Екатерина Лесина - Готический ангел
– Ты как хочешь, – Динка наступила на таракана и, брезгливо скривившись, вытерла подошву о пол, – но я пошла наверх. Пыль, чтоб ты знала, вредна для кожи, а на плесень у меня вообще аллергия… если объявится хозяин этого… убожища, скажи, что… что-нибудь скажи. Пусть хотя бы насекомых потравит для начала… коллекционер. Господи, ну и мерзость.
Мерзость. И преступление подобным образом обращаться с дорогими, может быть, даже бесценными вещами.
Пропыленный, завернутый в обыкновенную холстину гобелен был похож на тряпку, ветхую, подпорченную молью, выцветшую до того, что рисунок скорее угадывался, чем просматривался. Книга… прикасаться страшно, до того ветхая, страницы потемнели – не столько от времени, сколько от влаги, местами слиплись, местами пошли тонкой пленкой плесени… а вот браслет, серебряный, без камней, зато украшенный затейливым орнаментом… серьга, всего лишь одна, но видно, что изготовлена в пару к браслету. Ладья из слоновой кости…
– Работаете? – Откуда появился Евгений, я не поняла, скорее всего, через ту же дверь, что и мы с Динкой, просто я слишком уж увлеклась, вот и не услышала. – Напугал? Прошу прощения.
Он потянул носом воздух, чихнул и, чуть покраснев, заметил:
– Странный запах.
– Ваша коллекция догнивает. – Не знаю, что на меня нашло, но… – Вы понимаете, что вы наделали? Это… это хрупкие вещи! Они требуют особых условий! Внимания, заботы… а вы… вы… вы их погубили!
– А где ваша подруга? Дана, да? – поинтересовался Евгений. – Она ушла, да?
– Нет, за ящиками прячется. – Давно я так сильно не злилась. А он не обращает ни на мою злость внимания, ни на испорченный, быть может безвозвратно, гобелен, ни на книгу, ни даже на шахматную ладью, которую я держу на ладони. Ему плевать на коллекцию и на меня тоже, ему Динка нужна. Динка-Льдинка, Динка-блондинка, он нарочно все придумал, чтобы ее заполучить, а я так – бесплатное приложение.
– Извините, неудачная шутка. Дина вышла.
– Это вы извините, я и вправду недосмотрел. – Он взял в руки рассыпающуюся книгу. – Занят был. Отправить-то отправил, а вот посмотреть, как довезли, куда разгрузили… Я ж не коллекционер, я купил и…
Ижицын замолчал, наверное, не зная, что сказать дальше. А я не знала, что ответить. Сказать, что если не понимает, то не нужно было и лезть? Или что его безответственное отношение дорого ему обойдется? Ну так по какому праву я считаю чужие деньги?
– Игорь говорит, что я дурью маюсь. Думаете, прав? – Ижицын положил книгу, бережно смахнул с обложки пыль.
– Не знаю.
Он кивнул, развернулся и вышел. Вот так, мог бы хоть спросить, во сколько реставрация обойдется. Правда, все равно не отвечу – не знаю.
После ижицынского визита и гнев, и раздражение прошли, дальше работала спокойно, даже как-то равнодушно. И почти не расстроилась, что Динка не вернулась.
В полдень в подвал заглянула та самая женщина с тряпкой, встретившая нас сегодня утром, обвела устроенный мною беспорядок цепким взглядом и, крякнув, сказала:
– Пошли, что ль, обедать, художница. Как звать-то?
– Василиса.
– А я Рената. Леокадьевна, если по отцу-то… Ну пошли, Василиса, покажу наше хозяйство.
Кухня располагалась в левом крыле и поражала воображение размерами да дикой смесью современной хромированно-сияющей техники со старыми, оставшимися, наверное, с прошлой жизни дома, предметами. Глиняные горшки на потемневшей деревянной полке, фартук из белой крупной плитки, кирпичная кладка рядом с известкованной стеной, тяжеленный стол через все помещение и изразцовая печь.
– Это Галка, она кухарит.
Крупнотелая женщина в ярко-голубом, не по сезону легком платье кивнула. Лицо у нее было круглое, доброе и какое-то мягкое, что ли. Накрыли на том самом огромном столе.
– Привинченный, – пояснила Галина. – Хотели убрать, да оказалось, что только если с полом, а пол трогать Евгений Савельич запретил. Да и то, хороший стол, крепкий. Умели делать.
– Умели, – согласилась Рената. – Ты, Василис, не стесняйся, садися, теперь, говорят, ты тут жить станешь? Или тож туды-сюды ездить, как та вертихвостка белобрысая?
– Диана? А она уехала?
– А то! Дождалася Евгения Савельича, вместе укатили.
Галина поставила на стол глубокие миски, глиняные, покрытые бело-голубой глазурью, точно нарочно подобранные в цвет изразцов на печи. В мисках дымился суп, на огромной плоской тарелке лежал хлеб и тонко нарезанные куски мяса.
– Ешь, – велела Галина. – А то совсем бледная.
