Филип Пулман - Тигр в колодце
— Нет, не теряйте попусту время. Вы уже договорились о встрече с мистером Коулменом? С моим защитником?
— Да, тут нам повезло. Мистер Коулмен примет вас семнадцатого числа в полшестого.
— Всего за один день?
— Да, за день до слушания дела. Я изложил ему вашу точку зрения на происходящие события. Он думает, что это вряд ли поможет, но любезно согласился выслушать ваши пожелания.
«Ну, это хотя бы что-то», — подумала Салли. Она уже была одержима этим делом. Оно настолько заполнило ее мысли, что она не могла думать о чем-либо другом больше нескольких минут. Поверив словам мистера Эдкока и пытаясь не терять надежду, словно неутомимый золотоискатель, Салли старалась не выказывать недовольства медлительностью своего поверенного, списывая ее на аккуратное отношение к закону и юридические тонкости.
Но долго она терпеть не могла. Ее переполняла ярость. Как можно настолько исказить закон, использовать его для таких грязных дел? Неужели юристы, оформляющие ходатайства и предписания, юристы, готовящиеся к этим слушаниям, не понимают, что делают? Неужели все великолепие и блеск английского правосудия так легко применить во зло?
Салли отказывалась в это верить. Она все еще сомневалась, надеялась, что суд не захочет рассматривать столь нелепое дело, не могла осознать, что это не просто дурной сон. Сейчас она была жертвой, причем настолько уязвимой, что хищник, собиравшийся напасть на нее, большего не мог и пожелать.
Мистер Пэрриш, напротив, был весьма удовлетворен после встречи со своим адвокатом — мистером Гарни.
— Они наняли Коулмена, — сказал адвокат.
— Он хорош?
— Он самый лучший.
— А кто у нас? Разве лучший не у нас? А если нет, то почему?
— Нам не нужен самый лучший. У нас Сандерсон. Он второй адвокат после Коулмена, и его вполне достаточно, ведь дело заранее выигрышное. Коулмену не на что рассчитывать, будь он хоть Демосфеном или Цицероном.
Мистеру Пэрришу показалось, что он где-то слышал эти имена. Он заворчал:
— Надеюсь, вы знаете, что делаете.
— Коулмен тоже знает. Уверен, он проделает отличную работу. Мне не терпится послушать его аргументы. Но ему не выиграть процесс, и он это знает. А я знаю, что он это знает, потому что знаком с его клерком.
— Хорошо, — сказал Пэрриш. — А как все остальное? Финансовая сторона дела?
— Это зависит от того, примет ли суд нашу сторону. А он ее примет. Собственность вашей жены официально — ваша собственность, и не стоит волноваться по этому поводу. Закон все ясно оговаривает.
— Значит, вся ее собственность — моя?
— Не совсем так, — ответил мистер Гарни, чья улетучившаяся совесть оставила после себя некое подобие изощренности. — Скорее, это ваше имущество, которое незаконно присвоила себе ваша жена, и по закону оно будет возвращено под ваше управление.
— Можете формулировать как угодно, — сказал Пэрриш. — Намек понят. Меня интересует одно: если суд примет мою сторону, не только девочка, да благословит ее Бог, но и все деньги и имущество этой женщины перейдут ко мне. Это так?
— Именно так.
— И никаких помех? Никаких препятствий? Вы послали предписание?
— Его доставили сегодня утром.
— Главное, мистер Гарни, это не только вернуть деньги. Вы ведь понимаете, чего я добиваюсь?
Мистер Гарни издал неопределенный вопрошающий звук.
— Моя малютка, — сказал Пэрриш. — Я готов оставить ее матери все деньги, правда, лишь бы она снова положила мне на плечо свою золотистую головку. У вас есть дети, мистер Гарни?
У адвоката было двое сыновей в Итоне — глупые, ленивые, он тратил на них огромные деньги. От мысли, что они могут положить свои золотистые головы ему на плечо, его начинало тошнить. Гарни ответил очередным неопределенным звуком.
— Однако же, — продолжил мистер Пэрриш, — я не могу забывать о финансовом аспекте. Я должен быть уверен, что моя девочка не будет ни в чем нуждаться.
С этими словами он вышел. Мистер Гарни удивленно посмотрел вслед своему клиенту, будто что-то еще могло удивить его в этой жизни; его воображение, обаяние и человеколюбие исчезли вместе с совестью много лет назад. Он убрал бумаги мистера Пэрриша и вернулся к своим делам — предстояло выселить бедную вдову из ее собственного дома.
Когда Салли возвращалась домой с Мидл-Темпл-лейн, то вспомнила: она не рассказала мистеру Эдкоку о том, что недавно кто-то проник в ее дом, был в комнате Харриет и что пропал плюшевый медвежонок.
