Надежда Зорина - Непойманный дождь
Однажды, когда я еще не был затворником, у меня собралась довольно большая компания. Мы пили пиво, общались, в общем, нам было весело.
И тут я придумал одну штуку, в шутку придумал: идеальное преступление — не оригинальная идея, но остроумное исполнение. И вот сейчас мне это вспомнилось — в нужный момент вынырнуло из памяти. Одним из пунктов идеального преступления был наиболее простой способ угона машины. Собственно, угон и явился толчком. Мы стояли на балконе, курили, и тут к подъезду подъехала машина — старый рафик с нелепой надписью на боку: «Экологически чисто и очень быстро!». Из рафика вывалился мужичонок, неловко, задом — руки у него были заняты огромными бутылями с питьевой водой: видно, кто-то из соседей заказал. Так же, задом, он захлопнул дверцу машины и вошел в подъезд. Вот тогда-то я и подумал об угоне, а вслед за ним придумалось и преступление. Совершать его нужно непременно в дождливую погоду, когда бутылки не поставишь на землю. И воды заказать литров двадцать, чтобы руки его основательно загрузить. Мы смеялись, нам было весело. Но, черт его знает почему, потом мне все время попадались объявления этой фирмы, и номер телефона сам собой вбился в голову.
Я посмотрел на часы — как странно, всего только три, а мне казалось, что наступает вечер. Пасмурная погода сбила и сонно-обморочное состояние. Но теперь мне нужно сосредоточиться, взять себя в руки и сосредоточиться. Позвонить маме, позвонить на работу, сослаться на небольшую простуду, а потом… Потом мне предстоит выйти из дому. Это потруднее, чем угнать машину. Преодолеть подстилку, избежать выстрела. Нет, выстрел тут ни при чем — ведь смерть моя, по здравом размышлении, отменилась.
Костюм курьера я сменил на нейтральные джинсы и куртку, но очки пришлось оставить — без них на свету мне просто невозможно. Сварил себе кофе, а выпить не смог. Хотел закурить — сигарета страшно горчила. Ничего, когда все закончится, станет легче. Надел перчатки, чтобы не оставить отпечатков, и…
Ну вот, а теперь самое сложное — преодолеть отвращение, преодолеть то невыразимое… это зародышево-розовое… Выйти из квартиры. Вот идиот! Ну что тут такого? Это ведь просто какой-то матрас — детский матрасик, судя по цвету. Ребенок вырос, матрас снесли на помойку, а этот бездомный бедолага… Ну что тут такого?
Голова закружилась, но я вышел, я смог. Никакого бомжа и никакой подстилки. Чистые, еще влажные ступеньки — уборщица — ангел, святая! — все вымела и вымыла пол.
А все остальное прошло как в счастливом сне, когда все так легко получается. Купил карточку на десять импульсов, позвонил из таксофона, заказал двадцать литров воды, назвал чужой адрес и стал дожидаться машины. Рафик подъехал действительно быстро — реклама не обманула. И служащий благословенной экологически чистой воды не подвел — загруженный под завязку, не стал запирать машину, толкнул задом дверцу, совсем по сценарию. Я сел и поехал, как только он скрылся в подъезде.
Погони не было. И пост ГИБДД я миновал без приключений — они на меня даже не обратили внимания — едет себе раздолбанная таратайка и пускай едет, счастливого пути. И дорога — вчерашнее зловещее шоссе — совсем не испугала. Мне было весело, легко и весело, почти так же, как в те времена, когда я еще не успел сделаться затворником и мы пили пиво. Теория, шутка осуществлялись на практике — ну разве это не весело?
Мой фордик в спокойном ожидании стоял на том месте, где я его оставил, — никто его не угнал, никто не тронул его органов — все было в порядке. А мысль, что его всю ночь охранял человек в черных очках и бейсболке, просто-напросто рассмешила — вот для чего нужны двойники: заменять тебя, когда ты отсутствуешь.
Обратный путь я тоже преодолел без приключений — сегодня определенно мой день, — и у гаражей мне никто не встретился. Поставил машину без нежелательных свидетелей и пошел на остановку: остаток дня — для полной реабилитации — я решил провести с Тоней.
* * *Для полной реабилитации. И не только. Было еще множество причин и потребностей, смутных, неоформившихся, но которые я все объединил под одним названием: перевод стрелок. Собственно, передо мной сейчас было три пути: вернуться в спокойную, здоровую колею курьера, как будто ничего не произошло, вернуться в прошлую жизнь, плюнув на выздоровление, и попытаться снова сбежать — в неизвестность. Но для того чтобы выбрать, требовались силы и ясная голова, а у меня не было ни того ни другого. Хулиганско-деловая поездка за город меня взбодрила и освежила, но потом я как-то внезапно устал. И потому перевел стрелки: притворяясь перед самим собой, решил, что в данный момент важнее всего навестить семью, пообщаться с Тоней — она ведь совсем одна. А потом уже решать другие проблемы.
