Наталья Андреева - Проигравшему достается жизнь
– Я этого никогда не забуду! – с чувством сказала Валя.
Разумеется, ночь они провели в одной постели. После всего того, что случилось, иного и быть не могло. Его руки пахли гарью, приехав на дачу глубокой ночью, они первым делом сожгли синий холщовый мешок, в котором везли тело Рины. Этот же запах прилип к Валиной одежде, даже бюстгальтер, казалось, пропах дымом, пока они стояли у печки, поочередно орудуя кочергой, и теперь огонь, запах костра ассоциировался у нее со счастьем. С удачей, которая свалилась на голову нежданно-негаданно. Простая медсестра, теряющаяся до слез в ресторане перед накрытыми столами с накрахмаленными скатертями и в дорогих магазинах, далеко не красавица, да еще и перестарок, в одежде непритязательная, вниманием мужчин до сих пор не избалованная, а на тебе! Подцепила талантливого и перспективного пластического хирурга, владельца клиники, пусть и женатого. Отныне она часть его жизни, Валя это чувствовала. Судя по тому, как, устав от волнений, измотанный, выпивший немало коньяка и выкуривший подряд две пачки сигарет, он прижался к ее пышной груди, по-детски чмокнув губами, все всерьез.
И, гладя его по голове, по волосам, тоже пахнущим гарью, она говорила, словно заклинание повторяла:
– Все будет хорошо… У нас все будет хорошо…
И счастливо улыбалась этому «у нас».
2. 2
Через две недели снимали повязку. Она так устала от бездействия и ожидания, что бурной реакции не последовало. Смотрела на себя и зеркало, не узнавала, но думала об этом отстранено. Какая-то женщина, можно даже сказать, красивая. Но какая-то не такая. Что в ней не так, сразу не понять. Но что-то не то. Может, оттого, что лицо неподвижное, похожее на резиновую маску? Но ведь это пройдет? Она неуверенно посмотрела в зеркало.
– Ну, как ты? – Георгий Рубенович приобнял отечески, указал на ее отражение. – Довольна?
– А сами вы что думаете?
– По-моему, получилось!
«Я ж говорю!» – сообразила она. Во всяком случае, он понял. Смысл той манной каши, что вывалилась у нее изо рта, до Георгия Рубеновича дошел. Голоса своего она тоже не узнавала. Да и никто бы его сейчас не узнал.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил хирург.
– Нормально.
– Ты чем-то недовольна?
Она молчала.
– Но ведь прошло только две недели! Я тебя предупреждал, что период реабилитации займет какое-то время. Все даже лучше, чем я ожидал. Через пару месяцев ты будешь владеть своим лицом вполне и о проблемах с речью забудешь. Рина, девочка, это надо пережить…
Она вздрогнула.
– Что я сказал? Я сказал Рина? Марта, извини. Конечно, я хотел сказать Марта.
– Я так на нее похожа?
– А ты ожидала другого результата?
Она молчала.
– Ты вот что. Отдыхай. Это для тебя сейчас главное. Набраться сил.
– Когда вы меня выпишите? – зашевелила она губами. Георгий Рубенович опять понял. Похоже, между ними установилась невидимая связь, как у скульптора с его ожившим творением. Галатея смотрела на своего Пигмалиона так, что тот стушевался и поспешно отвел глаза.
– Я-то хоть завтра. А ты сама готова к выписке? Тебе надо ходить в магазины, покупать еду, да и одежду не мешало бы купить. Посмотри, как ты похудела!
Она поежилась и плотнее запахнула халат. В самом деле: кожа да кости. За окном была глубокая осень, серая, хмурая, солнце ушло совсем, не просто за облака – за моря и океаны, надолго. Ничего не хотелось, возможно, это была осенняя депрессия.
– Что вы предлагаете? – спросила она.
– Полежи здесь еще недельку. Под моим присмотром.
– А деньги?
– Все нормально. Это ничего не будет тебе стоить. Да ты и ешь-то как птичка. А обследование в послеоперационный период и консультации прописаны в твоем договоре. Так что все в порядке, – повторил Георгий Рубенович. – Оставайся.
Он не хотел с ней расставаться, это было видно. Она была не просто отличной работой пластического хирурга, а уникальным случаем, его гордостью, пусть и тайной.
– Хорошо, – она кивнула. – Я согласна.
… Из клиники она вышла, когда на землю лег снег. Он, правда, быстро таял, но зима все равно наступила, и с этим пришлось смириться. Она изменилась не только внешне. Нельзя сказать, что результат операции обманул ее ожидания, но, по сути, пока вообще ничего нельзя было сказать. Она ничего не чувствовала. Ни радости, ни печали, вообще никаких эмоций, одна только усталость. Не Марта, но и не Рина. Существо.
– Ну, так я тебя жду, – сказал на прощание Георгий Рубенович. – Можешь звонить в любое время, когда возникнут проблемы.
