Павел Саксонов - Можайский — 5: Кирилов и другие
Кирилов продолжил:
— Как бы там ни было и какие бы чувства мы с Анастасией ни испытывали друг к другу, но на этот раз, похоже, нам удалось прийти к окончательному соглашению беседовать без утайки.
«Я правду вам говорю, — повторила Анастасия, — того, второго, человека я не только видела в первый раз в жизни, но и после никогда не встречала. Что же до его имени, то я, конечно, пыталась выспросить его у брата, но тот лишь отмахнулся: мол, никто и звать никак!»
— Хорошо, — поверил я. — Так что же вы увидели, стоя в саду?
«Они беседовали. О чем — не знаю: как я уже сказала, от них меня отделяло метров десять и шумно было вокруг; слышать их разговор я не могла. Но вот что интересно: мало-помалу беседа превратилась в спор — настолько оживленный, что начала привлекать к себе внимание. Сначала — прохожих… прохожие и вовсе проявляли недовольство: брат, барон и тот, другой, стояли так, что занимали чуть ли не всю ширину тротуара. Вы ведь знаете, Митрофан Андреевич, тротуар в том месте и так неширок, а трое стоящих на нем людей — и вовсе изрядная помеха движению».
— Да, знаю. Очень неудачное место для болтовни — под эркером Девриена!
«Вот-вот. — Анастасия покивала головой. — Но если поначалу прохожие еще хоть как-то мирились, то после — когда все начала размахивать руками, топтаться и чуть ли не за грудки друг друга хватать…»
— Даже так?
«Именно!»
— И?
«Люди начали открыто выражать возмущение. Какой-то благообразный старичок — профессор, наверное…»
— Почему профессор?
«Козлиная бородка, очочки на шнурке…»
— Понятно!
«Профессор этот сердито оттолкнул наступившего ему на ногу барона — даром, что барон был вдвое против него — и, перехватив трость за середину, так затряс ею перед спорщиками, что те невольно попятились. Впрочем, барон практически тут же пришел в себя, приложил к груди шляпу и сделал что-то вроде полупоклона, явно прося прощения. Профессор смягчился — барон… я это позже узнала… умел быть очень любезным — и, тоже приподняв шляпу, ушел восвояси. А вот дальше спорщиками заинтересовался городовой!»
— Минуту! — Можайский.
— Что такое?
— Да ведь мне докладывали об этой стычке!
Митрофан Андреевич:
— Неужели?
— Да. День, конечно, точно не вспомню, но было сообщение на утреннем докладе околоточных. Ваша Анастасия Маркеловна…
— Наша, — мгновенно поправил Можайского Митрофан Андреевич.
— Наша, — не стал спорить Можайский, — Анастасия Маркеловна на удивление точно подметила детали, в том числе и по профессору. Профессора, кстати, даже искать не пришлось: он попал под телегу практически тут же — на Университетской набережной. Происшествие под эркером так его расстроило, что он, потеряв бдительность, вышел на набережной прямо на мостовую и сразу был сбит ломовиком. Оба происшествия в итоге объединили в одно, однако предъявлять обвинения было уже некому.
Митрофан Андреевич:
— Да, я знаю: всех троих забрали в участок…
Можайский:
— …но выпустили еще до уточнения обстоятельств ранения профессора.
— Я только одно не понимаю…
Устремленный на Можайского взгляд Митрофана Андреевича стал вопросительным.
— Почему не задержали позже?
— Вот именно! Согласитесь…
— Нет-нет, Митрофан Андреевич! — Можайский передернул плечами. — Нашей вины здесь нет: все трое, оказавшись в участке, представились чужими именами. Да так ловко, что беглая проверка подлог не обнаружила. А когда стали известны подробности происшествия с профессором, и мы, естественно, поставили в известность судебного следователя, выявилось: названные люди ни в чем не виноваты и вообще не находились где-нибудь поблизости от набережной или сада!
— Они что же, — удивился Митрофан Андреевич, — представились именами реально существующих людей?
— В том-то и дело! — Плечи Можайского снова дернулись. — Потому-то проверка и не выявила расхождений. Ловко придумано… Ведь что у нас есть для установления личности? Лишь карточки с записями. А записи показали, что все трое — почтенные обыватели, местные жители, ни в чем дурном или подозрительном не замешанные. Один — купец второй гильдии, другой, если память не изменяет, — булочник…
— Булочник?!
— Ну, да: булочник… А что в этом такого?
— Гм…
— Вам что-то кажется странным?
Митрофан Андреевич дернул себя за ус и едва приметно улыбнулся:
— Лично вы, Юрий Михайлович: кого из этой троицы вы согласны принять за булочника?