Она остановилась у Гейт-хауса, где улица сворачивала на Флит-стрит. Вернуться и все рассказать? Но, предположив, какой может быть его реакция, она решила этого не делать. Наверняка найдется закон, который запрещает тебе что-либо предпринимать, когда грабят твой дом; она совершила опрометчивый поступок, обратившись в полицию, — теперь все будут знать, что от нее одни неприятности, и суд будет не на ее стороне; наверняка ей следует ждать дальнейших предписаний вообще не упоминать о том, что происходит; ей нужно снять новые замки и поставить старые, дабы не создавать препятствий взломщикам…
Салли даже не могла смеяться собственным мыслям. Она уже давно не смеялась и почти не улыбалась. Салли не знала, а Роза не отважилась сказать, что она стала очень бледной, а под глазами залегли тени. Салли почти ничего не ела и понимала, что это плохо, но ей просто не хотелось. Она беспокойно спала, просыпалась от малейшего шороха и после уже не могла заснуть. А если и получалось, ей снились очень тревожные сны. Прошлой ночью во сне она оставила Харриет на скамейке в парке, а сама пошла к адвокату и совсем про нее забыла. Вспомнила о дочери, лишь придя домой, в панике кинулась в парк, но на скамейке, конечно же, никого не было. Проснувшись в слезах и чувствуя себя виноватой, Салли пошла в комнату Харриет, легла рядом с ней, обняла и шептала, что никогда не бросит ее, никогда не оставит одну. Так она и лежала, пока серое рассветное небо не напомнило, что теперь она еще на один день ближе к слушаниям в суде.
Салли чувствовала себя так, будто ждет казни.
Поэтому она вряд ли могла спокойно отнестись к тому, кто дернул ее сзади за рукав, когда она свернула на Флит-стрит.
Салли обернулась, ожидая увидеть нищего, и машинально потянулась к сумочке достать монету, чтобы побыстрее избавиться от оборванца. Но человек, которого она увидела, явно не был попрошайкой.
Это был парень с надвинутой на глаза кепкой, грязным бело-голубым платком на шее и ремнем с медной пряжкой, поддерживавшим его бриджи. Выражение лица Билла, а это был именно он, не обнадежило Салли — жизненный опыт придал ему угрюмые, угрожающие черты.
Она удивленно посмотрела на него и перевела взгляд на мощную руку, держащую ее за рукав.
— Мисс Локхарт? — спросил он, еще пуще изумив ее. — Послушайте, я знаю, кто вы. Один тип хочет…
У него был низкий, хриплый голос и устрашающий вид, поэтому Салли не выдержала. Она высвободилась, схватила Билла за руку и, к его большому удивлению, толкнула парня к углу Гейт-хауса, прижав к стене. Ярость придала ей сил, а действовала она так неожиданно, что Билл даже не сопротивлялся, к тому же он потерял равновесие. И прежде чем он успел что-либо понять, что-то твердое уперлось в его ребра, причинив боль. Взглянув вниз, он увидел тусклый блеск никелированного револьвера.
Салли встала так, чтобы своим телом скрыть пистолет от прохожих. Она полностью контролировала себя; парень почувствовал, как по спине поползли мурашки, увидел, что курок взведен. Одно движение пальца, и он отправится в мир иной. Рука Салли была тверда, и, судя по выражению ее лица, она была бы рада спустить курок…
— Передай ему, — начала она, — если он даст мне хотя бы малейший повод, я всажу в него пулю. Это касается и его посыльных. И всех, кто еще попытается проникнуть в мой дом. Держитесь от меня подальше, понял? Оставьте меня в покое!
Ее голос был твердым и решительным, а в глазах — темных, нехарактерных для блондинки, — читалась такая ненависть, что Билл не посмел проронить ни слова. Женщины обычно так себя не ведут. Они не носят оружия, не кидаются на людей. Так Билл и стоял, не шелохнувшись, у стены Гейт-хауса, когда револьвер куда-то исчез, Салли отступила назад, толпа поглотила ее, и она исчезла.
— Она была словно дикая кошка, мистер Голдберг. Даже слушать меня не хотела. Она бы меня пристрелила, я и глазом моргнуть не успел бы.
В тот же вечер Билл и Голдберг сидели в баре недалеко от Ковент-Гардена. Журналист в фетровой шляпе с широкими полями и черном плаще курил сигару, благодаря которой окружающие, даже чернорабочие за соседним столиком, кидали на него уважительные взгляды.
— Погоди, — сказал он, — а что там насчет проникновения в дом?
Билл повторил, что запомнил.
— Кто-то вломился к ней в дом, и она думает, что это Пэрриш, — резюмировал Голдберг. — Ты остановил ее на улице, и она подумала, что ты от него. Ее можно понять. Хотя жаль. Надо будет улучить более удачный момент.