Все время, пока ехал в троллейбусе, я представлял тот легкий, незамысловато-шутливый разговор с сестренкой, который поведу, — настраивался на игровую волну:
— Привет, Тонечка! Вот и я! Давно не виделись.
— Ох, как здорово, что ты приехал! А мама сказала, ты простудился и заболел.
— Простудился, но Айболит меня вылечил. Кхе-кхе-кхе, только немного кашель остался. Ну, как поживаешь? Что поделываешь? Хочешь, в субботу съездим в зоопарк?
И все в таком роде. И когда входил в квартиру (дверь открыл своим ключом, чтобы ее не беспокоить), насадил на лицо этакую игривую улыбку и приготовился гаркнуть:
— Привет, Тонечка!
Но не гаркнул, и улыбка моя скисла, и весь я сразу же скис. Сестра сидела в прихожей в своем кресле, прямо напротив входной двери, и чувствовалось, что до этого она не отрываясь на нее смотрела, как будто кого-то ждала, с нетерпением, с беспокойством.
— Тонь! Ты чего здесь?… — Я кинулся к ней, взял за плечи, тихонько встряхнул.
Она на меня посмотрела каким-то отсутствующим взглядом.
— А я не надеялась, уже не надеялась. Мама звонила, но я не надеялась, думала, она просто меня утешает, — проговорила она монотонно.
— На что не надеялась?
Я развернул ее кресло и повез в комнату. Это была уловка: не видеть ее лица, чуть-чуть притвориться, что не очень обеспокоен ее видом, детский испуг (ведь так легко развеять!).
Тоня ничего не ответила. Голова ее слегка вздрогнула от толчка, когда мы переваливали порог. Мне стало не по себе, и я заложил какой-то нелепый вираж по комнате, крутанул ее в кресле и резко развернув, затормозил у окна — видно, тема игривости прочно засела.
— Тпру! Приехали!
И только тогда присел перед нею на корточки и увидел, что она плачет, — слезы текли по все так же отсутствующему лицу. И все-таки опять не унялся, принялся ее тормошить с дурацкими прибаутками, не соображая, что несу:
— Отольются зайке Тонечкины слезки. У ней глазоньки опухли. О чем Тонечка плачет?
А она вдруг, словно ее резким толчком сзади опрокинули вперед, с размаху упала на меня, обхватила руками, сильно, до боли, сжала и разрыдалась.
— Тошенька! — совершенно забывшись, выкрикнул я. — Тошка-Антошка! — растерявшись окончательно, переносясь на шесть лет назад, прошептал я — так мы называли ее до аварии, нашу маленькую девочку-сорванца, с короткой стрижкой, в брючках с забавными подтяжками, больше похожую на мальчика. Это прозвище давно стало табу. С тех самых пор, как мы узнали, а главное, она узнала, что болезнь ее навсегда, что не только бегать, прыгать, скакать, но и просто ходить она никогда не будет. Я впервые его нарушил. И ужасно испугался. А с Тонечкой сделалась настоящая истерика.
Я не знал, как ее успокоить. Поднял с кресла, долго носил по комнате на руках, как маленького ребенка. Мне самому было тяжко — душно и невозможно сдерживать слезы. И ее обнимающая рука очень больно защемила кожу на шее. И опять захотелось умереть. Вместе с ней умереть. Вернее, не так: чтобы мир сейчас, сию минуту, перестал существовать — какая-нибудь атомная бомба упала бы, что ли. Перестать жить немедленно. Потому что мучения… потому что больше… переносить невозможно. И не выдержал, вернул ее в кресло, почти бросил, убежал в другую комнату и разрыдался.
Дорога, гроза… Какая к черту дорога-гроза, когда моя сестренка… когда моя единственная сестренка… когда моя маленькая сестренка… разве стоит… разве можно… когда она так плачет?
Я оглох, ослеп, все забыл. Сидел на полу, уткнувшись в сиденье дивана. Не было больше мыслей, не было слов. Обивка дивана воспринималась как часть отсутствия. Палец на ощупь воспроизводил не видимый мною стилизованный цветок. Покой. Я достиг покоя. Покоя без времени. А потом потекли воспоминания. Дорога, гроза — с этого начался мой покой. Очевидно, я был убит грозой на дороге. Как хорошо быть убитым грозой на дороге, все равно что в тумане в бою…
Грохот вывел меня из покоя, вернул слух, зрение. Я глотнул воздуха и издал какой-то неоформленный резкий писк, как только что родившийся младенец. Повернул голову — Тоня, сестра. Успокоилась, простила меня и приехала в кресле сюда. Что ж, попробуем сначала.
