Ольга Тарасевич - Сокровище князей Радзивиллов
– Тэкля моя, какая ты стала красивая! У тебя должен быть самый красивый жених! – Доминик, отстранившись, радостно улыбнулся. Синие глаза его сияли так ярко, что Тэфа невольно заулыбалась в ответ на его восхищение и самую искреннюю радость.
– Жених – пан Юзеф Старженский, – ответствовала матушка, восхищенно оглядывая Доминика. Неприглядную внешность жениха обсуждать она постеснялась, вместо того рассыпалась в комплиментах гостю: – Какой ты стал высокий! Прекрасный кавалер!
– Не имею чести пока знать пана Юзефа лично, но, надеюсь, он самый добрый шляхтич на свете и Тэклю мою не обидит.
– Тэфу! Тэофилию! – простонала девушка, посылая другу детства умоляющий взгляд.
Доминик расхохотался и пообещал, что будет очень стараться выучить это новое имя, хотя оно ему не шибко нравится.
Вечер накануне венчания прошел легко и покойно. Кроме Доминика, съехалось еще родни – кузины, дяди, тетушки; некоторые и с детьми, сразу же наполнившими усадьбу звонкими голосочками. Ужинали поздно, за полночь, рассказывали новости, играли на рояле, немного даже вальсировали.
Мысли о предстоящей свадьбе совершенно уже не тревожили Тэфу. Она чувствовала себя такой счастливой и спокойной, словно вернулись беззаботные детские годы, когда все вокруг кажется совершенно чудесным. Натанцевавшись с Домиником, Тэфа так устала, что заснула сразу же, как, пожелав покойной ночи, удалилась горничная, помогавшая с пышным вечерним платьем.
Но утром начался ад. Едва только глаза открылись и различили серо-голубой свет, заполнивший покой, острейшим ножом сразу же пырнула мысль: «А вот было бы хорошо и вовсе никогда больше не просыпаться».
Сначала хотелось одеваться как можно медленнее. Потом, когда, чуть покачиваясь, карета катила к костелу, в висках стучало: только бы кони понесли, или пан Старженский помер, или еще приключилась какая оказия, пусть и самая ужасная, – а только бы не венчаться.
Не помогли все молитвы.
– Объявляю вас мужем и женой, – вымолвил ксендз, осеняя крестом.
Жених расплывается в довольной улыбке.
Тэфа, еле живая от ужаса, все смотрит на красный нос мужа в синих прожилках, на россыпь бородавок на морщинистом лице его – и ей кажется, что жизнь кончена…
После костела приехали все в усадьбу, где уже оканчивались приготовления к пышному свадебному пиру.
Ненавистный муж, впрочем, своим обществом не докучал, о чем-то все степенно беседовал с папенькой да жадно оглядывал столы, на которых расставлены были тарелки с закусками из икры, семги и кумпяка[21]. Матушка говорила со слугами, отдавала последние распоряжения и выглядела скорее озабоченной хозяйственными хлопотами, чем грустной в связи с ужаснейшей участью своей дочери.
От горя, одиночества и какой-то полной своей неприкаянности вдруг захотелось отчаянно завыть, как воют в лютые морозы голодные волки…
Увидев, что никто из родственников и гостей не обращает на нее никакого внимания, Тэфа проскользнула в свою комнатку, упала на постель и, обняв подушку, глухо зарыдала.
Все кончено.
Спасения не будет.
Сейчас начнется пир, потом придется принимать подарки, слушать музыкантов, танцевать.
А потом наступит ночь, и ненавистный старик примется ласкать ее тело, вот мерзость-то какая…
– Тэкля… То есть Тэфа… Ты не плачь. Будет тебе убиваться. – Кто-то легонько прикоснулся к плечу.
Изнемогая от слез, девушка вздрогнула, отбросила чужую руку.
Ей показалось: старик уже явился, вот прямо сейчас; явился, чтобы требовать того, что муж имеет право требовать от жены.
Но… рядом с постелью стоял Доминик, в глазах его было столько сочувствия.
– Тэфа, ты не плачь. Муж твой стар, конечно. Я-то его раньше не видел, а там, в костеле, все никак не мог поверить – как это тебя за такого старика выдают. Я сам чуть не сомлел от ужаса. Представляю, каково тебе!
Тэфа всхлипнула:
– Ужасно, все это ужасно! Это папенька так решил. А с ним не поспоришь. Мне кажется, я умру сегодня же ночью. Я не выдержу…
– А ты и не спорь с отцом. Подумаешь, папенька! У тебя своя жизнь, и только ты должна ее устраивать, причем по собственному разумению и по своим наклонностям. – Доминик пожал плечами, достал из кармана жилета большие золоченые часы. – Сейчас еще слишком светло, не годится деру давать. Рано. А вот вечером…
– Что вечером?
– А вечером, когда все упьются, ты выйдешь на задний двор. Там уже будет ждать тебя моя карета. Я сейчас же кликну кучера, он будет наготове.