Можайский прищурился:
— Кальберга и Молжанинова я знаю: уж точно не их. Но Бочарова я в глаза никогда не видел…
— А как вообще выглядит пожарный, вы представляете?
— Если вы имеете в виду…
— Без формы опознать сможете?
Можайский задумался.
Вопрос Митрофана Андреевича заинтересовал и всех остальных. Со всех сторон посыпались предположения, но ни одно из них Митрофана Андреевича не удовлетворило. Наконец, когда идеи стали совсем уж детски абсурдными, он — снисходительно к нашей недогадливости — пояснил:
— Пожарные каждый день возятся с углями, золой и прочим подобным. Да: делают они это в рукавицах, но даже рукавицы не в полной мере защищают от грязи: такая грязь вездесуща. Испачкавшись раз, отмыться можно. И дважды, и трижды. Но не когда имеешь дело с этой грязью каждый божий день! В этом смысле пожарные подобны шахтерам-углекопам: пока не выйдут в отставку, вынуждены мириться с въевшейся в кожу и под ногти сажей. А где вы, господа, видели булочников с такими руками?
Можайский остолбенел.
— Вот и получается, что вы, Юрий Михайлович, прошляпили… да: прошляпили, уж извините за выражение, очевидный подлог! Ведь ясно же: если никто из представившихся булочником быть им никак не может, то и другие лгут не менее нагло! Как же вас так угораздило?
Мне показалось, что «нашего князя» удар от такого промаха хватит, и я поспешил ему на выручку — благо, и он не раз приходил на выручку мне:
— Разве ты видел их?
Однако Можайский только поморщился:
— Причем тут это?
— Но если ты никого из них не видел, когда их доставили в участок…
— Брось, Никита: это неважно! Митрофан Андреевич прав: непростительный промах!
— Но…
— Никаких «но»! Моя вина: я не только сам не додумался до такой очевидной вещи, но и своим подчиненным не разъяснил!
— Да не Шерлок же ты Холмс, в самом деле!
— Глупости: не нужно быть этим fictional character[38], чтобы дойти до таких прописных истин!
Я отступился.
— Как же так… — пробормотал Можайский и взялся за стакан. — Как же так?
Удивительное дело, но тот же Чулицкий, настолько охотно пинавший «нашего князя» при всяком удобном и не слишком случае, ситуацией не воспользовался. Напротив: Михаил Фролович был бледен, на его лице красовалось выражение досады, а сам он, не говоря ни слова, присоединился к Можайскому: взял другой стакан и тоже плеснул себе водки.
Полицейские, сплоченные, очевидно, общим промахом и солидарные в том, что личное их отсутствие при его совершении ничуть этот промах не умаляло, тихонько чокнулись и выпили, напоминая явившихся на кладбище плакальщиков.
К Чулицкому и Можайскому присоединился Инихов. Сергей Ильич сунул в карман нераскуренную сигару и попросил стакан и для себя. Я подал.
— Вот, молодые люди, — сказал Инихов, обращаясь к оробевшим поручику и штабс-ротмистру, — запоминайте, учитесь на наших ошибках, не повторяйте наши промахи! Иначе и вам когда-нибудь придется испытать такой позор!
Любимов и Монтинин воздержались от замечаний.
Гесс же, как-то особенно вжавшись в спинку стула, испустил вздох и поразил всех нас признанием:
— У вас, господа, хоть какое-то извинение имеется. У меня же и такого нет! Ведь это я оформлял показания…
— Вы? — Митрофан Андреевич повернулся к Гессу. — Вы?
Гесс печально кивнул головой и подтвердил:
— Да, я. Отчетливо припоминаю этот случай. Дежурным офицером по участку был именно я. За безобразную склоку на улице доставили весьма колоритную троицу…
— Но как же вы, — перебил Гесса Митрофан Андреевич, — Кальберга не узнали?
Еще один покаянный вздох:
— Я и не мог его узнать, потому что…
— Потому что?
— …я не видел его!
Теперь уже не только Митрофан Андреевич, но и все мы изумленно уставились — в буквальном смысле этого слова — на Гесса. А Чулицкий так и вовсе брякнул откровенно:
— Пьяны вы были что ли?
Гесс покачал головой:
— Нет, не пьян. Хуже.
— Да что же может быть хуже?
— Я не дал себе труд затребовать Кальберга в приемную!
— Как так?
— Вот так.
— Ничего не понимаю! — лоб Михаила Фроловича сморщился. — Их — всех троих — привели в участок?
— Да.
