Неле Нойхаус - Глубокие раны
— В отличие от парка дом довольно обветшалый, — констатировала Пия.
С близкого расстояния он не выглядел таким роскошным, как издали. Покрытая пятнами штукатурка была повреждена и отслоилась, на многих участках была видна каменная кладка.
— С исторической точки зрения дом не имеет такого значения, как другие постройки здесь, — пояснил Боденштайн. — Это владение известно прежде всего своей мельницей которая впервые упоминается в документах в тринадцатом веке, если я не ошибаюсь. До начала двадцатого века она принадлежала семье Штольберг-Вернингероде, которая также владела замком Эппштайн, прежде чем в 1929 году она подарила его городу Эппштайн. Кузен Вернингероде женился на дочери из семейства Цойдлитц, и таким образом это поместье перешло во владение Кальтензее.
Пия обескураженно смотрела на своего шефа.
— Что такое? — спросил он.
— Откуда вы все это знаете? И какое отношение эти Верниге… короче, эти люди и Цойдлиц имеют к Кальтензее?
— Вера Кальтензее — урожденная Цойдлитц-Лауенбург, — проинформировал Боденштайн свою коллегу. — Я забыл вам это сказать. Все остальное — просто знание краеведения.
— Ну, понятно, — кивнула Пия. — Такие фундаментальные подробности обладатели «голубых кровей», вероятно, заучивают наизусть одновременно с Готским альманахом.[17]
— Я слышу в ваших словах саркастические нотки, — сказал Оливер и ухмыльнулся.
— Я вас умоляю!.. — Пия подняла обе руки. — А, вот уже идет холоп милостивой госпожи. Как следует его поприветствовать? Сделать книксен?
— Вы невыносимы, фрау Кирххоф.
Марлен Риттер, урожденная Кальтензее, рассматривала скромное золотое кольцо на безымянном пальце своей правой руки и улыбалась. У нее все еще кружилась голова от того стремительного темпа, с которым ее жизнь за последние недели и месяцы в корне изменилась к лучшему. Собственно, после развода с Марко она смирилась с тем, что до конца своих дней останется одинокой. Она унаследовала от своего отца коренастую фигуру, и еще ужаснее для любого потенциального поклонника была ее ампутированная голень. Но не для Томаса Риттера! В конце концов, он знал ее с детства и пережил всю драму вместе с ней: запрещенная любовная связь с Робертом, несчастный случай с тяжелыми последствиями, страшный скандал, который глубоко потряс всю семью. Томас навещал ее в больнице, возил ее на приемы к врачу и на физиотерапию, когда у родителей не было времени. Он всегда находил для несчастной полной девушки, каковой она была, утешительные и взбадривающие слова. Да, несомненно, Марлен уже тогда была в него влюблена.
Когда она случайно встретила его в декабре прошлого года, он явился ей как Божий знак. Томас плохо выглядел, казался почти опустившимся, но был, как всегда, очень предупредительным и обаятельным. Он ни разу не сказал ни одного плохого слова в адрес ее бабушки, хотя у него были все основания ее ненавидеть. Марлен точно не знала, что именно после восемнадцати лет привело к разрыву Томаса с ее бабушкой — об этом в ее семье строили лишь тайные догадки, — но она очень сожалела об этом, так как Томас был совершенно особенным человеком. Именно с бабушкой и их отношениями было связано то, что у него больше не было ни малейшего шанса получить во Франкфурте приличную работу, которая соответствовала бы его квалификации.
Почему он просто не уехал из города, чтобы начать все сначала где-то в другом месте? Вместо этого Томас еле сводил концы с концами, работая свободным журналистом. Его маленькая квартира в жилом блоке в районе Франкфурта Нидеррад была производившей удручающее впечатление дырой. Марлен настаивала на том, чтобы он переехал к ней, но он возражал, так как не хотел сидеть у нее на шее. Это ее очень умиляло. Ее не волновало, что у Томаса практически не было ничего, кроме того, что было на нем. Это была не его вина. Она любила его от всего сердца, любила находиться с ним рядом, спать с ним. И она радовалась их будущему ребенку. Марлен не сомневалась в том, что ей удастся опять примирить между собой Томаса и бабушку. В конце концов, Вера ей еще никогда ни в чем не отказывала.
На ее мобильнике прозвучал специальный сигнал, который означал, что это был Томас. Он звонил минимум по десять раз в день, чтобы поинтересоваться, как у нее дела.
— Как у тебя дела, дорогая? — спросил он. — Чем вы оба занимаетесь?
Марлен улыбнулась при намеке на дитя в ее животе.
— Мы лениво валяемся на диване, — ответила она. — Я хочу немного почитать. А что делаешь ты?
