Анна и Сергей Литвиновы - Исповедь черного человека
— Мама, расскажи про ту твою, старую работу! Мы, оказывается, коллеги? Вот здорово!
— Ах, что там говорить! Все мы были такими молодыми! Большинству было по двадцать, максимум двадцать пять лет. И мне, и Королеву. Один только Фридель был старше всех…
— Фридель?
— Да, все так называли Цандера, Фридриха Артуровича. Он ведь и сам так себя именовал: Фридель. Он нам тогда стариком казался — а ведь, подумать только, он моложе был меня теперешней. Лет сорок — сорок три… Я в ГИРДе с ним работала, а потом, когда бедненький Цандер умер, перешла из ГИРДа вместе с Королевым и почти всеми другими бригадами в РНИИ. Ты знаешь, что такое ГИРД, РНИИ?
— Мама, ты что, забыла, где я учусь?
Конечно, Владику были ведомы — из баснословных прошлых лет — эти аббревиатуры. ГИРД сами служившие в нем люди расшифровывали как «группа инженеров, работающих даром». На самом деле ГИРДом именовалась «группа изучения реактивного движения» при тогдашнем ОСОАВИАХИМе (нынешнем ДОСААФе). Именно они, инженеры ГИРД, создали и запустили в тридцатые самую первую советскую ракету. А РНИИ — Реактивный научно-исследовательский институт — создали потом военные — на основе ГИРДа и ленинградской ракетной лаборатории. Инициатором создания РНИИ был Тухачевский, поэтому, когда его скосили в волне репрессий, взялись и за институт.
— Вот я не знал, мамуля, что тебе, оказывается, все эти аббревиатуры ведомы! — воскликнул Владик. — Эх, как же я тебя раньше обо всем не расспросил?! Ну, расскажи, как тогда все было устроено? Что ты там делала, в ГИРДе?
— Была я, Владик, простой совслужащей. У меня ведь и образования никакого не имелось соответствующего. Я ведь только училась тогда, и не в Бауманском, а всего лишь в библиотечном. А работала я обычной барышней при пишущей машинке. Печатала. Отвечала на телефонные звонки. Всяких проверяющих принимала. Чай им заваривала. Мы, вместе с другими девочками, Фриделя подкармливали. И Королева. Они ведь как запойные были — за своей работой ничего не замечали.
— О, мама! Как интересно!
— Да что уж тут рассказывать? Они просто молодые сумасшедшие были. Одни ракеты на уме. Ничего вокруг не замечали. Фридель — ему даром что за сорок было — временами восклицал: «На Марс! На Марс!» И ведь у них — получалось! Они не просто маньяками свихнутыми были. Не просто мечтатели, утописты, фантазеры! Они же рассчитали и даже создали тогда реактивный двигатель. И на стенде его опробовали, и ракета потом с ним полетела. Всей организацией дела, конечно, Королев руководил. Он и подвал тогда для ГИРДа нашел на Садовой. Все вокруг него вертелось. Ведь сначала считалось, что Цандер у нас за главного. Но Фридель — он ведь командовать не умел. Он никому никогда приказов не отдавал. «Сделайте для меня, голубчик, то-то и то-то», — передразнила мама прибалтийский акцент Цандера. Глаза ее увлажнились. — Он всех просил только. И Фриделя слушались просто потому, что он всегда, с технической стороны, прав оказывался. И очень уж был увлечен своими междупланетными полетами, своим двигателем ОР-1 и Марсом. Он готов был за расчетами хоть ночь напролет сидеть. У меня даже обязанность была: после окончания рабочего дня выдворять из нашего подвала Цандера. До смешного доходило: помню, аврал был, мальчики непременно хотели, чтобы к Новому году их двигатель заработал. Фридель вообще домой не желал уходить. Однажды, чтобы его выпроводить, ему ребята ультиматум поставили: если он не отправится отдохнуть — тогда все остальные с рабочих мест уйдут. А коли послушается, весь коллектив ночь напролет трудиться будет. Ну, уговорили. Ушел он. А потом, под утро, вдруг вылезает из-за какой-то ветоши: «Благодарю вас, товарищи, я прекрасно отдохнул, сделал тут кое-какие расчеты…» А однажды утром, помню, пришла я на службу первая — а он с логарифмической линейкой за столом. Спрашивает меня эдак рассеянно: «Что, вы уже уходите? А я тут что-то засиделся!»
Глаза мамы блестели. Она шла, доверчиво и трогательно держа сына под руку.
