Эрик Сунд - Девочка-ворона
София уснула и проснулась, только когда Микаэль постучал в дверь и сказал, что уже утро.
– Ты просидела здесь всю ночь?
– Ну почти. Я сегодня встречаюсь с клиенткой и должна понять, как мне с ней себя вести.
– О’кей. Мне надо бежать. Вечером увидимся?
– Да, я позвоню.
Он закрыл дверь, а София решила послушать дальше и перевернула кассету. Она услышала собственное дыхание, когда Виктория сделала паузу. Когда та вновь заговорила, ее голос звучал уравновешенно.
…он покрылся потом и хотел, чтобы мы обнимались, хотя было очень жарко, а он еще продолжал поливать агрегат водой. Когда он наклонялся, чтобы зачерпнуть из деревянной лохани воды, мне был виден мешочек у него между ног, и мне хотелось толкнуть его так, чтобы он упал на раскаленные камни. На камни, которые никогда не остывали, а каждую среду грели теплом, все равно не прогревавшим до костей. Я просто сидела, не говоря ни слова, тихо, как мышка, и все время видела, как он на меня смотрит. Как глаза у него делались странными и он начинал тяжело дышать, а потом мне позволялось пойти в душ и отмыться после игры. Хотя я знала, что никогда не смогу стать чистой. Мне следовало быть благодарной за то, что он показал мне так много тайн, подготовив к тому дню, когда мне предстояло встретить парней, которые, возможно, окажутся ужасно неловкими и торопливыми, каковым он уж точно не был, поскольку всю жизнь упражнялся и впитал науку бабушки и ее брата, причем это ему нисколечки не повредило, а, напротив, сделало его сильным и выносливым. Он сотню раз, не пикнув, бегал Васалоппет[22] со сломанными ребрами и выбитыми коленями, хотя на середине дистанции его рвало. Остававшиеся у меня внизу царапины, после того как он вдоволь наигрывался на банной скамье и вытаскивал пальцы, не считались поводом для нытья. Когда он, закончив со мной, запирал дверь бани, я думала о самке паука, которая после спаривания съедает маленьких самцов…
София вздрогнула. Почувствовала приступ дурноты.
Она явно опять уснула, и ей снилось множество отвратительных вещей, наверняка из-за работавшего магнитофона. Ее мыслями и снами управлял монотонный голос.
Бормотание Виктории Бергман проникло ей в подсознание.
ПРОШЛОЕКрылья мухи безнадежно прилипли к жевательной резинке. Трепыхайся не трепыхайся, думает Девочка-ворона, тебе больше не летать. Завтра солнце будет сиять, как всегда, но на тебя оно светить уже не будет.
Когда отец Мартина коснулся ее спины, она инстинктивно отпрянула. Он слез с велосипеда, и теперь они стоят рядышком на гравиевой дороге перед домом тети Эльсы.
– Мартин уже несколько раз спрашивал про тебя. Ему ведь не с кем играть.
Он протягивает руку и ласково прикасается к ее щеке.
– Хорошо бы ты как-нибудь пошла вместе с нами купаться.
Виктория отводит взгляд. Она привыкла к прикосновениям и точно знает, к чему они ведут.
Она видит это по его глазам, когда он кивает, прощается и едет дальше. В точности как она и подозревала, он останавливается и оборачивается:
– И кстати, нельзя ли у вас одолжить газонокосилку? Он такой же, как другие, думает она.
– Она стоит возле сарая, – говорит Виктория, махая на прощание рукой.
Интересно, когда он вернется за косилкой?
При мысли об этом у нее в груди все сжимается, поскольку она знает, что тогда он снова коснется ее.
Знает, но тем не менее не может удержаться и не выйти на пляж.
Она не понимает почему, но ей все-таки приятно находиться в обществе этой семьи, особенно Мартина.
Разговаривает он еще плохо, но его немногословные и временами неразборчивые объяснения в любви все равно принадлежат к числу самого замечательного, что ей когда-либо говорили. При каждой новой встрече он подбегает к ней с блеском в глазах и крепко обнимает ее.
Они играли, купались и гуляли по лесу. Нетвердо ступая по труднопроходимой местности, Мартин указывал на разные предметы, и Виктория терпеливо объясняла ему, как они называются.
“Гриб”, говорила она, “сосна” или “мокрица”, и Мартин старался повторять за ней все звуки.
Она знакомит его с лесом.
Первым делом Виктория сбрасывает обувь, чувствуя, как песок проникает между пальцами и осторожно щекочет. Она снимает футболку и чувствует, как солнце бережно прогревает кожу. Несущие свежесть и прохладу волны касаются ее ног, и она бросается в воду.
