Клайв Баркер - Книги Крови (Книга 5)
- Вы живете здесь одна?
- Да, - сказала она, - с тех пор, как Дэви ушел.
- Это ваш муж?
- Отец Керри, но мы никогда не были женаты. Знаете, мы прожили вместе два года. И у нас случались хорошие времена. Потом однажды он просто встал и ушел, когда я с Керри была у своей мамы. - Она уставилась на свою чашку. - Мне без него лучше, - сказала она. - Только иногда становится страшно. Хотите еще немного чая?
- Думаю, мне пора.
- Одну чашку, - сказала Анни-Мари, поднявшись и вынимая вилку из электрического чайника, чтобы вновь его наполнить. Когда она собиралась открыть кран, она заметила что-то на сушилке и большим пальцем раздавила. Ах, чтоб тебя, пидор, - сказала она, затем повернулась к Элен. - У нас эти чертовы муравьи.
- Муравьи?
- Во всем районе. Они из Египта, называются фараоновы муравьи. Маленькие коричневые пидарасы. Плодятся в трубах центрального отопления, видите ли, и таким манером пролезают во все квартиры. Все заполонили.
Такая невероятная экзотика (муравьи из Египта?) поразила Элен своей забавностью, но она ничего не сказала. Анни-Мари выглянула из кухонного окна в задний двор.
- Вы должны сказать им, - произнесла она, хотя Элен не знала, кому в точности поручается ей рассказать, - скажите им, что простые люди больше не могут даже ходить по улицам.
- Неужели на самом деле все так плохо? - спросила Элен, поистине уставшая от этого перечня неудач.
Анни-Мари отвернулась от раковины и сурово посмотрела на нее.
- У нас здесь случаются убийства, - сказала она.
- В самом деле?
- Этим летом было одно. Старик из Раскина. Это прямо по соседству. Я его не знала, но он дружил с соседской сестрой. Забыла, как его звали.
- И его убили?
- Порезали на куски прямо в собственной гостиной. Его нашли почти через неделю.
- А что же соседи? Они не заметили его отсутствия?
Анни-Мари пожала плечами, словно самое главное - об убийстве и человеческом одиночестве - рассказано и больше расспрашивать не о чем. Но Элен настаивала.
- Мне кажется это странным, - сказала она.
Анни-Мари включила наполненный чайник.
- Бывает и так", - произнесла она, застыв.
- Я не говорю, что этого не было, я просто...
- Ему глаза выкололи, - сказала Анни-Мари, прежде чем Элен снова выразила сомнение.
Элен содрогнулась.
- Нет, - беззвучно прошептала она.
- Это правда, - сказала Анни-Мари. - И это не все, что с ним произвели. - Она для эффекта сделала паузу, затем продолжила: - Вы думаете, кто же способен на такое? Правда ведь? Думаете?
Элен кивнула. Она именно об этом и думала.
- Хотя бы виновного нашли?
Анни-Мари хмыкнула с пренебрежением.
- Полиции наплевать, что здесь творится. Они стараются насколько возможно держаться подальше от этого места. Когда они вправду патрулируют, они забирают детей, которые напились, и тому подобное. Видите ли, они боятся. Вот почему и держатся в стороне.
- Боятся убийцы?
- Может быть, - ответила Анни-Мари. - Опять же, у него есть крюк.
- Крюк?
- У человека, что это сделал. У него есть крюк, как у Джека-Жнеца.
Элен не разбиралась в убийствах, но была уверена: то, что делал своим крюком Жнец, вовсе не заслуживает похвалы. Однако подвергать сомнению правдоподобие истории Анни-Мари казалось занятием неблагодарным, хотя про себя Элен размышляла, что из этого - выколотые глаза, гниющее в квартире тело, крюк - прибавлено для полноты сюжета. Даже самые добросовестные рассказчики изредка испытывают искушение что-то приукрасить.
Анни-Мари налила себе еще чашку чаю и потянулась к чашке Элен.
- Нет, спасибо, - сказала та. - Я действительно пойду.
- Вы замужем? - спросила Анни-Мари неожиданно.
- Да. За лектором из университета.
- Как его зовут?
- Тревор.
Анни-Мари положила себе в чашку две полные ложки сахару.
- Вы вернетесь? - спросила она.
- Да. Надеюсь. На этой неделе. Я хочу сделать несколько снимков в доме, что на другом конце двора.
- Хорошо. Заходите.
- Зайду. И спасибо вам за помощь.
- Тогда отлично, - ответила Анни-Мари. - Вы должны рассказать кое-кому, так ведь?
- По-видимому, у человека вместо руки крюк.
Тревор оторвал взгляд от своей тарелки с tagliatelle con proscuitto.
- Прости, как?..
Элен изо всех сил старалась пересказать историю, не окрашивая рассказ субъективными чувствами. Ее интересовало, что из этого сотворит Тревор. Но если она хоть как-то выразит собственную заинтересованность, Тревор в силу своего скверного характера инстинктивно займет противоположную позицию.
- У него есть крюк, - ровным голосом повторила она.
Тревор положил вилку и потянул себя за нос, пофыркивая.