– Я выйду на задний двор к твоей карете? А зачем?
– А затем, что мы с тобой убежим.
– Мы с тобой убежим? А зачем?
– Тэкля! То есть, прости, Тэфа! Что значит зачем? Видишь, ты еще только повенчалась с ним – и сразу же соображать перестала, как древняя старуха! Не такой ты была в детстве, не такой я тебя запомнил и полюбил! Что значит: «Зачем сбежим?» – На лице Доминика появилось раздраженно-дразнящее выражение. Но оно мелькнуло и исчезло, и вот уже глаза его смотрят нежно и умоляюще: – Затем, что не нужно тебе со стариком жить! А еще затем, что ты мне суждена самим небом! Понимаешь? Не старику этому, которого спьяну твой отец выбрал в мужья тебе. А мне, именно мне! Не обманывай свое сердце! Мы с детских лет любим друг друга. И мы оба это знаем. Вчера я смотрел на тебя и никак не мог поверить, что ты выходишь замуж, что ты станешь женой другого. Но я же не знал еще, кто твой жених! Я был уверен, что он молод, хорош собой и что ты влюблена в него крепко. Еще вчера я лишь о том и думал, чтобы увезти тебя. Но я не осмелился говорить об этом. Как мог я мешать твоему счастью? А только счастья, как выяснилось, нет и в помине! И вот когда увидел я этого старика, то сразу решился, и никаких сомнений больше у меня уже не осталось. Послушай, я знаю, какой это кошмар – когда жизнь твою помимо твоей воли отдают на поругание чужому нелюбимому человеку. Я не дозволю, чтобы это случилось с тобой! Чтобы это случилось со мной – ведь без тебя уже счастья моего не будет. Милая моя, любимая! Решайся…
Сердце Тэфы бешено застучало.
Она смотрела в синие глаза Доминика и понимала: друг детства прав, целиком и полностью. Между ними всегда было что-то большее, чем детская дружба, – только тогда это не осознавалось, а потом их пути разошлись. Но как только Доминик появился в усадьбе, рядом с ним стало так спокойно и хорошо, и все грустные мысли исчезли, а осталось какое-то непонятное теплое счастье…
– Решайся, любимая. Другой возможности у нас уже не будет. – Юноша осторожно присел на краешек постели, взял Тэфу за руку, прижался к ней губами.
От осторожного поцелуя по телу вдруг покатилась жаркая хмельная волна.
В следующий миг Тэфа уже поняла, что обнимает Доминика, покрывает поцелуями лицо его и шепчет:
– Любимый, избавитель мой! Тебя послал мне Бог. Я так молилась, так умоляла. Конечно, милый, я согласна! Как только стемнеет, я выйду на задний двор и сяду в твою карету. Что твоя жена, что мой муж – все неважно. Я хочу быть с тобой, хочу быть только твоей. А там – пусть погоня, пусть все, что угодно. Наверное, нас нагонят, вернут. Все равно.
– Успокойся, любимая. Погони не будет. Но даже если вдруг и случится – что с того?! Родные твои не сразу поймут, в чем дело, а когда спохватятся – мы будем уже далеко. Я все придумал. Слушай, мы сегодня же выедем за границу, мы поедем в Париж, Берлин, Вену. Я слишком долго был без тебя. И больше уже никто тебя у меня не отнимет. Ты слышишь? Никто!
– Я слышу. Я верю.
– Я люблю тебя.
– И я…
Шептать признания. Слышать слова любви. Целовать. С замирающим сердцем принимать поцелуи. Стать сильной и решительной. Верить. Жить. Любить…
Тэфа обнимала Доминика так крепко, крепко-крепко, сколько было сил. И чувствовала, что в ее сердце, еще недавно ледяном и съежившемся от горя, распускается райский сад с ароматными прекрасными цветами и беззаботно заливающимися соловьями.
– Но как же матушка? – вдруг вспомнила Тэфа. И сразу же испугалась. – Доминик, когда она доведалась про мой брак, ей сделалось плохо. И пришел доктор и сказал, что матушке нельзя волноваться.
– Чудная ты, Тэфа. – Доминик нежно погладил ее светлые волосы. – Матушка твоя волновалась, что тебя за старика выдают. А как она доведается, что живешь ты со мной в любви и роскоши, то волноваться она, натурально, не будет.
Тэфа счастливо улыбнулась. Конечно, Доминик прав! И если бы она сама как следует подумала, то пришла бы к точно такому же выводу. Просто от счастья голова кружится. И как же это прекрасно!
* * *Осмотрев номер – спартанская кровать, вытертый ковер, пыльное зеркало, графин с водой и граненый стакан на хлипком столике, – Лика Вронская грустно вздохнула, вытащила из сумки чистое белье и гель для душа, потом с опаской открыла дверь в ванную.
Приятного сюрприза за ней не оказалось: допотопная сантехника, старая кафельная плитка, по которой, свирепо шевеля усами, юркали тараканы.
