Виталий Гладкий - Подозреваются в убийстве
Варвара дотронулась до его плеча и с трудом, запинаясь, проговорила:
– Оставь… Уходи… Потом… Я…
Юрков послушно кивнул и, виновато взглянув на нее, направился к выходу.
Варвара осталась одна. Помыла посуду, убрала со стола.
Подержала в руках бутылку с остатками коньяка, выплеснула в фужер, выпила. Неловко повернулась и смахнула фужер и бутылку на пол. Постояла, посмотрела на опрокинутый табурет, на осколки стекла, и, потушив свет, прошла в зал. Сняла со стены фотопортрет дочери в траурной рамке, долго всматривалась, беззвучно шевеля губами. Затем легла на диван, свернулась калачиком, прижала фотографию к груди.
Плач, тихий и безысходный, выметнулся через открытую форточку наружу и растворился в дыхании ночного города…
13
Майор Хмара, крутолобый, кряжистый, обычно немногословен. Но сегодня он явно в настроении и не скупится на слова – еще одно дело близится к завершению.
– …Механика хищений предельно проста: приемный пункт стеклопосуды в лице заведующего Ивакина – заводской склад стеклотары в лице кладовщицы Ежовой, который подчинен Басаргиной. Складывается впечатление, что они главные действующие лица. На самом деле им перепадали только крохи.
– Бой стеклопосуды во время транспортных погрузочно-разгрузочных операций и в процессе мойки. Мотивировка обстоятельств – неприспособленность складских помещений, отсутствие механизации, устарелое оборудование, брак стеклоформовки… – Калашников просматривает бумаги, которые предоставил в его распоряжение Хмара. – М-да… Сумма впечатляет… Неужели никто не замечал, не догадывался?
– На фоне заводского плана – это ничтожно малая величина. Тем более, что тарный цех все время числился передовым, и не только на заводе. Все было рассчитано правильно: процент боя на плановые показатели, от которых зависит премия, сколь-нибудь заметно не влиял. Поэтому особо и не приглядывались к этим актам, благо их прикрывала широкая спина главбуха Кошкарева, который был на дружеской ноге с Осташным. Если кто и догадывался, то помалкивал: ссориться с ними – значит потерять теплое местечко. Это видно на примере Рябцева, который, уверен, знал, а не просто догадывался о махинациях. Да и не только Рябцев: для многих завод служит кормушкой. Вот данные за последние полгода. Ты посмотри, Виктор Емельянович, сколько задержано на проходной при попытке вынести ликеро-водочные изделия, а то и спирт. Но это только за время наших рейдов. А так – все шито-крыто. И даже никаких недостач не наблюдается – технологические фокусы на грани фантастики. Несунам приволье. Им глубоко плевать на грозные приказы Осташного – поругают немного, покаются слезно для виду, на том все и заканчивается. К уголовной ответственности не привлекут – зачем выносить сор из избы? С работы не выгонят – свои, надежные, проверенные, да и производство специфическое, не каждый пойдет. Вот так и крутится все о незапамятных времен, словно хорошо смазанный механизм.
"Да, деньги немалые… – размышлял Калашников после ухода старшего инспектора ОБХСС. – Деньги…"
Откуда-то из закоулков памяти всплыл рассказ Чокина о необычном пожертвовании Мальцевскому детдому. Там тоже деньги… Калашникову вдруг стало душно. Он распустил узел галстука, вскочил: ах, какую промашку дал, не сообразил вовремя! Что если…
Через три часа Калашников сидел в кабинете директора детдома Доленко.
– …Ну я, понятное дело, сразу позвонил в райотдел милиции, – Доленко, круглолицый и добродушный с виду, поминутно тер носовым платком потное лицо – в кабинете было жарко. – Вот и все…
– Кто принес ящик в детдом?
– Если бы мы знали…
– Я могу побеседовать с ребятами, дежурившими в тот день?
– Конечно, чего же… Сейчас их позовут.
Слава Кострюков и Игорь Сверчевский, чистенькие и подтянутые, смахивали на близнецов: оба рыжие, курносые, быстроглазые и веснушчатые. Только Игорь слегка картавил.
– Такая стаг'енькая бабушка, г'остом, как Слава, – кивнул на друга Игорь. – В платочке.
– Она еще семечками нас угостила и две маленькие шоколадки дала, – наконец вступил в разговор и более стеснительный Слава.
– А меня по голове погладила, – с гордостью показал на свои рыжие вихры Игорь.
– Мальчики, а вы случаем не заметили, – бабушка была одна или кто еще поблизости находился?
– Одна, одна! – наперебой ответили ребята.