— Мы с девочками Фриделю котлеты из дома приносили, в ящик стола подкладывали. Цандер найдет, скажет лукаво: «О! Опять ко мне мышка приходила!» — так и питался. Он, когда в столовую ходил, самые дешевые блюда брал, все деньги для семьи экономил, у него двое детей было. Тогда кто-то из наших договорился со столовой — Королев, как всегда, наверное. (Столовка в нашем же подвале была.) Заплатили им вперед за месяц за цандеровские обеды, договорились, что ему не проболтаются. А он все ходил, платил свои семь копеек и радовался: «Как в нашей столовой вкусно стали приготавливать пищу!» — Мама опять спародировала прибалтийский акцент. — Бедненький Цандер. И умер он так по-дурацки! А может, и слава богу, что он до тридцать седьмого года не дожил. Он бы, с его романтизмом, в лагере точно не уцелел.
Владику не хотелось сейчас говорить о лагере и о тридцать седьмом. Ему на первом курсе во «введении в специальность» упоминали, конечно, о талантливом советском ученом-ракетчике по фамилии Цандер. Но он и знать не знал, что мамочка, оказывается, была с ним знакома!
— Как же он умер? — спросил он у спутницы.
Антонина Дмитриевна вздохнула.
— Королев ему путевку достал, в санаторий, в Кавминводы. Еле-еле бедненького Фриделя убедили, выпроводили — дескать, все равно двигатель он сделал, а испытывать его в Нахабино вроде не его, не барское дело. Ну, согласился он, уехал — да только билет в третий класс взял. Все для семьи денежки экономил. И тифом, верно, там, в вагоне, заразился. Умер вскоре в карантине в Пятигорске.
Мама достала из сумочки платочек, вытерла глазки, с чувством высморкалась.
— Я таких, как Цандер, увлеченных людей потом больше никогда не видела. Представляешь, он дочь свою Астрой назвал, а сына — Меркурием. Неземной был человек. «На Марс, на Марс!»
— А Королев? Он какой?
— Я ж говорю, ему еще двадцати пяти тогда не было — но, знаешь, он настолько умел себя поставить, что — просто поразительно! — его все слушались. Однажды, помню, понадобился им зачем-то самолетный винт. Королев узнал, где таковой имеется, позвонил на склад: с вами говорит главный конструктор Королев. Прошу вас немедленно передать моим людям такой-то пропеллер: срочно необходимо для важнейших производственных и государственных нужд. Потом приехали они с парнем-товарищем на склад. Рассказывали, наш Серенчик даже внешне преобразился: ростом выше стал, надменность во взгляде появилась. Говорит своему спутнику: ну-ка, забирайте. Тот пропеллер берет на плечо, они выходят. А складские даже не усомнились, что те вправе винт забирать!.. Поэтому, знаешь, когда Королев, в свои двадцать четыре года, стал всем ГИРДом руководить — а нас там чуть не сотня человек трудилась, — никто в его главенстве даже не усомнился.
— А за что его арестовали?
— Это уже намного позже было. Когда мы в РНИИ работали. Он там, слава богу, был не начальник. Может, потому и уцелел. А я, когда зимой тридцать седьмого начальника института Клейменова Ивана Терентьевича и его заместителя Лангемака Георгия Эриховича в один день взяли, поняла: надо бежать. Может, я следующей буду, вот я и убежала в Энск. Слава богу, искать меня энкавэдэшники тогда не стали. Да и не нужна я им, видать, оказалась: много ли заговоров они на меня, секретаршу, могли повесить! А вот Лангемак с Клейменовым так из лагерей и не вернулись. Слышала я, их реабилитировали недавно — посмертно. Я-то думала, Королев тоже погиб. Его чуть позже, как я знаю, взяли — уже в тридцать восьмом. А он, видишь, оказывается, живой. И каким стал — засекреченным академиком! Интересно, а что с Глушко?
— Он мало того что живой: он у нас в институте кафедрой заведует. На другом факультете, у двигателистов. Ну, и тоже главный конструктор в одном из «ящиков». Говорят, они вместе с Королевым ракету делали.
В пылу столь задушевной беседы Антонина Дмитриевна и Владислав Иноземцев нечувствительно отмахали уже по Сретенке аж до самого Садового кольца. Если взять на вооружение столь любимую мамой теорию, что даже само место, где идет разговор, влияет на его содержание, то, казалось, что в этом московском месте могло бы воздействовать на тему их беседы? Разве что — с натяжкой — находившийся некогда неподалеку, на Садовой-Спасской, подвал ГИРДа? А может — но они-то никак не могли знать об этом, — маршрут повлиял, потому что именно по нему ездил — в Кремль или обратно — главный конструктор Королев: по Сретенке и дальше по Мещанской — переименованной недавно, после фестиваля, в проспект Мира. А вскорости правительство подарит главному конструктору двухэтажный коттедж в Третьем Останкинском переулке, неподалеку от входа на Выставку.
— Мама, раз уж зашел разговор о твоей молодости, скажи: кто все-таки моим отцом был?
Антонина Дмитриевна ждала этого вопроса и боялась его. И Владик знал, что он снова задаст его, и тоже боялся. И вот вопрос прозвучал — в очередной раз. И мама опять, как всегда при этом разговоре, посмурнела и опять сказала, как уже не раз бывало:
