Фридрих Дюрренматт - Судья и палач
- Я всегда чувствовал, что вы это знаете, - простонал он еле слышно.
Старик и бровью не повел. Казалось, его ничего больше не интересует, кроме еды; немилосердно наложил он себе вторично тарелку риса, полил его соусом, взгромоздил сверху телячью отбивную. Еще раз Чанц попытался спастись, дать отпор этому дьявольскому едоку.
- Ведь пуля, сразившая Шмида, из того револьвера, который нашли у слуги, - упрямо заявил он.
Но в голосе его звучало отчаяние.
В прищуренных глазах Берлаха блеснули подозрительные молнии.
- Вздор, Чанц. Ты отлично знаешь, что твой револьвер слуга держал в руке, когда его нашли. Ты сам сунул его убитому в руку. Лишь открытие, что Гастман был преступником, помешало разгадать твою игру.
- Этого вы никогда не сможете доказать! - отчаянно сопротивлялся Чанц.
Старик потянулся на стуле, уже не больной и слабый, а могучий и спокойный, воплощение нечеловеческого превосходства, тигр, играющий со своей жертвой, и выпил остаток шампанского. Потом он велел неустанно сновавшей взад и вперед служанке подать сыр; с сыром он ел редиску, соленые огурцы, мелкий лук. Все новые и новые блюда поглощал он, словно в последний раз, в самый последний раз отведывал то, что дарит земля человеку.
- Неужели ты все еще не понял, Чанц, - сказал он наконец, - что ты уже давно доказал мне свое преступление? Револьвер был твой: ведь в собаке Гастмана, которую ты застрелил, чтобы спасти меня, нашли пулю от того же оружия, которое принесло смерть Шмиду: от твоего револьвера. Ты сам представил нужные мне доказательства. Ты выдал себя, когда спасал мне жизнь.
- Когда я спасал вам жизнь! Вот почему я не обнаружил потом этой твари, - ответил Чанц механически. - Вы знали, что у Гастмана был такой пес?
- Да. Я обмотал свою левую руку одеялом.
- Значит, вы и здесь устроили мне ловушку, - произнес убийца почти беззвучно.
- Да, и здесь. Но первое доказательство ты дал в пятницу, когда повез меня в Лигерц через Инс, чтобы разыграть комедию "с синим Хароном". Шмид в среду поехал через Цолликофен, это мне было известно, так как он останавливался в ту ночь у гаража в Люссе.
- Откуда вы могли это знать? - спросил Чанц.
- Очень просто - я позвонил по телефону. Тот, кто в ту ночь проехал через Инс и Эрлах, и был убийцей: ты, Чанц. Ты ехал со стороны Гриндсльвальда. В пансионате Айгер тоже есть синий "мерседес". В течение недель ты наблюдал за Шмидом, выслеживал каждый его шаг, завидуя его способностям, его успеху, его образованности, его девушке. Тебе было известно, что он занимается Гастманом, тебе было даже известно, когда он его навещает, но тебе было неизвестно зачем. И вот тебе случайно попалась в руки его папка с заметками. Ты решил сам заняться этим делом и убить Шмида, чтобы, наконец, добиться успеха. Ты верно рассчитал, что обвинить Гастмана в убийстве будет легко. А когда ты увидел в Гриндельвальде синий "мерседес", тебе сразу стал ясен и путь. Ты нанял эту машину в ночь на четверг. Я побывал в Гриндельвальде, чтобы удостовериться в этом. Все дальнейшее просто: ты поехал через Лигерц в Шернельц, оставил машину в тваннбахском лесу, пересек лес кратчайшей дорогой через ущелье и вышел на дорогу Тванн - Ламбуэн.
Возле скал ты подождал Шмида, он узнал тебя и с удивлением остановил машину. Он открыл дверцу, и тут ты его убил. Ты сам рассказал мне об этом. А теперь у тебя есть все, к чему ты стремился: его успех, его должность, его машина и его невеста.
Чанц слушал неумолимого шахматиста, объявившего ему мат и теперь закончившего свою жуткую трапезу. Пламя свечей колебалось, прыгало по лицам обоих мужчин, тени сгустились.
Мертвая тишина воцарилась в этом ночном аду, служанки больше не появлялись.
Старик сидел теперь неподвижно, казалось даже, что он не дышал, мерцающий свет обдавал его все новыми вспышками - то был красный огонь, разбивавшийся о лед его лба и его души.
- Вы играли мною, - медленно произнес Чанц.
- Я играл тобою, - ответил Берлах необычайно серьезно. - Я не мог иначе. Ты убил моего Шмида, и теперь я должен был воспользоваться тобой.
- Чтобы убить Гастмана, - докончил Чанц, разом все поняв.
- Ты верно сказал. Половину жизни я отдал, чтобы уличить Гастмана, .и Шмид был моей последней надеждой. Я натравил его на дьявола в человеческом обличье, благородное животное на дикую бестию. Но тут появился ты, Чанц, с твоим смехотворным, преступным честолюбием и уничтожил мой единственный шанс. Тогда я взял тебя, убийцу, и превратил в свое самое страшное оружие, ибо тебя подгоняло отчаяние, убийца должен был найти другого убийцу. Свою цель я сделал твоей целью.
- Это было адом для меня, - сказал Чанц.
- Это было адом для нас обоих, - продолжал старик с жутким спокойствием.- Вмешательство фон Швенди толкнуло тебя на крайность, ты должен был любым способом разоблачить Гастмана как убийцу, всякое отклонение от следа, ведущего к Гастману, могло навести на твой след. Помочь тебе могла только папка Шмида. Ты знал, что она у меня, но ты не знал, что Гастман забрал ее у меня. Поэтому ты напал на меня в ночь с субботы на воскресенье. Тебя обеспокоил и тот факт, что я отправился в Гриндельвальд.
- Вы знали, что это я напал на вас? - беззвучно спросил Чанц.
- Я знал это с первого мгновения. Все, что я делал, я делал с намерением довести тебя до полного отчаяния. И когда твое отчаяние достигло предела, ты отправился в Ламбуэн, чтобы положить как-то конец делу.
- Один из слуг Гастмана первый открыл стрельбу, - сказал Чанц.
- В воскресенье утром я сказал Гастману, что я пошлю человека убить его.
Чанц закачался. Мороз прошел по его коже.
- Вы натравили меня и Гастмана друг на друга, как зверей!
- Чудовище против чудовища, - неумолимо донеслось из кресла.
- Значит, вы были судьей, а я палачом, - прохрипел другой.
- Именно, - ответил старик.
- А я, который только выполнял вашу волю, вольно или невольно, я теперь преступник, человек, за которым будут охотиться!
Чанц встал, оперся правой, здоровой рукой на край стола. Горела только одна свеча. Горящими глазами Чанц пытался разглядеть очертания старика в кресле, но видел лишь какую-то нереальную черную тень. Рука его неуверенно и ищуще скользнула к карману.
- Оставь это, - услышал он голос старика. - Это не имеет смысла. Лутц знает, что ты у меня, и обе женщины еще в доме.
- Да, это не имеет смысла, - сказал Чанц тихо.
- Дело Шмида закончено, - сказал старик сквозь темноту в комнате. - Я не выдам тебя. Но уходи! Куда-нибудь! Я не хочу больше видеть тебя, никогда. Довольно, что я вынес приговор одному. Уходи! Уходи!
Чанц опустил голову и медленно вышел, пропал в ночи, и, когда дверь захлопнулась и немного погодя отъехала машина, погасла и последняя свеча, еще раз осветив старика, закрывшего глаза, яркой вспышкой пламени.
* * * Берлах всю ночь просидел в кресле, не вставая, не подымаясь. Чудовищная, жадная сила жизни, еще раз мощно вспыхнувшая в нем, сникла, грозила погаснуть. С отчаянной смелостью старик еще раз сыграл игру, но в одном он солгал Чанцу, и когда рано утром, с наступлением дня, Лутц ворвался в комнату и растерянно сообщил, что Чанц между Лигерцем и Тванном найден мертвым под своей машиной, настигнутой поездом, он застал комиссара смертельно больным. С трудом старик велел известить Хунгертобеля, что сегодня вторник и его можно оперировать.
- Еще только год, - услышал Лутц голос старика, уставившегося в стеклянное утро за окном. - Только один год.
[1] По-немецки пишется: gandarmerie.
[2] Убийца (франц.).
[3] Не был у Гастмана (франц.).
[4] Невозможно (франц.).
[5] Очень богатый господин (франц.).
[6] Очень благородный (франц.).
[7] Невеста (франц.).
[8] Как король (франц.).
[9] Никогда (франц.).
[10] Очень опасная собака.