"А ведь ящичек был увесист, – подумал Калашников. – От шоссе до ворот детдома почти четыре километра. Неужели у старушки хватило сил тащить такую тяжесть? Не похоже…"
– А машины поблизости никакой не было?
– Нет, – подумав, ответил Слава.
– Я слышал… – начал было Игорь и умолк.
– Что ты слышал?
– Шум мотог'а. За поворотом…
Калашников попросил водителя притормозить. Вылез из кабины, прошелся по дороге, перескочил кювет и неторопливо зашагал к березам, за которыми просматривался детдом. Вполне вероятно, что машина могла дожидаться старушку здесь: до детдома метров двести, наблюдателя скрывает березняк, а в просветы между стволами хорошо видны ворота.
Калашников с нетерпением ждал заключения эксперта-графолога, которому он отдал на исследование фанерную крышку ящика и записку. И когда следователь получил его, то был глубоко разочарован: еще одна версия, наиболее подходящая, как ему казалось, дала глубокую трещину. Предположения Калашникова оказались несостоятельными. Единственным утешением было то, что записка написана левой рукой, видимо, в целях маскировки почерка, и наблюдаются элементы зеркальности с образцами письма, которое следователь дал графологу для сравнения. Про запись на крышке, которая была выполнена печатными буквами, и говорить не приходилось – идентифицировать ее оказалось невозможно. Поэтому выводы эксперта были осторожны.
"Неужели ошибся? Зашел в тупик… Вроде и результаты налицо, а главную задачу – куда девалась Басаргина? – не решил. Нет, нужно этот вариант проверить до конца! Времени в обрез, но что прикажешь делать? Проверить, чтобы потом не сомневаться"…
Последующие за этим четыре дня особых радостей Калашникову не принесли. Разве что, наконец, разговорился Юрков, да выяснилась личность водителя светлых "Жигулей", припаркованных вечером четырнадцатого числа возле скверика, им оказался главбух Кошкарев. И, ко всему прочему, удалось установить, кто были те двое, солидный мужчина и молодой парень, которых видела Терехина: все тот же Кошкарев и заведующий пунктом стеклопосуды Ивакин.
И только на пятый день удалось наконец разыскать водителя такси, который вез старушку из райцентра Мальцево к детдому.
– …Заплатила по счетчику, – хмуро и недоверчиво поглядывал водитель на Калашникова, судя по всему, этот вопрос его беспокоил больше всего.
– Это нас не интересует, – сдержанно улыбнулся Калашников, понимая причину его треволнений. – Вам эта старушка, случаем, не знакома?
– Да вроде нет, – повеселел водитель. – Не встречал до этого.
– Где вы ее высадили?
– Возле чайной. Это на улице Ахтимировской.
– Куда пошла, не заметили?
– Кажись, в чайную. Может, ошибаюсь, но когда выруливал на проезжую часть, на площади возле чайной ее уже не было. Куда бы она за это время успела забежать…
"Значит, все-таки старушка везла ящик с деньгами одна. Но остановила такси за поворотом – явно по чьей-то подсказке…".
В чайной, несмотря на обеденное время, людей было мало.
Сонная буфетчица подремывала возле засиженной мухами витрины, подперев голову руками. Из кухни вместе с запахами подгоревшего масла в обеденный зал волнами накатывалась духота.
– Ну, че нада? – недовольно открыла на Калашникова один глаз буфетчица и зашарила рукой под прилавком. – Счас… вытащила начатую бутылку вина. – Скоки?
Калашников молча ткнул ей удостоверение: буфетчица позеленела. Прижав к груди бутылку, словно кающаяся грешница крест, она со всего размаху бухнулась своими телесами на стул, который жалобно заскрипел.
– Осподи… – прошептала буфетчица, закатив глаза под лоб.
Калашникову пришлось долго втолковывать ей, какие дела привели его сюда. И только когда буфетчица поняла наконец, что на этот раз ее испуг оказался напрасным, она приободрилась и защебетала, стараясь незаметно переправить бутылку опять под прилавок.
– А как же, знаю, знаю такую! Енто бабка Чемерисиха. Вон тамочки ейный дом, – показала через окно на улицу.
Чемерисиху Калашников узнал сразу – ее внешность ребята и водитель такси описали точно. Она ковырялась в огороде, что-то пришептывая сухими старческими губами,
– Я к вам, бабушка, – представился ей Калашников.
– А ежели ко мне, то заходи в дом, – вытерла руки о фартук и пошла впереди, показывая дорогу.
– …Ящичек я свезла. Крестница попросила. Бедняжка… – старушка пригорюнилась, смахнула нечаянную слезу.
– Вам эта женщина, случаем, не знакома? – показал фотографию Калашников, все еще не веря в удачу.
