Ростислав Самбук - Коллекция профессора Стаха
Второй день Шульга просматривал личные дела в Доме проектов, отбирая материалы обо всех Семенах. И не только Семенах. Сеней могли звать также Симона, Овсея, Северина, Спиридона, Сильвестра, Софрона. Майор составил себе целый список таких имен. Шутил, что скоро станет семеноведом и что Семены будут сниться ему.
Вглядываясь в наспех сделанные снимки, майор пытался угадать характеры тех, кто был на них, прикидывал, совпадает ли их внешность с портретом преступника, нарисованным Балабаном, Зоей, Кларой и Робертом. Наконец на столе перед ним выросла стопка личных дел, и Шульга вызвал машину. Отнес папки в "Волгу" и поехал в управление. Начинался ответственнейший момент следствия - опознание преступника.
Трое молодых людей - Зоя, Клара и Роберт - сидели в кабинете Козюренко. Шульга показывал им фотографии Семенов. Они внимательно разглядывали каждую.
Пока что все шло гладко, споров между свидетелями не возникало. Никто из изображенных на фотографиях не был похож на парня, с которым все трое познакомились в кафе.
Зоя задумала: если она первой узнает Семена - судьба улыбнется ей. Невезучий парень: ограбили, отняли столько денег, а он даже не пожаловался. Должно быть, не такой скупой, как другие. Она не любила скряг, ей нравились щедрые и компанейские люди.
Всматриваясь в каждый новый снимок, украдкой вздыхала - снова не он... А стопка папок на столе постепенно уменьшалась, осталось уже совсем немного.
Когда осталось только две, Зоя знала: вот эта предпоследняя. И снова не он... Итак, последняя. Это не понравилось ей. Такая гора - и почему-то последняя. А может, работники милиции умышленно оставили ее напоследок? Может, они уже давно нашли Семена и только проверяют правильность своих выводов?
На последней фотографии был изображен черноволосый парень с мягкими чертами лица. Зоя даже потянулась к снимку, и майор с надеждой взглянул на нее: неужели и правда такая ирония судьбы - Семен Ярощук, личное дело которого он отложил первым и которое именно поэтому очутилось внизу, и есть преступник!
Но Зоя покачала головой и вынесла окончательный приговор:
- Нет, не он...
Когда свидетели ушли, Шульга выразил удивление:
- Я учитывал даже то, что этот Семен мог уволиться с работы, и взял дела всех, кто работал там в мае. Или эти трое ошибаются, или... Мог же этот Сеня просто пристать к компании работников Дома проектов и солгать о месте работы...
- Мог, - подтвердил Козюренко. - Но наше расследование только начинается. Сейчас покажем фото Балабану - может, он опознает?
Балабан, внимательно рассмотрев фотографии, заявил, что Семена, отобравшего у него пистолет, здесь нет. Когда его вывели, Шульга задумчиво сказал:
- Я понимаю свое задание так: найти в Доме проектов людей, которые провели вечер двенадцатого мая в "Эврике", и расспросить у них о Семене.
- Точнее трудно сформулировать, - похвалил Козюренко. - Начинайте завтра с утра, а я займусь еще одним человеком - искусствоведом Иваницким. Был у профессора с группой туристов незадолго до убийства. Поговорю с ним, а потом приеду к вам в Дом проектов.
Омельян Иваницкий рассказывал экскурсантам о Ренессансе в искусстве. Роман Панасович стоял в толпе посетителей и внимательно слушал, пытаясь поймать взгляд экскурсовода. И не мог. Глаза Иваницкого перебегали по лицам слушателей, не останавливаясь надолго ни на одном. Все лица для него сливались в одно, абстрактное, без выражения и эмоций, и он говорил ровно, законченными, округлыми фразами: давно знал, где следует чуть помолчать, на каком слове сделать ударение, а где - эффектный жест.
Он не спеша переходил от картины к картине, и экскурсанты толпились за ним. Иногда это внимание толпы возвышало его в собственных глазах... Тогда он сам казался себе значительно умнее и талантливее. Он начинал говорить с пафосом, не понимая, что становится в такие моменты смешным.
Но сегодня Омельян Иваницкий не ощущал того подъема духа, что делал из него оратора. Он просто был на службе с ее размеренным ритмом, скукой и будничностью.
Ему так хотелось послать ко всем чертям свою должность в музее и наслаждаться бездумной и легкой жизнью. Ведь давно мог это себе позволить. Но для вида ему, конечно, придется работать еще долгие годы. С нетерпением ждал отпуска. Вот тогда он наверстает упущенное - потешится на черноморском курорте всласть...
Экскурсанты остановились у картины известного художника. Иваницкий рассказывал что-то казенно-холодное.