Она лежит в воде так долго, что кожа сморщивается, и ей хочется, чтобы кожа стала рыхлой или отслоилась, тогда у нее сможет появиться совершенно новая, никем не тронутая кожа.
Ей слышно, как на тропинке появляется семья. Увидев ее, Мартин издает радостный возглас. Он мчится к берегу, и Виктория бросается ему навстречу, чтобы он не успел добежать до воды и замочить одежду.
– Моя Пеппи, – произносит он, обнимая ее.
– Мартин, ты же знаешь, что мы решили остаться здесь до начала занятий в школе, – вставляет папа, глядя на Викторию. – Поэтому тебе незачем душить ее в объятиях именно сегодня.
Виктория, в свою очередь, обнимает Мартина, но внезапно до нее доходит.
Как мало времени.
– Если бы мы были только вдвоем, ты и я, – шепчет она Мартину на ушко.
– Ты и я, – повторяет он.
Он нуждается в ней, и она все больше нуждается в нем. Она решает во что бы то ни стало упросить отца разрешить ей остаться здесь как можно дольше.
Виктория надевает футболку прямо на мокрый купальник и залезает в босоножки. Потом берет Мартина за руку и ведет вдоль берега. Прямо под сверкающей гладью воды она видит ползущего по дну рака.
– Помнишь, как называется это растение? – спрашивает она, чтобы отвлечь внимание Мартина на папоротник, а сама тянется за раком. Крепко обхватывает его за жесткий покров и прячет за спиной.
– Папоротник? – Мартин смотрит на нее вопросительно.
Виктория смеется, Мартин тоже.
– Папоротник, – повторяет он.
Продолжая смеяться, Виктория достает из-за спины рака и сует малышу под нос. Она видит, как его лицо перекашивается от испуга и он разражается истерическим плачем. В качестве извинения она бросает рака на землю и топчет до тех пор, пока клешни не перестают сжиматься. Потом обнимает мальчика, но тот безутешен.
Виктория чувствует, что утратила над ним контроль, просто быть с ним самой собой уже недостаточно. Требуется нечто большее, но что именно, она не знает.
Утратить контроль над ним – это все равно что утратить контроль над собой.
Впервые его доверие к ней поколебалось. Он подумал, что она хочет ему зла, что она, оказывается, из тех, кто причиняет зло.
Ей хочется находиться рядом с Мартином вечно, но она знает, что в воскресенье приедет отец и заберет ее.
Ей хочется остаться на хуторе навсегда.
Быть с Мартином. Всегда.
Она полностью поглощена им. Может сидеть и смотреть на него, когда он спит, наблюдать, как у него бегают глаза под закрытыми веками, прислушиваться к тому, как он тихонько поскуливает. Мартин показал ей, как выглядит спокойный сон, что таковой существует.
Однако неумолимо наступает суббота.
Они, как обычно, на берегу. Мартин сидит на кончике пледа у ног дремлющих родителей и рассеянно играет с двумя деревянными лошадками, купленными в магазине.
Небо все больше затягивается облаками, и послеполуденное солнце выглядывает лишь изредка.
Виктория знает, что мгновение, которого она страшится, приближается семимильными шагами. Прощание.
– Ну, нам, пожалуй, пора домой, – говорит мама, поднимая голову с руки мужа. Она встает и начинает упаковывать вещи в корзинку для пикника. Забирает у Мартина лошадок, и тот с удивлением смотрит на свои пустые ручки.
Папа встряхивает плед и сворачивает его.
В том месте, где они лежали, трава примялась и выглядит чуть темнее. Виктория представляет себе, как трава вскоре опять потянется к небу и при следующем взгляде на это место покажется, будто семьи тут никогда и не было.
– Виктория, ты не хочешь прийти сегодня к нам поужинать? – спрашивает мама. – Заодно испробовали бы новый крокет. Вы с Мартином будете в одной команде.
У нее внутри все содрогается. Больше времени, думает она. Я получу дополнительное время.
Она понимает, что тетя Эльса расстроится, если не провести последний вечер вместе с ней, но все равно не может отказаться. Просто не может.
Когда семейство удаляется в сторону тропинки, Викторию охватывает чувство спокойного предвкушения.
Полная надежд, она собирает в мешок купальные принадлежности, но не идет прямо домой, а задерживается у озера, возле бревенчатых сараев, наслаждаясь покоем и одиночеством.
Проводит руками по гладкой древесине и думает о пережитом бревнами времени, о многочисленных руках, которые их касались, обрабатывали, использовали, преодолевая любое сопротивление. Похоже, их уже больше ничто не волнует.
Ей хотелось стать как бревна, такой же безразличной ко всему.
