Сергей Дышев - До встречи в раю
Вдруг дверь кабинета с треском открылась, ввалились его подопечные безумцы.
- Вот он виноват! - закричал человек с перекошенным лицом, в котором доктор едва признал Карима. Сбрил бороду, чтоб не узнали...
Больные бросились на него, кто вцепился в халат, кто - в волосы, а кто-то уже кусал ногу, доктора повалили на пол, стали бить ногами... Но вмешался Карим:
- Подождите! Пока не убивайте. Мы будем его судить!
Все тут же поддержали новую идею. Доктор же, вырываясь, кричал:
- Что вы делаете? Я же ваш главный врач, я лечил вас, вы мои дети!
- Ты мучил нас и держал в застенках! - взревел Карим. Теперь мы тебя полечим!
Слабо упирающегося доктора потащили по коридору. Иосиф Георгиевич, смутно соображая, что происходит, нутром понял, что лучше не заводить, излишне не нервировать больных, а попытаться их обмануть. Тут были все свои: рыхлый Зюбер со слюнявым ртом, саркастически посмеивающийся Цуладзе, безустанно урчащий Шумовой, суетливый старикашка Сыромяткин, поджигатель Пиросмани, косивший глаза к переносице, и еще с десяток дебилов, которых он едва помнил по именам. Открывались двери палат, оттуда выглядывали новые камни-головы, щерились в бездумных улыбках, кивая, вопрошали, исчезали или присоединялись к процессии.
- Ур-р, ур-р-р! - вовсю старался Шумовой.
- Да здравствует революция! - кричал бывший поэт Сыромяткин.
- Я Зюбер! Я Зюбер! - выкрикивал вечно голодный толстяк, обильно роняя слюну на пол.
А Пиросмани, тревожно оглядываясь, на ходу пытался подпалить халат Иосифа Георгиевича. Лишь Карим и Цуладзе не участвовали в общем гвалте, молча вели доктора под руки. Он же, пытаясь сохранить спокойствие, увещевал:
- Подождите, давайте сделаем остановочку и вместе обсудим наши интересные вопросы. Вот увидите, нам всем будет интересно их обсудить. У меня есть важные новости!
Наконец его привели в палату, где в основном лежали старухи. Доктор отметил, что запахи здесь стали совершенно невыносимыми, остро шибало мочой. Посреди палаты стояла койка с телом, укрытым простыней. Доктор хотел стянуть покрывало, но его ударили по рукам.
- Зюбер, обнажи лик! - воскликнул Карим и показал на кровать.
Как ни странно, Зюбер понял, что от него требуется, сдернул простыню. Под ней лежала, отливая стойкой желтизной, Малакина. "Померла наконец-то..." н с отвращением подумал Шрамм. Но больная неожиданно открыла глаза. Доктора передернуло от ужаса. Малакина остановила блуждающий взор на Иосифе Георгиевиче и просипела:
- Изыди, изыди! Сатана!
- Да что ты, милая? - запричитал доктор, вдруг остро пожалев, что сбрил бороду. Какой же я тебе сатана? Я доктор, неужто не узнала?
- Узнала,- сухо произнесла старуха и припечатала: - Блядский ты кот, а не доктор. Больничное ложе поганил, с блудницей Аделаидой прелюбодействовал, старости моей святой не посрамился!.. Сжечь его заживо, сатанюгу! н взревела она неожиданно мощным голосом.
- Сжечь, сжечь, сжечь!!! - закричали больные.
На него набросились, заломили за спину руки. У доктора потемнело в глазах. "Как жаль, что я тогда не извел эту гадину",- тоскливо подумал он.
- Подождите, вы не имеете права меня убивать! - отчаянно завопил Иосиф Георгиевич. Ну, арестуйте, наконец посадите в тюрьму... Я требую суда!
- Ответишь теперь за все,- мрачно пообещал Цуладзе. За смирительные рубашки, за уколы в задницу, за то, что народ томил в застенках, лишил нас свободы...
- Я же вас лечил, неблагодарные! - возопил Шрамм.
- Ты калечил наши души! - вдруг негромко произнесла Малакина.
И все сразу зашикали:
- Тихо! Святая говорит!
- Ты вынимал наши сердца и пожирал их,- продолжала она. На восковом лице жили одни губы. И за это мы вырвем твое сердце и забьем в него осиновый кол. Блудницу тоже казним... А то ишь вытворяли что... Она умолкла, видно, возобновляла в памяти виденные картины. Нагишом скакали, срам-то какой! А блуднице отрубить голову! Все...
Она умолкла, закрыла глаза, а бывший поэт натянул ей на голову простыню.
- Но сначала надо побрить его наголо! - предложил Карим.
Откуда-то появился запретный предмет - ножницы, доктору крепко сдавили шею. Цуладзе взял на себя роль парикмахера. В считанные минуты Иосифа Георгиевича остригли, как овцу, и он уже ничем не отличался от взбунтовавшихся больных. Единственным исключением был халат, который, конечно, ни в какое сравнение не шел с убогими одеждами умалишенных...
Доктора пока решили запереть в мертвецкой... Когда за ним закрыли дверь и приперли ее шкафом, Шрамм бессильно опустился на корточки и зарыдал. Только Всевышнему было ведомо, сколько оставалось жить несчастному на белом свете. Последние часы по иронии судьбы он проведет в удушающем смраде, среди разлагающихся трупов, прежде чем он сам станет такой же гниющей клетчаткой. Доктор завыл, сотрясаясь от рыданий и жгучей ненависти к неблагодарным больным...
Он стал барабанить в дверь.
- Откройте, кретины безмозглые! Строиться на уколы в зад! Всем апоморфину! Без исключения! Дебилы! Дауны! Психопаты!
Наверное, Иосиф Георгиевич долго бы еще бился лбом в дверь, изрыгая проклятия, пока пациенты его наконец не собрали нужное количество хвороста, дров и прочего горючего материала... Но ему несказанно повезло. Вдруг он услышал, как отодвигают упор от двери, потом она распахнулась, и о, чудо! На пороге стоял Юрка-сирота, о котором доктор и думать забыл.
- Голубчик ты мой, я знал, знал, что ты меня освободишь! - Шрамм бросился на шею своему спасителю.
Юрка позволил себя обнять, торопливо пробормотал:
- Вам надо уходить, Иосиф Георгиевич. Мы вас проводим.
Только сейчас Шрамм заметил девочку-подростка. Это была Машенька. Она прижимала ладошками короткую юбчонку и очень напоминала школьницу, стоящую перед учителем. Не заставляя себя уговаривать, он пошел за своими спасителями, по пути озираясь по сторонам.
- Не бойтесь,- сказал Юра. Со мной они вас не тронут.
Доктор не стал ничего спрашивать, хотя фраза юноши задела его самолюбие. И действительно, попадавшиеся им навстречу больные не проявляли агрессивности и чуть ли не раскланивались с Юрой. Они прошли двор, встретив еще двух человек.
- Дрова собираете? - спросил их Юра.
- С-с-соб-бираем,- ответил один из них.
- Молодцы.
У доктора мороз по коже прошел от этой мимолетной похвалы.
- Меня утром не было,- извиняющимся тоном сказал Юра. Ходил на базар, вот купил одежду для Маши.
Доктор хмыкнул, но от замечания удержался. Они как раз подошли к проходной. Двери были распахнуты настежь.
- До свидания, Иосиф Георгиевич,- тихо сказал Юра. Я хотел вам сказать, не приходите пока в больницу. Это будет опасно для вас. Подождите, пока все нормально будет.
- Уж как-нибудь сам разберусь,- сухо заметил Шрамм, кивнул на прощание и молча зашагал по пустынной дороге. Через некоторое время он быстро оглянулся, но Юру и Машу уже не увидел.
* * *
Десять дней Сирега наслаждался воздухом свободы. Полевой командир особо не досаждал, спросил, умеет ли он обращаться с автоматом.
"А то как же! - ответил Сирега. Чай, в армии служили".
Сирега крепко скорешевался с товарищем по последней камере Степой-"Светкой". Правда, теперь уже никто не рискнул бы назвать его женским именем, да и вообще всем было глубоко наплевать на их прошлое. Ценились здесь не сроки отсидки, тюремная иерархия, а бесшабашная смелость, широта души, щедрость. Шкурников не любили, а проворовавшихся или "заборзевших" на мародерстве просто отстреливали. Мудрый Кара-Огай такой почин ценил и всячески приветствовал.
На пропыленном дребезжащем бэтээре они колесили по Долине, гоняясь за разрозненными группами "фундиков". Пленных, как правило, расстреливали, возможно, по установившейся "договоренности" враждующих сторон. Чем одни отличались от других, Сирега не знал, не пытался вникнуть да и вряд ли бы смог. Для него коренные жители Республики были одинаковы, независимо от принадлежности к лагерю. Единственно, что он четко осознал, что с успехом мог бы воевать и на другой стороне. А это ему страсть как нравилось....Когда Кара-Огай приехал в свою "цитадель", было уже за полночь. Охранники выбежали его встречать, он кивнул им, молча прошел в покои Люси. Она лежала на кровати в новеньком халате с китайскими драконами, уткнув лицо в подушку. Кара-Огай сразу понял, что предстоит невеселый разговор. Он тихо позвал ее, но она даже не шелохнулась.
- Все равно вижу, что не спишь,- добродушно сказал он.
Люся даже не подняла голову. Это не понравилось ему: мотался весь день, устал как собака, война высасывала все силы, и только одному ему было известно, какого напряжения стоили человеку его возраста долгие поездки, бессонные ночи, руководство боями... Да и что вообще могла понять эта красивая кукла? Старый Кара-Огай, конечно, выдюжит многое, свернет шею любому. Но, не дай Бог, оступится, дрогнет - тут же сотни головорезов, уголовники набросятся, как стая шакалов, и порвут его в клочья. Не поможет и божественный титул Лидера. Конечно, в открытую не набросятся, но обязательно найдутся несколько мерзавцев, которые отыщут возможность выстрелить в спину и потом списать на фундаменталов.
