Александр Гуров - Исповедь «вора в законе»
И вот из-за этого самого портфеля на вокзале поднялся вдруг такой кипиш, что и представить трудно. Сотрудники милиции сновали по всем закоулкам — и вокзальным, и станционным, облазили все составы в отстойниках, где частенько ютилась шпана. Забирали всех, кто попадался под руку, и отводили в отдел милиции — тот самый, что рядом с кольцевым метро. Кто-то из взрослых мне объяснил: ищут портфель какого-то дипломата, в нем — очень ценные бумаги.
Поняв, что для меня дело может кончиться плохо, решил лечь на дно — два-три денька отсидеться у Сони. Прихожу, а там — полная хата воров, тоже попрятались от того вокзального шмона.
Было это пятого или шестого мая. А в ночь на 9 мая, когда Левитан читал по радио сообщение о победе над фашистской Германией, раздался стук в дверь: «Откройте, милиция!» Всех нас вывели во двор, и тут я понял, что сели прочно: хату плотным кольцом окружили милиционеры с пистолетами наготове.
А в доме в это время шел обыск. Нашли оружие, какие-то ценные краденые вещи. Это был достаточный повод, чтобы всех под конвоем отправить в милицию.
Где-то за Лефортовой слободой вставало солнце — майское, ласковое. Наступало утро Победы. А нас в это время под конвоем по железнодорожному пути вели к Курскому вокзалу.
Линейный отдел милиции уже до отказа набит был ворами всех мастей. И все, как оказалось, из-за украденного мной злополучного портфеля.
— Малышка, привет. Не иначе, твоя работа? — шепотом спросил меня кто-то из знакомых «пацанов».
— Угадал, — не стал я темнить, — моя.
Шпанята, услышав, что портфель «вертанул» я, стали упрашивать: «Отдай, и всех нас отпустят». Говорили, конечно, тихо, чтоб «опера» не услышали.
Однако я хорошо помнил, чему нас с Костей учил Король: хочешь дольше гулять на свободе, «ментам» и следователям ни в коем случае не признавайся, тем более, когда нет доказательств. Впоследствии это правило часто меня выручало. На этот раз все вышло иначе.
Из камеры на допрос вызывали поодиночке. Никто, однако, сюда не возвращался. Мы думали, отпускают. Но не тут-то было — всех уводили в другую камеру.
Наконец подошла моя очередь. В кабинете, куда меня привели, допрашивали двое, оба в штатском. Здесь, на вокзале, я на них уже нарывался. Даже фамилии запомнил — Максимченко и Колганов.
— Признавайся, Малыш, — портфель ты украл? — подойдя вплотную ко мне и пытаясь взять на испуг, грубо, с металлом в голосе спросил Максимченко. Как видно, ему уже надоело «выбивать» показания с помощью тонких тактических приемов — до меня ведь прошло человек двадцать.
— Что вы, гражданин начальник, — ответил я, энергично мотая головой. — Ни о каком портфеле не знаю.
— Зря ломаешься, парень. — На этот раз заговорил Колганов. В отличие от высокого, с каланчу, и немного грубоватого Максимченко этот был небольшого роста, мягкий в движениях, вкрадчивый в разговоре, но зато неприятно, как бы испытующе смотрел вам в глаза.
— Пойми, милиции нужен не сам портфель, а бумаги, которые в нем находились, документы…
От его наигранно ласкового голоса и сверлящего взгляда мне стало как-то не по себе.
— Покажи нам, где ты «разбил» портфель, — продолжал Колганов, — где бросил бумаги. Покажешь — тебя и всех остальных сразу выпустим.
Я промолчал. Неприятно резанула мысль, что кто-то из шпаны, а скорее всего, из подосланных «ментами» в камеру, меня заложил.
У Колганова красноречие, видно, иссякло, тогда как его напарник, долго и сосредоточенно молчавший, вдруг произнес решительно:
— Слушай, Малышка. Тебя мы можем освободить и сейчас. Пойдешь в камеру и скажешь ворам, что отпускают за портфелем. Хочешь, возьми с собой еще одного — сам выбирай.
— А если потом вы опять заберете? — ответил я, заколебавшись, не веря пока что в предложенную «операми» «честную игру».
— Ну что ж, давай тогда так договоримся. Сюда портфель можешь не приносить. Подойдешь к окну, положишь его на тротуар — и тикай во все четыре стороны. Согласен?
— Я кивнул.
— Только смотри, — обманешь, будем держать всех до тех пор, пока тебя не поймаем.
— Понял. Только сперва в камере посоветуюсь.
«Воров в законе» среди нас не было, только «фраера» и «пацаны», но совет или сходку провели по всем воровским правилам. «Пусть идет и приносит порт, — решила камера. — Если и схватят, судить не будут, он еще малолетка. Отправят в бессрочную колонию, оттуда все равно убежит».