Козюренко потихоньку протиснулся поближе к нему, стал в первом ряду слушателей. Наконец ему удалось заглянуть в глаза экскурсовода, но тот быстро отвел взгляд, и все же это секундное скрещение взглядов вывело Иваницкого из равновесия - посмотрел на Козюренко внимательнее.
Теперь следователь не сводил с экскурсовода глаз. Иваницкий заметил это и забеспокоился, стараясь не смотреть на Козюренко, но непроизвольно поглядывал украдкой.
В конце концов, то ли эта незаметная для других игра встревожила Иваницкого, то ли между ним и посетителем с настойчивым взглядом установился какой-то контакт, то ли просто он пересилил себя, но обращался только к Козюренко.
Они стояли у портрета старого седобородого человека с тяжелыми, мертвыми глазами. Иваницкий, рассказывая о мастерстве художника, спросил:
- Ну, что вы можете сказать об этом человеке, жизнь которого уже кончается? Вот вы, товарищ? - злорадно посмотрел на Козюренко. Хотел отплатить незнакомцу за наглые взгляды, поставить его на место.
На секунду-другую воцарилось молчание. Экскурсанты с любопытством воззрелись на Козюренко. А тот, не ожидая такого выпада, немного растерялся. Но конечно, следователь подсознательно был готов к любому вопросу. Неторопливо ответил:
- Я вижу в его глазах страх смерти. Жизнь этого человека была тяжкой и греховной, и теперь он не то что раскаивается и сожалеет о сделанном, а боится расплаты. Этот человек уже мертв, ибо страх убил в нем человека...
- Субъективное толкование, весьма субъективное, - попробовал улыбнуться Иваницкий. - Но в основном вы правильно поняли художника...
Экскурсовод продолжал свой рассказ, а Козюренко думал, что, вероятно, он ошибся, потому что, кроме равнодушия, в глазах Иваницкого он ничего не заметил...
Козюренко отстал от группы и зашел к директору музея. Он попросил припомнить все обстоятельства, связанные с посещением американскими туристами квартиры профессора Стаха, пояснив, что это имеет важное значение для расследования убийства.
- Надеюсь, - директор поднял на лоб выпуклые очки, посмотрел доброжелательно-грустным взглядом близорукого человека, - вы не подозреваете в этом злодеянии наших искусствоведов? Ибо там, я слышал, было применено оружие, а оружие и искусство несовместимы.
- Мы никого не подозреваем, - сухо перебил его Козюренко, - а выясняем факты, и ни одна мелочь не должна пройти мимо нашего внимания.
Директор сдвинул очки на нос, смотрел теперь из-под стекол по-птичьи пристально. Пояснил, что среди американцев был один достаточно известный коллекционер. Он, бесспорно, не мог не слышать о собрании профессора Стаха, и поэтому его просьба о возможности ознакомления с этой коллекцией не вызвала ни у кого возражения, наоборот, администрация музея отнеслась к нему с пониманием, связалась с профессором, и тот разрешил осмотреть свою коллекцию икон. Кстати, обо всем этом он, директор, уже рассказал работнику милиции, и ему странно, что следователь снова затронул этот вопрос.
- К сожалению, приходится! - сказал Козюренко, и директор понял, что отказываться тщетно.
- Спрашивайте! - согласился он. Снял очки и начал протирать их белоснежным платком.
- Кто из экскурсоводов сопровождал американских туристов в музее?
- Омельян Иванович Иваницкий, наш научный сотрудник. Он хорошо знает свое дело и свободно владеет английским. Иваницкий, как правило, работает у нас с иностранцами.
- Именно Иваницкий и передал вам просьбу американцев ознакомиться с коллекцией Стаха?
- Нет, он был только переводчиком. Ко мне лично обратился мистер Берри - коллекционер, о котором я вам говорил.
- И Иваницкий договаривался с профессором?
- Нет, я звонил ему сам.
- Но сопровождал иностранцев Иваницкий?
- Да, я поручил ему это.
Козюренко немного помолчал. Наконец спросил о главном:
- Не помните, Омельян Иванович был на работе двадцать четвертого июля? С утра между десятью и двенадцатью часами?
Директор укоризненно посмотрел на следователя:
- Он не мог быть в этот день на работе, так как находился в командировке в Москве. С двадцатого по двадцать седьмое июля включительно. И вернулся, как и полагалось!
Эти слова - "как и полагалось" - будто ставили точку на вопросах следователя. Козюренко понимал это, но он знал чуть больше, чем директор музея, - ведь алиби Иваницкого, хотя само по себе действительно много значило, все же не ставило окончательно точку на его непричастности к убийству профессора.