– Проблемы? – удивилась она. – Я хорошо себя чувствую.
– Ты не поняла. Я говорю о других проблемах.
– О каких?
– Как ты собираешься жить?
– У меня есть еще деньги, оставшиеся от продажи квартиры, их хватит надолго. Потом найду работу.
– И где твои деньги?
– В надежном месте.
– А именно? Пойми, я не из праздного любопытства спрашиваю.
– В банковской ячейке.
– Ну-ну, – усмехнулся Георгий Рубенович. – В общем, так: появятся проблемы, звони. Рина, девочка, я желаю тебе добра… – он осекся. – Я сказал Рина? Извини. Конечно, я хотел сказать Марта!
– Я так и поняла. – Она встала. – Всего хорошего.
Мартой ее после операции не называл никто. Ну невозможно было назвать этим именем женщину, которой она стала. Ведь ни малейшего сходства! Другое лицо, другой голос, другая фигура.
– Я – Марта! – сказала она вслух, придя в палату, и начала собирать вещи…
… Первым делом она поехала к маме. Давно уже можно было устроить эту встречу, но, странное дело, этого избегала не дочь, а мать. Звонила по телефону, присылала СМС каждый день, но в клинику не приезжала. Непонятно, чего боялась, хотя… Чего же тут непонятного? Мама боялась ЕЕ. Свою дочь. Боялась не узнать.
И вот Марта ехала к ней. Знала, что у мамы выходной и решила ее побаловать, зашла в супермаркет, купила красивый кремовый торт. Спиртное не стала покупать, ей было нельзя, из-за таблеток, которые она постоянно принимала. Пока она об этом не думала, о таблетках. Выполняла рекомендации лечащего врача, как будто была больна, к примеру, гриппом, и не задумывалась, насколько все это серьезно. Плохо было, что голос хоть и вернулся, но изменился, и сильно. Стал низким, появилась хрипотца, будто бы она была заядлой курильщицей, некоторые слова давались с трудом, а особенно длинные не давались вообще. Георгий Рубенович сказал:
– Со временем наладится.
Но она уже и сама не верила, что голос будет прежним. Это был не ее рот, и говорил он не так, как раньше, хорошо еще, говорил то, что она хотела. Пока.
Прижимая к груди коробку с тортом, она позвонила в дверь. В кармане лежал ключ от маминой квартиры, можно было воспользоваться им, но она не стала этого делать. Стояла под дверью и ждала.
– Кто там? – напряженно спросила из-за двери мама.
– Это я.
– Кто я?
– Марта.
– Марта? – дверь приоткрылась, теперь их разделяла металлическая цепочка. Мама почему-то не спешила ее снимать. – Здравствуйте. Что вы хотели?
– Мама… ты меня не узнаешь?
– Простите… – та беспомощно моргнула и поправила очки. – Нет.
– Это же я! Марта!
– Марта? Нет, это невозможно, – дверь неожиданно захлопнулась.
Она растерялась. Мать стояла там, за дверью, было слышно ее дыхание. Но дверь теперь была закрыта.
– Мама… Почему ты меня не впускаешь?
– Я вас… не знаю…
– Что за чушь! – она рассердилась и достала из кармана ключ.
Вставила ключ в замочную скважину, повернула два раза и толкнула дверь.
– Ой! – вскрикнула мама, которую ударило дверью.
– Мама, сними же цепочку!
Та послушалась. Она, наконец, вошла в квартиру.
– Я принесла торт. Давай, попьем чаю?
– Марта? – неуверенно спросила мама.
– Да, это я.
– Но так не бывает! Ты же на себя не похожа! Нет, это не ты!
– Я сделала пластическую операцию.
– А фигура?
– Я похудела. Меня кормили одними кашками и протертыми супами. Знаешь, сколько мне пришлось пережить!
– Но… зачем?
– Разве я не стала красивой?
– Красивой?
– Может, ты впустишь меня наконец? – Все это время мать стояла в проходе, и по лицу было видно, что она все еще сомневается, ее ли это дочь?
– Что ж… Проходи.
– Где мои тапочки?
Она нагнулась над калошницей, пошарила на самой нижней полке.
– Розовые… в цветочек… Где они?
– Это, и в самом деле, ты… – мама перевела дух.
Она нашла тапочки и распрямилась:
– Ты что, мне не веришь? Но у меня же ключ от твоей квартиры!
Мама отвела глаза.
– Хочешь сказать, что я могла его украсть? А как же мои детские воспоминания? Их я тоже украла? Мозги, мама, еще не пересаживают, не научились.
– Что у тебя с голосом?
– Это не мой рот. Мне еще надо к нему привыкнуть. Кстати, как он тебе?
– По-моему, слишком большой.
– Что ты понимаешь!
Она прошла на кухню, положила на стол коробку с кремовым тортом. Мама стояла в дверях, смотрела. Потом спросила:
