Смерть Отморозка - Кирилл Шелестов
–Па-де-де! – догадалась Анна.
–Да, когда реприза звучит в оркестре, так светло, радостно, мощно!… И зал вдруг тоже замер. Видимо, зрители что-то почувствовали. И я в каком-то восторге, как пьяный, не понимая, что делаю, объявляю в микрофон: «Дамы и господа! Я люблю эту прекрасную девушку и прошу ее стать моей женой. Я хочу этого больше всего на свете! Я никогда не решался сказать ей об этом, у меня даже нет обручального кольца… Поддержите меня, пожалуйста!». Поль, надо было слышать, как взорвался зал!
–Да, на французскую публику это, должно быть, произвело впечатление,– улыбнулся Норов.
–Овации гремели минут десять! Все встали. У меня текли слезы, я плакал. Кло тоже расплакалась… многие в зале улыбались сквозь слезы… Мама тоже поднялась на сцену и встала рядом со мной. Это была самая счастливая минута в моей жизни! Вы меня понимаете?
–Да,– Анна тоже была растрогана.
–Мне не доводилось испытывать счастье с женщиной на сцене, при таком стечении народа,– уклончиво заметил Норов.– Я всегда предпочитал интимность. Впрочем, я не артист.
* * *
–Що везешь? – спросил капитан.
–Цемент, – ответил Норов.
–Много?
–Шесть тысяч тонн.
–Куди тоби стильки? Своего что ль не мае?
–Не мае,– подтвердил Норов.
–А туди ж! – саркастически хмыкнул лейтенант.– Мы, мы! Москали! Тильки кричати и вмиете. Пропадете без нас!
–Уже пропали,– подтвердил Норов.
Капитану понравилась его покладистость.
–Ну пишли, подивимось, що там за цемент.
Они проследовали к составу, и Рындин отодвинул дверь вагона. Капитан окинул взглядом сложенные мешки, и наклонился, рассматривая маркировку.
–Так це ж цукор! – удивился он, распрямляясь.
–Цемент! – возразил Норов.
–Цукор! Тут и написано «цукор»! Сам подивися!
–Это просто мешки от сахара, а внутри – цемент,– объяснил Норов.
Капитан достал перочинный ножик, открыл, сделал маленькую прорезь в мешке, взял на палец и лизнул.
–Цукор! – уверенно заявил он.– Шо ты мени голову морочишь!
–Песок,– уступил Норов.
–Цукор!
–Ладно, пусть будет цукор,– вздохнул Норов.
–Двадцать,– решил капитан.– И ще пять за те, що затиснути хотив. Разом – двадцать пять.
–Да нет же у меня столько!
Капитан сдвинул брови, стараясь придать своему добродушному лицу свирепое выражение, и с минуту буравил Норова испытующим взглядом.
–Скильки грошей везешь? Тильки говори правду!
–Двадцать одну тысячу триста! Можешь обыскать!
–А вашими рублями?
–Семь тысяч!
–Ривно сим тисяч?
–Ну, может, чуть больше.
–А не брешешь?
–Честное слово!
–Ладно, – вздохнул капитан.– Давай все, что есть.
Норов взглянул на полковника.
–Щас принесу! – пообещал он.
Он убежал к своим и через несколько минут вернулся с деньгами. Капитан, прикрыв дверь в вагон, тщательно пересчитал стодолларовые купюры и рубли, что заняло время, поскольку он дважды сбивался и начинал заново. Оказалось, что полковник в спешке захватил на двести долларов больше. Капитан погрозил Норову пальцем и без всякого стеснения рассовал деньги по карманам, заставив топорщиться мундир и натянуться на ляжках форменные брюки.
–Пишли, пидпишу,– проворчал он, довольный.– Эх, даже цукру у вас немае! Привыкли на нашому горбу виижджати!
И он осуждающе покачал головой.
–Отвыкнем,– пообещал Норов.
–Да ладно уж,– отмахнулся капитан.– Куди ви без нас!
Его снисходительность объяснялась пониманием того простого обстоятельства, что чем сильнее будет стремление наглых москалей выезжать на привычном украинском горбу, тем больше – доход в его карман.
Они вернулись к вагончику, капитан с полковником скрылись внутри, а Норов остался ждать. Он держался из последних сил и опасался, что в душном помещении не выдержит, потеряет сознание.
–Козел хохловский! – выругался подполковник, вернувшись с подписанными бумагами, на которых красовались печати.– Ноги бы ему оторвать. Зря ты ему столько бабок отвалил! Его можно было и на восемнадцать нагнуть!
–Знаешь, чем он принципиально отличается от тебя? – устало спросил Норов.
–Чем? – спросил полковник.
–Вот и я не знаю. Думал, ты мне объяснишь.
* * *
Жан-Франсуа помолчал, машинально теребя хвост своих длинных, обвисших волос.
–Дальше все было прозаичнее,– со вздохом проговорил он.– Кое в чем ты прав, Поль: демократия и культура плохо уживаются. Людям нужен футбол, а не серьезная музыка. Да и семейные будни не подразумевают творчества, – требуются деньги. Я надеялся посвятить свою жизнь творчеству, но с заработком не складывалось. В мире музыки конкуренция огромна, отбор жесткий. Те, кто прорываются наверх, получают все: славу, огромные гонорары, а большинству, застрявшему внизу, достаются гроши. Для успеха мало одного таланта, пусть даже большого, необходимы еще другие качества: умение чувствовать конъюнктуру, находить покровителей, нравиться им. Всего этого во мне, увы, нет.
–Это совсем не умаляет твоих человеческих качеств,– заметил Норов.
–Возможно, но не оставляет мне ни малейшего шанса разбогатеть. Кло желала продолжения праздника, она привыкла к комфорту, роскоши. Мы жили на ее деньги, вернее, на деньги ее родителей. Я ощущал напряжение, возникавшее между нами, но старался не обращать внимания. Потом появилась Мелисса, и мы на время забыли о всех разногласиях! Мы все так радовались: и Кло, и я, и ее родители, и мои! Но так продолжалось не очень долго. Потом случилось то, что должно было случиться… – он криво усмехнулся, обнажив мелкие неровные зубы.
–У нее появился другой? – произнес Норов, просто, будто делая хирургический надрез.
Жан-Франсуа болезненно поморщился.
–У нее появился другой,– подтвердил он.– Я предчувствовал это, боялся этого, даже готовился… но все равно, оказался не готов. Это страшно, Поль! Страшно даже не то, что твоя жена спит с другим мужчиной, а то, что она тебя уже не любит. Не восхищается тобой, не смотрит на тебя влюбленными глазами…. И этого уже не вернуть! Это больно, ужасно больно, невыносимо! Некоторое время я терпел из-за Мелиссы… Но потом все-таки ушел.
–Вы ушли сами? – спросила Анна.
–Сам… Я не мог оставаться…. Это было… унизительно и слишком мучительно…
–Мелисса очень вас любит.
–Я ее тоже. Сейчас в ней – смысл моей жизни…
