Алафер Берк - Никому не говори
— Ну конечно. Я ведь всюду ношу с собой твои демозаписи. Между прочим, этой ночью его дочь покончила с собой. — Она вкратце рассказала ему о событиях дня. — Ее мать отказывается в это верить. Утверждает, будто ее дочь никогда не сделала бы этого, и умоляет меня верить ей.
— С тобой все в порядке?
Она уже сбилась со счета, сколько людей задали ей сегодня этот вопрос.
— Да, все хорошо. Ты не ночевал сегодня дома. — У нее возникло ощущение, что вчерашний день был в далеком прошлом. — Был у этой барменши?
— У Ребекки. Она барменша тире актриса тире певица — тире сногсшибательная красотка.
Точно так же, как Джесс был вышибалой тире рок-музыкантом, его знакомые, как правило, имели по несколько профессий. В последнее время он часто ночевал у жертвы преступления, проходившей по делу, которое Элли расследовала прошлой осенью. Эта женщина была художницей тире проституткой, но она поклялась покончить со своей второй профессией, из-за которой чуть не лишилась жизни. Элли только-только перестала беспокоиться по поводу этих отношений, поскольку они исчерпали себя, как и все отношения, завязываемые Джессом.
Она попыталась смотреть вместе с ним телевизор, но вид настоящих домохозяек, споривших о том, кто из них выпил больше «пино гри», вызвал у нее желание кого-нибудь арестовать.
— Я люблю тебя, Джесс, но это выше моих сил. У меня такое ощущение, что из моей головы высыпаются клетки мозга. Схожу-ка я лучше в гимнастический зал.
— Смотри веди себя там прилично.
Хэтчер прекрасно помнила, как впервые получила удар в голову. Она вскрикнула, но не от боли, а от неожиданности. Только после этого возникло чувство физической боли. Что-то пронзило зону сзади виска, и, казалось, голова треснула от уха до уха. Боль пульсировала, распространяя свои волны по черепу, челюсти и шее. В глазах помутнело. Было впечатление, будто мозг с шумом ворочается за глазницами, словно леденец в коробке.
Удар ей нанес шестнадцатилетний парень, когда она застала его за тем, что он разрисовывал телефонную будку в Хеллс Китчен. До конца ночной смены оставалось десять минут, и Элли собиралась конфисковать у нарушителя баллончик со спреем и отпустить его на все четыре стороны, предупредив, чтобы он больше никогда этого не делал. Худощавый парень с длинными руками, по прозвищу 2SHY,[9] не знал этого и ошеломил ее хуком с правой. Лучше всего в связи с этим происшествием ей запомнилась ярость — не из-за удара, а из-за слез. Она моргала раз за разом, пытаясь сфокусировать взгляд, но слезы продолжали заливать ее лицо на глазах у тинейджера, которому посчастливилось застать ее врасплох.
Она испытала настолько сильное унижение из-за того, что ее практически вырубил тинейджер, весивший от силы пятьдесят килограммов, что выдвинула против него обвинение по причинению ущерба имуществу, но не стала возбуждать дело о нападении на офицера полиции. Это был ее третий месяц на службе. В адрес Хэтчер все еще отпускались шутки по поводу королевы красоты. Ей совсем не хотелось, чтобы все узнали о том, что она плакала из-за удара, полученного от какого-то сопляка.
Тогда Элли ударили в первый раз, но она знала, что не в последний. Она также знала, что ей необходимо приобрести необходимые навыки.
Она стала мастером кикбоксинга на уровне полного контакта, и ей разрешалось бить противника на ринге во всю силу. Теперь она ощущала на лице не слезы, а капельки пота, нанося удар за ударом по тяжелому черному мешку в спортивном зале.
Интенсивность односторонней схватки свидетельствовала о ее энергии. Сейчас Хэтчер выкладывалась точно так же, как на ринге, когда сражалась с живым противником. Что-то не давало ей покоя.
Колотя нижней частью голени по мешку, она вспомнила Джулию. И не худенькое обнаженное тело, плавающее в розовой воде, а записку на желтой линованной бумаге. Каждую фразу. Каждое перечеркнутое слово. Не отдавая себе в этом отчета, она воспроизвела в памяти весь текст записки.
Элли представила девушку живой. Вот Джулия сидит, скрестив ноги, на своей кровати и пристально смотрит в блокнот. Лист уже на три четверти исписан черной пастой, оставляющей кляксы. Она зачеркивает еще одно слово. Неудовлетворенная этим, проводит кончиком шариковой ручки поперек четырех последних строчек — с такой силой, что, кажется, сейчас порвет бумагу.
Я знаю, что должна любить свою жизнь, но иногда я ненавижу ее. Мои родители постоянно твердят, что мне повезло. Повезло жить в хорошем доме. Повезло учиться в хорошей школе. Повезло, что у меня есть деньги. Повезло, потому что у меня есть они. Да, они действительно так говорили. Я счастливая, потому что у меня есть они .
Джулия зачеркнула все после слова «деньги». Возможно, ей просто не хотелось писать о родителях. Возможно, она поняла, что они принадлежат к категории людей, которым нельзя иметь детей, но сочла за лучшее оставить это замечание при себе.
Элли провела серию джебов, перемежая их хуками и апперкотами, затем принялась наносить прямые и боковые удары ногами. Перед ее мысленным взором все еще стояли строчки записки Джулии.
Я понимаю, почему другие ребята считают мою жизнь беззаботной. Никто не хочет выслушивать жалобы испорченной девочки из богатой семьи. Я знаю ребят, готовых убить (возможно, в некоторых случаях в буквальном смысле ).
Она зачеркнула слова, заключенные в скобки. Вероятно, это была попытка пошутить, но она правильно рассудила, что шутки в данном случае неуместны. Она попыталась полностью вымарать эти слова, но Элли сумела разобрать их.
Я знаю ребят, готовых убить ради «привилегий», которые имеются у меня. Но иногда я думаю, может быть, у них жизнь лучше моей. По крайней мере, они свободны. Никто ничего не ожидает от ребенка, у которого ничего нет. Мне постоянно твердят, что мне повезло, но в действительности моя так называемая привилегированная жизнь…
Элли чувствовала, как бьется сердце в ее груди.
Она почти слышала мысли Джулии, представляя, как та водит ручкой по бумаге, пытаясь подобрать подходящие слова, чтобы закончить предложение. Пытаясь сказать, что эта жизнь гораздо тяжелее, чем может показаться. Что эта жизнь вызывает отвращение. Что эта жизнь — причиняет боль.
Да, Джулия остановила свой выбор на этих словах. Возможно, она даже осознавала, что это звучит несколько мелодраматично. Она не страдала от реальной, физической боли или парализующей депрессии. Но она страдала под тяжким бременем своей жизни, о чем никто не желал слышать. И почему бы ее словам не звучать мелодраматично? В конце концов, ей было шестнадцать лет. Почему ей не должно быть позволено предстать в образе драматической королевы? Почему ей не должно быть позволено делать то, что позволено делать другим тинейджерам? И разве не было это целью данного письма?
Элли представила, как Джулия пишет слова, которые она в конце концов подобрала:
…моя так называемая привилегированная жизнь причиняет мне боль. Мне больно слышать, что я не должна растрачивать попусту свой потенциал. Мне больно слышать, что от меня ожидают больше, чем от других, потому что я получаю больше, чем другие. Мне больно думать о том, что я никогда не стану человеком, каким должна была бы стать. Мне больно ощущать одиночество каждую секунду, даже когда меня окружают люди. И мне больно осознавать, что я не могу выразить все эти чувства.
Элли ощущала, как кровь пульсирует в ее жилах. Мокрые волосы прилипли к голове. Руки и ноги начали побаливать, но она продолжала молотить кожаный мешок.
Мысли Джулии блуждали в разных направлениях, в результате чего на бумаге продолжали появляться помарки, но слова лились свободнее. Ее эмоции истекали из нее, как паста из ручки, как пот из пор Элли.
И тут на лист блокнота упала слеза, на букву «ч» в слове «чувства», превратив ее в бесформенное пятно. Душевные силы изменили ей. Нужно было заканчивать.
И поэтому я решила покончить с собой.
Элли продолжала бить мешок ногами. Никакого взлома. Никаких необъяснимых отпечатков пальцев. Похоже на то, что разрезы на запястьях сделаны самой жертвой. Теплая вода и алкоголь — 0,16 промилле — способствовали истечению крови. На затылке присутствует шишка, но, по мнению Джинджера, она образовалась в результате падения девушки в ванне после того, как она перерезала себе запястье.
И тут до слуха Элли начали доноситься звуки голосов, слышанные ею в течение дня.
Кэтрин Уитмайр, умоляюще: «Сделайте что-нибудь. Это моя дочь».
Санитар: «Нам здесь делать нечего».
Макс, желающий сказать нечто большее, но ограничивающийся вопросом: «У тебя все в порядке?»
Роган, говорящий, что они все провалили: «Тебе уже пора трезво взглянуть на это дело».
Даже Джесс спрашивал ее, все ли у нее в порядке.