- Ничего об этом не читал, - сказал он.
- Ты не заглядываешь в местные газеты, - возразила Элен. - Никто не заглядывает. Может, этого никогда не делает ни один представитель нации.
- Пожилой Человек Убит Маньяком с Рукой-Крюком, - произнес Тревор, смакуя гиперболу. - Кажется, годится для новостей. Когда предположительно все произошло?
- В течение прошлого лета. Может быть, когда мы были в Ирландии.
- Быть может, - сказал Тревор, вновь берясь за вилку. Нацеленные на еду блестящие линзы его очков, скрывая глаза, отражали тарелку с макаронами и нарезанную ветчину.
- Почему ты говоришь - быть может? - поддела его Элен.
- Это звучит не совсем верно, - сказал он. - По правде, это звучит чертовски нелепо.
- Ты не веришь? - спросила Элен.
Тревор поднял взгляд от тарелки, языком слизнул крошку tagliatelle в углу рта. Лицо его приняло свойственное ему уклончивое выражение - без сомнения, такое лицо он делал, когда слушал своих студентов.
- Ты веришь? - спросил он Элен. Это было его излюбленное средство, чтобы выиграть время, еще один семинарский фокус - вопрос спрашивающему.
- Не полностью, - ответила Элен, слишком озабоченная поиском хоть какой-то опоры в море сомнений, чтобы терять силы, выигрывая баллы.
- Хорошо, забудь рассказанное, - произнес Тревор, прерывая процесс еды, чтобы выпить еще один стакан красного вина. - А как насчет рассказчицы? Ей ты веришь?
Элен представила искреннее выражение на лице Анни-Мари, когда она рассказывала о смерти старика.
- Да, - сказала она. - Да. Я бы, думаю, поняла, если бы мне лгали.
- В любом случае, почему так важно, лжет она или нет? Какого хрена, что нам до этого дела?
Это был резонный вопрос, даже заданный с раздражением. Почему же это действительно важно? Было ли так оттого, что она хотела, чтобы худшие ощущения, оставшиеся от Спектор-стрит, оказались ложными? Потому что район был грязным, отчаявшимся, замусоренным, где нежелательных и неудачливых людей прятали от глаз общественности - все это было - все это было гуманистической банальщиной, и Элен принимала это как неприятную социальную реальность. Но в рассказе об убийстве старика и об издевательствах над ним таилось нечто другое. Вид насильственной смерти, однажды посетивший, отказывался ее оставить.
Она поняла, к собственной досаде, что растерянность ясно написана у нее на лице и что Тревор, наблюдая за ней через стол, немало потешается.
- Если это так сильно тебя волнует, - сказал он, - почему бы тебе не вернуться и не порасспрашивать в округе, вместо того, чтобы играть за обедом в веришь-не-веришь?
При этом его замечании она не могла сдержаться:
- Я думала, тебе нравится играть в загадки, - сказала она.
Он бросил на нее сердитый взгляд.
- Опять неверно.
Предложение о расследовании было неплохим, хотя несомненно тут оно порождено какими-то скрытыми причинами. День ото дня она смотрела на Тревора все менее благосклонно. То, что раньше она принимала в нем за готовность к дискуссии, теперь она распознала как простую игру "кто сильнее". Он спорил, но не из-за возбуждения спора, а потому, что был паталогически склонен к соревнованию. Иногда она видела: он занимает позицию, которая, Элен знала, ему чужда, просто, чтобы пустить кровь. Еще более жалко, что он не одинок в этом спорте. Академия была одним из последних оплотов профессиональных транжиров времени. По случайности, в их кругу преобладали образованные дураки, заблудившиеся в пустыне затхлой риторики и бесплодных свершений.
От одной пустыни к другой. Она вернулась на Спектор-стрит на следующий день, вооруженная фотовспышкой в дополнение к штативу и высокочувствительной пленке. В тот день поднялся ветер, и ветер арктический, ярившийся еще больше оттого, что заблудился в лабиринте проходов и дворов. Она направилась к №14 и провела целый час в его оскверненных пределах, тщательно фотографируя стены спальни и гостиной. Она ожидала, что воздействие головы в спальне при повторном осмотре станет значительно слабее; этого не произошло. Хотя она старалась схватить и целое и детали как можно лучше, она знала, - фотографии в лучшем случае будут лишь слабым эхом его бесконечного вечного рева.
Большая часть его силы заключалась, конечно, в контексте. То, что на подобное изображение можно наткнуться в таком сером окружении, столь подозрительно лишенном таинственности, походило на обнаружение иконы в куче мусора: сияющий символ перехода из мира тяжкого труда и распада в некое более темное, но и более грандиозное царство. Она с болью осознала, что глубину ее впечатления, вероятно, выразить ей не удастся. Она владела словарем аналитическим, насыщенным трескучими словами и академической терминологией, но прискорбно убогим в своей выразительности. Фотографии, какой бы бледной копией подлинника они ни были, могли, надеялась она, по крайней мере намекнуть, сколь мощна картина, даже если и не смогут нагнать то чувство, что пробирает до печенок.