Проголосовали за это все как один. Потом стали решать, кто пойдет со мной. Выбрали глухонемого «пацана», который «работал» в поездах и на вокзалах, был очень ловким и дерзким.
После этого я постучал в дверь, и нас с Немым выпустили из камеры. Идем по коридору, Максимченко провожает.
И вдруг — не верю своим глазам. У стены на скамейке — Маша, родная сестричка. Кидаюсь к ней, протягиваю руки.
А она смотрит, будто чужая, и произносит, не моргнув глазом:
— Ошибся ты, мальчик. Я не Маша, а Нина.
— Как же так…
— Проходи, не задерживайся, — торопит Максимченко, которого на этот раз, кроме портфеля, как видно, ничего не интересовало. — С этим потом разберемся.
Когда мы с Немым вышли на улицу, я аж заплакал от обиды: как же так, не признать брата. Он стал показывать мимикой; расслюнтявился, мол, как баба. «Это же родная сестра», — пытался я ему объяснить. Но Немой только рукой махнул.
Оказавшись на воле, мы наскоро перекусили в вокзальном буфете и, не мешкая, отправились по путям в тупик — искать пассажирский вагон, в котором я «разбивал» портфель.
Вот, кажется, и он. Как помню, портфель я забросил на третью багажную полку. Лезу наверх. Пылища — задохнуться можно. Вот он, слава Богу, на месте. И бумаги целы. Немой рад, улыбается.
Хочу идти назад, к милиции. Но он резко дергает меня за рукав и что-то настойчиво объясняет жестами. Наконец, понимаю. Вот хитрован, вот голова! Он хочет, чтобы мы шли пешком до Комсомольской площади, а оттуда до Курского доехали на метро (это одна остановка).
Так и сделали. Выходим из метро. Народу полно, нам это на руку. Подбегаю к зарешеченному окну, бросаю возле него портфель с бумагами, успевая при этом заметить удивленное лицо Колганова. Несколько секунд — и мы опять в вестибюле метро. Бежим, перепрыгивая через ступеньки, потом — по эскалатору, но уже не на кольцевую станцию, а на ту, откуда напрямую можно ехать до «Киевской». За «Смоленской» поезд выскакивает из-под земли и как бы плывет над Москвой-рекой. Видим многоэтажный дом в развалинах — в него угодила бомба. Но войны уже нет, с сегодняшнего дня наступил мир.
Приезжаем вместе с Немым к тете Соне. «У нас теперь, после того как Король и Шанхай ушли, шпаны собирается много», — говорит она. Вижу здесь и тех, кто сидел со мной в камере на вокзале. Их уже выпустили. Все меня благодарят, но советуют из Москвы уехать куда-нибудь на Украину, опасно, мол, здесь оставаться. А мне уезжать не хочется. Я все думаю о сестре, почему она не хотела меня признать.
Проходит два или три дня. На «хате» пока все спокойно. Костя не появляется, а у меня идти к инвалиду нет никакого желания. Немой, которому я чем-то понравился, уговаривает пойти на одно выгодное дельце, которое хотят обделать воры-«краснушники» (те, кто взламывает товарные вагоны и похищает оттуда вещи).
…Тут я должен буду объяснить Ивану Александровичу, что и «пацаном», и став взрослым, «вором в законе», всегда считал себя чистым карманником. Все остальное — и «рывок» на Рогожском рынке, и кража портфеля — для меня редкое исключение. Таких случаев за всю жизнь наберется пять или шесть, не более.
Иногда я слышу, что среди воров, говоря ученым языком, нет и не было узкой специализации. Дескать, сегодня они занимаются тем, завтра другим. Уверяю, что это не так. Своя «специальность», как и своя манера «работать», были у каждого профессионала, тем более у «вора в законе». Да оно и сейчас так… Хотя появляется все больше универсалов — эти, конечно, на все руки мастера.
Дело, на которое подбил меня Немой, для него было вполне привычным. Хотя вообще-то кражи из товарных вагонов в то время не приняли еще такого размаха, как сегодня, — поезда хорошо охранялись.
Об этом постыдном эпизоде своей биографии я и сейчас не могу вспоминать без содрогания и горечи.
Вагон, который облюбовали «краснушники», стоял на путях все того же Курского вокзала. Прокрались мы к нему ночью, часа в два. Опытные в этих делах воры быстро «фомичом» взломали дверь. Вместе со всеми залез в вагон и я. Было темно, и кто-то зажег свечу (опытный «краснушник» всегда имел ее при себе). Увидели, что здесь почти доверху все забито посылками. «Разбили» одну, другую, третью. Почти в каждой — золотые кольца, браслеты, часы. И еще — меха, дорогие отрезы. Набивая свои мешки, мы брали только самое ценное. Осторожно, чтоб не нарваться на охрану, вылезли из вагона и по шпалам пошли в сторону заставы Ильича. На Яузском мосту кто-то оглянулся:
