Александра Авророва - Шутка с ядом пополам
— Мне кажется, женщины распсиховались, кто больше, кто меньше. Я сперва подумал, все они дурочки, а теперь… Видите вот, оказались правы.
— А тот самый пузырек никто из них не трогал? Вспомните хорошенько.
Глаза Петренко загорелись:
— А что, вы нашли отпечатки, да? И думаете, это убийца или нет?
Следователь молчал. Не дождавшись ответа, его собеседник задумался, прикрыв глаза и явно пытаясь восстановить в памяти прошедшее, потом радостно воскликнул:
— А я ведь вспомнил! Сейчас расскажу по порядку, так легче. Первой распсиховалась Кристинка, бросилась к Владимиру Дмитриевичу и что-то там такое несла. Тут уж я, конечно, поверил, что они и взаправду…
Он замолк, прикусив язык.
— Да я в курсе, — утешил его Талызин.
— Да? А меня же год здесь не было, мне как сказали — я только варежку раскрыл. И не поверил! — Петренко хмыкнул. — Вы, наверное, думаете — ничему-то он не верит. Но про Владимира Дмитриевича, про него всякое болтают. То он якобы делал предложение Марине Олеговне, а она ему отказала — хотя кто в такую чушь поверит? То ему вроде французы заочно присваивают звание академика. Короче, полный отстой! Я обычно не обращаю внимание. Но тут уж стало ясно — Кристинка на него запала. А кроме нее, еще Татьяна Ивановна жутко занервничала, ну, она вообще такая.
— Вы хорошо ее знаете?
— Я ж учусь у Бекетова со второго курса, то есть… ага, семь лет прошло! Он тогда еще жил с Татьяной Ивановной. Дочка у них, Машка. А когда я был на третьем, они расстались, и он стал жить с Анной Николаевной. Я, конечно, не очень хорошо их обеих знаю, но дома у Владимира Дмитриевича бывал часто.
— И с кем ему лучше жилось?
— Да с обеими неплохо. Он всегда умел хорошо устроиться. Обихаживали обе классно.
— Значит, Татьяна Ивановна занервничала, — повторил Талызин. — И что она сделала?
— Стала Владимира Дмитриевича утешать. И тетка старая тоже, я ее не знаю. Вся в брюликах и в фирме, толстая такая. А потом… я вот к тому и веду. Татьяна Ивановна схватила этот пузырек. Выброшу, говорит, от греха. И точно бы выбросила, если б не Николай Павлович. Он стал нести какую-то туфту про ценность субстанции, а Татьяна Ивановна, она шибко правильная, на нее подействовало.
— А потом вы пузырек видели?
— Не помню. Потом был скандал, и я про все это забыл.
— Скандал?
— Во блин! — выругался Петренко и тут же извинился: — Простите. Мне Марина Олеговна, когда я у нее учился, знаете, что говорила? «Считается, что женщины склонны к болтовне, а мужчины немногословны, но вы, Андрюша, явно решили эту клевету опровергнуть». Болтун — находка для шпиона.
— Ну, я же не шпион, — утешил парня следователь. — Так что за скандал? Поймите, Андрей, это важно.
— Ох… да ничего особенного. Кристинка набросилась на Анну Николаевну. Завелась с пол-оборота, я и понять не успел, почему. А Анна Николаевна, та в ответ тоже… Вообще-то она не из таких, ее из себя не больно-то выведешь, я даже удивился. Нервная была почему-то и взревновала со страшной силой! Причем, как назло, Владимир Дмитриевич куда-то делся. Марины Олеговны, по-моему, тоже не было. Она бы погасила конфликт в зародыше, это она умеет. Некипелов, вообще-то, тоже умеет, но вместо этого сидел и молча лопал. А Татьяна Ивановна, она пыталась, только где ей!
«Во хитрый гусь этот Бекетов! — с оттенком восхищения подумал Игорь Витальевич. — Добился-таки своего! Любовница допекает жену, а он не при чем — воркует себе за перегородкой с Мариной».
— Вы помните какие-нибудь конкретные слова из этой сцены? И чем она закончилась?
— Да ничем. По-моему, Анна Николаевна сперва выпустила пары, а как Владимир Дмитриевич вернулся, замолчала. И Кристинка тоже. А слова… Ну, Анна Николаевна несла какой-то бред… мол, все, что угодно, лишь бы мой муж не достался этой шлюхе. А Кристинка, что он живет с женой из жалости, а не по любви. Вот и все, что я помню.
— Хорошо, Андрей. А вы не знаете, Бекетов был верующим человеком?
— Не знаю. А что?
— Просто интересно.
— Вряд ли. Он же физик! Хотя кто его разберет… Так вы что, считаете, его убили?
— Следствие еще не завершено, — дипломатично сообщил Талызин. — Но я очень благодарен вам за информацию. Кстати, для проформы… где вы были в среду около двенадцати?