– А это модно ныне, чтоб бледная. И размалеванная. И худющая, что вобла. Мадэль! Только и умеют, что нос драть, а дай ей тряпку в руки или к плите вон поставь, разом сбегут. – Рената Леокадьевна, вытянувши губы трубочкой, подула на суп. – Ты-то, Василиса, смотри, я ж не так чтоб посплетничать, я ж правду говорю-то. Стерва она, твоя подружка. Хвостом туды-сюды, туды-сюды… и к тому, и к этому. Я тут, почитай, два месяца уже, сначала после ремонту дом отмывала, после вот домоправительницей, да, видно, скоро уходить придется.
– Почему?
– А вот попомни мое слово. – Рената Леокадьевна разломила кусок хлеба пополам, макнула в горячий суп и только после этого, облизав мокрый кусок, добавила: – Окрутит она нашего, скоренько окрутит, и устроит тут все по-свойму.
– Так уж и устроит? – Галина сидела вполоборота, поставив на темную поверхность стола локти, и, подперши лицо рукой, разглядывала меня. Странно, но раздражения от этого бесцеремонного и вместе с тем дружелюбного взгляда я не испытывала.
– А то! Видно ж, что фифа, пробы ставить негде. Таким не дом подавай, а виллу или там особняк, чтоб с колоннами, да в Москве. И супы твои она жрать не станет, эти консомы любят и фуагры.
– Фуа-гра, – поправила Галина.
– А мне едино. Погонит. Сначала замуж выскочит, а потом будет переделывать все по-своему, наймет десятка два горничных, поваров, чтоб с грамотами да дипломами, а нас с тобою без рекомендаций на улицу. Вот. И про тебя не вспомнит!
Кислые щи были горячими и ароматными, но отчего-то безвкусными, может, потому, что в жестоких словах Ренаты Леокадьевны была некая толика правды?
Но нет, Динка не такая, Динка – она хорошая и добрая, просто… просто люди завидуют тем, кому больше в жизни досталось, ума ли, красоты, удачливости. И я завидую. Ем суп и завидую.
– Так жить-то тут станешь или как? – деловито поинтересовалась домоправительница, вытирая тарелку куском хлеба. – А то смотрю, что Евгений Савельич велевши комнату приготовить, а ты наголо явилась, без багажу.
Переезжать в ижицынский особняк совсем не хотелось, но каждый день тратить время на дорогу сюда, а потом обратно хотелось еще меньше.
– Комнату-то я приготовила хорошую. И телевизор есть, тута спутниковое, – поспешно добавила Рената.
Матвей
Алина Павловна, высокая, неправдоподобно тонкая, с крашенными в рыже-лиловый цвет волосами, походила на стрекозу. Матвей не сразу и сообразил, с чего это вдруг про стрекозу подумалось, то ли из-за этой худобы, то ли из-за круглых, тускло поблескивавших очков, то ли из-за квадратной челюсти, придававшей узкому лицу хищное выражение.
На вопросы она отвечала сухо, равнодушно и скупо, будто слов ей жаль или времени, потраченного на бесполезную беседу. А в том, что она была бесполезна для обеих сторон, Матвей убедился едва ли не с первых секунд.
– Вы лучше ее подружек порасспрашивайте, – в конце концов не выдержала классная дама. – Маховскую, к примеру. Или Дюшину. Если Казина чего и рассказывала, то не мне.
– А где их найти?
Алина Павловна нервно дернула плечом и, махнув на затянутое мелким дождем окно, сказала:
– Там где-то. Курят.
Девчонки жались под узкий козырек крыши, кое-как защищавший от дождя, и курили. С козырька скатывались капли воды, которые разбивались об узкую длинную, похожую на ручей без течения, лужу.
– Добрый день, – Матвей осторожно переступил через лужу.
– И тебе привет, дядя. – Девица с косой ярко-рыжей челкой затянулась, глянула искоса, изучающе. – Чего надо?
– Маховская? Дюшина? – Запоздало подумалось, что неплохо было бы имена узнать, а то невежливо как-то.
– Дюха, за тобой, похоже. Из ментовки небось.
Вторая девушка, мелкая, кругленькая, бело-розовая, точно слепленная из зефира да сахарной глазури, испуганно охнула и уронила окурок.
– Да ну, не психуй. Может, дядя добрый. Эй, ты добрый? – Маховская заржала и выдохнула дым прямо в лицо. Вот же стерва малолетняя!
– Добрый, – ответил Матвей и чихнул.
– Ну и чего тебе, добрый дядя, надо?
– Маха, прекрати, – блондиночка дернула подругу за рукав. – Извините, она просто…
– А ты – сложно, – не осталась та в долгу. – Ну, давай, болтай, зачем приперся. И вообще, ордер у тебя имеется? И адвоката хочу, мы тут, между прочим, несовершеннолетние.
– Я по поводу вашей подруги, Марии Казиной.
– А че, дело разве не закрыли? – Маховская стряхнула пепел с сигареты. – Нам вроде базарили, что все, разобрались. Она и вправду сама резанула? От психованная. Не, ну Дюх, ну правду ж говорю, психованная. А чего к нам приперся?