В редакции газеты в праздничные дни тоже работали. Томас добровольно вызвался работать первого мая вместо своего коллеги, у которого была семья и дети. Марлен считала это характерной чертой его характера. Томас был чутким и бескорыстным человеком.
— Мне здесь нужно сделать еще пару важных дел, — вздохнул он. — Мне очень жаль, что я оставил тебя сегодня в одиночестве на весь день, но зато в выходные я буду свободен.
— Не беспокойся обо мне. У меня все в порядке.
Они поговорили еще некоторое время, но потом Томас был вынужден закончить разговор. Испытывая радостное чувство, Марлен вновь стала рассматривать кольцо на своем пальце. Потом откинулась назад, закрыла глаза и подумала о том, как она счастлива с этим человеком.
Доктор Вера Кальтензее ожидала их в холле. Это была ухоженная дама с белыми, как снег, волосами и живыми голубыми глазами на загорелом лице, на котором долгая жизнь оставила сетку глубоких морщин. Она держалась очень прямо. Единственной уступкой ее возрасту была трость с серебристой ручкой.
— Входите. — Ее улыбка была искренней, а низкий голос слегка дрожал. — Мой дорогой Моорманн сказал мне, что вы хотели поговорить со мной по какому-то важному делу.
— Да, это правда. — Боденштайн подал ей руку и ответил на ее улыбку. — Оливер фон Боденштайн, уголовная полиция Хофхайма. Моя коллега Пия Кирххоф.
— Так вы достойный зять моей дорогой подруги Габриэлы? — констатировала она и стала его испытующе рассматривать. — Она расхваливает вас на все лады. Я надеюсь, что мой подарок к рождению вашей малышки вам понравился?
— Разумеется. Огромное спасибо. — Боденштайн при всем своем желании не мог вспомнить про подарок Веры Кальтензее к рождению Софии, но предполагал, что Козима по достоинству оценила его в благодарственном письме.
— Добрый день, фрау Кирххоф, — Вера Кальтензее повернулась к Пие и подала ей руку, — рада с вами познакомиться. — Она немного наклонилась вперед. — Я еще никогда не встречала такую симпатичную женщину-полицейского. Какие же у вас красивые голубые глаза, моя дорогая!
Пия, которая, собственно, всегда с недоверием относилась к комплиментам, невольно почувствовала себя польщенной и смущенно засмеялась. Она предполагала, что эта всем известная и очень богатая женщина отнесется к ней с пренебрежением или вовсе не обратит на нее никакого внимания, и была приятно удивлена, насколько Вера Кальтензее была обычной и непретенциозной дамой.
— Но входите же!
Пожилая дама взяла Пию под руку, как будто они были старыми подругами, и повела их в гостиную, стены которой были завешаны фламандскими настенными коврами. Перед массивным мраморным камином стояли три кресла и столик, которые, несмотря на свой неброский вид, вероятно, стоили дороже, чем вся мебель в Биркенхофе. Вера сделала приглашающий жест, указав в сторону кресел.
— Пожалуйста, — сказала она дружески, — присаживайтесь. Могу я предложить вам кофе или что-нибудь освежающее?
— Нет, спасибо, — отказался вежливо Боденштайн. — Сообщение о смерти человека легче делать стоя, чем за чашкой кофе.
— Хорошо. Что привело вас ко мне? Вряд ли это простой визит вежливости, — Вера Кальтензее все еще улыбалась, но в ее глазах появилось озабоченное выражение.
— К сожалению, нет, — подтвердил Оливер.
Улыбка исчезла с лица пожилой дамы, и она сразу стала казаться трогательно беспомощной. Вера села в кресло и выжидающе посмотрела на Боденштайна, как школьница на учителя.
— Сегодня утром нас вызвали в дом Германа Шнайдера, где был обнаружен его труп. Там мы нашли некие указания на то, что вы были с ним знакомы, поэтому мы здесь.
— Боже мой, — прошептала в ужасе Вера и побледнела. Трость выскользнула у нее из руки, пальцы ухватились за медальон, висевший на ее шее. — Как он… я имею в виду… что… что случилось?
— Его убили в собственном доме. — Боденштайн поднял трость и хотел подать ее Вере, но та не обращала на это внимания. — Мы предполагаем, что это был тот же самый преступник, который убил Давида Гольдберга.
— О нет! — Фрау Кальтензее сдавленно всхлипнула и прикрыла рот рукой. Скопившиеся в ее глазах слезы побежали по морщинистым щекам.
Пия с упреком посмотрела на шефа, и тот быстро поднял брови, отвечая на ее взгляд. Кирххоф опустилась перед Верой на колени и участливо положила свою руку на руку пожилой женщины.
