убита Ольга и похоронена ее собачка. «Спи, мой беби».
Черное место воистину стало черным в осеннюю пору. Это же надо такому случиться, чтобы в «месте природы» не было ничего, на чем остановился бы глаз. Оно казалось беспокойным, нервным, деревья были некрасивыми, земля пучилась кочками, горками, она как бы застыла в колике боли, обыкновенная земля в обыкновенном лесу.
Но здесь, правда, не было ветра. Юрай только потом сообразил, что черное место – впадина и ветер высвистывает где-то вверху, тут же все застыло, как в подземелье. Именно безветренность и останавливала Юрая. Он присаживался на страшнющий обломок сосны и «впадал в думу».