— То есть… значит, это было около двенадцати? Сидел в читальном зале, наводил блеск на диссер. Может, библиотекарша меня и помнит. Молодая такая девчонка.
— А когда последний раз видели Бекетова?
— Да на дне рождения, во вторник, значит.
— Спасибо.
— Да не за что.
Андрей молча смотрел вслед уходящему собеседнику, однако мыслями был далеко. Где же, как не с погибшим позавчера, но более живым и реальным, чем иные живые, человеком. С Владимиром Дмитриевичем Бекетовым, в понедельник вечером, в лаборатории.
— А какая у них техническая база, — восхищенно повествовал Андрей, — закачаешься! Любой прибор тебе притаранят, а если нет — закажут и привезут. В библиотеке интернет бесплатный, ксерокс. Не ждешь, как у нас, новый журнал месяцами, а качаешь данные из сети, и нет проблем!
— Можно подумать, здесь у тебя с интернетом проблемы, — хмыкнул Бекетов. — Ты же дома подключен.
— То дома, за собственные деньги, в свободное время, а то в универе. У нас ведь в универе даже для преподов интернет ограничен, а уж для нас… Нет, Владимир Дмитриевич, скажите мне честно — почему вы не захотели остаться в Штатах? Они так заманивали!
— Еще бы, — весело кивнул шеф. — Чтобы человек согласился питаться той замороженной целлюлозой, которую американцы выдают за еду, требуется уж очень роскошная приманка.
— Ну, там, конечно, все безвкусное, зато очень полезное для здоровья.
— Именно поэтому, видимо, большинство американцев вне зависимости от возраста напоминают шкафчик с ножками.
Андрей, не выдержав, засмеялся.
— Да, толстых там без счета. Даже девчонки в универе почти все весят за центнер. Я сперва просто балдел! И все-таки, Владимир Дмитриевич, — он посерьезнел, — ну, не из-за этого же? Вам такие деньги предлагали — можно отсюда еду возить, на самолете. Ну, скажите, почему вы отказались? Мне никто из ребят не верит — говорят, не может быть, от таких денег никто не откажется. Вруном называют! А я не знаю, что им ответить.
— Твое счастье, — хладнокровно заметил Бекетов. — Потому что ответ ужасен, и тебе лучше его не знать.
— Владимир Дмитриевич! — вскричал заинтригованный Петренко. — Да я никому! Никогда! Вы только мне скажите!
— Ну, смотри, не пожалей.
Владимир Дмитриевич наклонился к уху ученика и зверским, леденящим душу шепотом сообщил:
— Я патриот! — А потом уже вслух добавил: — Сам понимаешь, подобные страшные пороки человек вынужден скрывать. Поэтому причины моего пребывания в этой отсталой стране пускай навек останутся тайной. Ты же не захочешь позорить собственного шефа перед посторонними?
Андрей, наконец, сообразил, что его разыграли, и неожиданно почувствовал обиду. Вообще-то он не склонен был обижаться, но вот в кои-то веки завел серьезный разговор, а тебя мордой об стол!
Бекетов, похоже, все понял и уже без иронии объяснил:
— Ну, нравится мне, Андрей, эта страна и нравится в этой стране, а в Америке тошно. Здесь все мое, а там все чужое. Ну, какие еще нужны аргументы? А новейшие приборы… Чем более развита аппаратура, тем менее развиты мозги, ты уж мне поверь. Машина должна быть придатком к мозгу, а не наоборот. Вот, видишь эту модель?
И беседа плавно перешла на научные темы — как оно обычно и случалось.
Талызин между тем, постояв немного в сомнениях у лабораторной двери, постучался и, не услышав ответа, вошел. Кристинка, слава богу, уже не плакала, однако узнать ее было нелегко — нос распух, лицо в пятнах, длинные волосы колтуном. Это ж надо — выкраситься в подобный цвет! Нет, часть головы нормальная, каштановая, зато часть — бордовая и сверкает. Наверное, жутко модно, иначе вряд ли кто-то добровольно так бы себя изуродовал.
Но в целом Кристинка показалась Игорю Витальевичу куда симпатичнее, чем на фотографии. На фотографии она напоминала тех странных девиц, которые писклявыми голосами поют в телевизионных клипах, а сейчас — обычную хорошую девочку. Наверное, дело в отсутствии косметики?
— Добрый вечер, Кристина. Меня зовут Игорь Витальевич, я следователь прокуратуры. Выясняю обстоятельства смерти Владимира Дмитриевича.
Кристина подняла голову и посмотрела на следователя — или сквозь следователя — усталым равнодушным взглядом, не проронив ни звука. Талызин понял — чтобы пробиться к ней, нужен мощный, решительный удар.
Поэтому без обиняков сообщил:
— Я пытаюсь понять, самоубийство это или убийство.
— Гуревич уверен, что убийство.
Голос девушки звучал хрипло и не выражал ни малейших эмоций. Будто она говорила в сомнамбулическом сне.
