Энн Перри - Скандал на Белгрейв-сквер
— Миссис Питт, — быстро назвала себя Шарлотта. — Сестра миссис Рэдли. — Она поторопилась сделать это во избежание возможной неловкости, если герцогиня неосторожно скажет что-нибудь. — Разумеется, хорошее воспитание всегда было преимуществом, как и послушность, и мягкость характера.
Герцогиня пристально посмотрела на Шарлотту.
— Не надо шутить надо мной, миссис Питт. Я, возможно, несколько преувеличила. Что привлекательно в невестах, скучно в женах. — Она хмыкнула. — Никто еще не получал от жизни удовольствия, оставаясь в послушании. Если мне приходится принимать у себя людей с дурной репутацией, то я предпочитаю, чтобы это был остроумный джентльмен, а не обыкновенная потаскуха. — Брови ее взлетели вверх. — Что проку от еще одной красивой женщины с репутацией послушной? Приятно было познакомиться, миссис Питт. Если надумаете заехать, буду рада. До свидания, леди Байэм. Аннабел, Амелия, Джейн, идемте! Ради всех святых, перестань пялиться на этого глупого юнца, Джейн! Он никто. Ты меня слышишь, Джейн? — Даже не взглянув в сторону Питера Валериуса, герцогиня, подняв паруса, отплыла с попутным ветром.
Взглянув на Элинор, Шарлотта увидела на ее лице смесь отчаяния, смеха и облегчения. Ее, возможно, позабавило столь яркое разнообразие эксцентричности в людях. Слова здесь были лишними, и обе промолчали.
Извинившись и мило улыбнувшись, Шарлотта отправилась проследить, всем ли гостям хорошо на приеме, продолжает ли играть оркестр, хватило ли напитков, не назревает ли где-нибудь под сенью цветов случайный скандальчик и как ведут себя молодые парочки, должно быть уже уединившиеся по углам, пользуясь долгими перерывами между танцами.
Полчаса спустя, почти в час ночи, она все же набрела на Герберта Фитцгерберта и его невесту Оделию Морден в одном из слабо освещенных уголков, словно созданных для влюбленных. Оделия сидела на одном из угловых диванов, скрытом за большой пальмой в кадке. Огромные резные листья пальмы бросали темные тени на ее молочно-белые плечи, на бледный шелк и тюль пышных, словно пена, юбок. Шарлотте невольно показалось, что в позе девушки есть какая-то картинная нарочитость. Возможно, это и есть одно из тех ее преимуществ, на которые намекала герцогиня.
С бесспорным торжеством Оделия взирала на сидящего перед нею на стуле жениха, который, поставив локти на колени и наклонившись вперед, не отрывал от нее взгляда. Его позу Шарлотта нашла куда более изящной, потому что та была естественной.
Сначала она колебалась, стоит ли нарушать уединение влюбленных, столь поглощенных собой, но вспомнила наказы Эмили. Издалека уже доносились звуки музыки. Шарлотта сама предпочла бы быть сейчас приглашенной на танец, но роль хозяйки обязывала.
— Добрый вечер, мисс Морден! — радостно воскликнула Шарлотта. — Как приятно, что вы пришли. Добрый вечер, мистер Фитцгерберт.
Тот немедленно вскочил и поклонился. Будучи моложе и не забывая правила этикета, поднялась с дивана и Оделия Морден, но сделала это явно неохотно, и улыбка ее была хотя и вежливой, но холодной. Если Фитцгерберт мог забыть, что Шарлотта — невестка его соперника по выборам, то об этом хорошо помнила Оделия. Она была тщеславной.
— Добрый вечер, миссис Питт. Как мило, что миссис Рэдли пригласила нас. Это чудесный вечер, и я надеюсь, что он не раз повторится, если этому не помешает слабое здоровье миссис Рэдли. Мои искренние соболезнования. Весьма жаль, что она заболела именно в такое время.
Это была серия явных уколов и намеков, и Шарлотта прекрасно поняла это. Прямо посмотрев Оделии в глаза, она дала ей понять, что принимает вызов.
— Да, вы правы, — согласилась она с ослепительной улыбкой. — Иногда благодеяния природы сопряжены с известными неудобствами, как, я уверена, с ее благословения вы вскоре познаете это сами. Кроме того, лучше недомогать сейчас, чем позднее, когда начнутся выборы в парламент. Срок проведения избирательной кампании весьма ограничен, и трудно объяснить общественности то, что легко поймут друзья. — Она снова улыбнулась, не сводя взгляда с девушки. — К счастью, у Эмили роды всегда легкие.
— Как я рада за нее, — пробормотала Оделия. — Но как неудачно совпадает по времени!
— Миссис Гладстон родила восьмерых, сама заботилась о них и даже отказалась от кормилицы. Она сама учила их, проверяла тетради, слушала молитву каждого перед сном и, кроме того, занималась еще и благотворительностью. И все это не помешало ее супругу быть лучшим премьер-министром Англии нашего века.
— Боже милостивый! — воскликнула Оделия, округлив глаза. — Неужели миссис Рэдли собирается стать женой премьер-министра?
Шарлотта словно не заметила явного сарказма — более того, сделала вид, что его вообще не было.
— Признаться, я не спрашивала ее, но это вполне благородное желание. А как вы думаете? — Она оглянулась и с улыбкой, даже с симпатией, посмотрела на Фитцгерберта. В глазах его танцевали искорки смеха.
— Я хочу стать женой Герберта, — мило сказала Оделия. — И хочу быть ему хорошей женой. Конечно, если он преуспеет до такой степени, я сделаю все, чтобы быть достойной его, но не настолько, чтобы копировать эксцентричность миссис Гладстон. Я слышала, что званые приемы, которые она устраивает, настолько сумасбродны, что это оскорбляет многих.
Шарлотта на мгновение растерялась. Об этом она слышала впервые.
— Видимо, они не настолько сумасбродны, чтобы испортить ее репутацию, — поспешно нашлась она. — Я слышала, что ее очень любят, а мистер Гладстон — один из самых преуспевающих политиков за последние пятьдесят лет.
Оделия решила атаковать ее с другой стороны:
— Мне нравится ваше платье, миссис Питт, этот цвет… он сразу бросается в глаза. И сшито по моде. Я не забуду его.
Шарлотта тут же в уме перевела ее слова и получила следующий текст: «Осторожней, миссис Питт, цвет вашего платья ярок до вульгарности, оно модно сегодня, но через месяц уже не будет смотреться, и если я снова увижу вас в нем, то не премину сказать вам об этом, причем в самый не подходящий для вас момент».
— О, благодарю вас за комплимент, мисс Морден, — ответила Шарлотта, улыбаясь еще шире. — Ваше платье хорошо не только к случаю, но и к лицу. — Что в переводе означало: «Оно безвкусно, и запомнить его невозможно. Даже если вы будете появляться в нем на каждом вечере в этом сезоне, никто этого не заметит, да и зачем?»
Лицо Оделии застыло.
— Вы очень добры, — сквозь зубы процедила она.
— Ну что вы! — небрежно воскликнула Шарлотта и, кивнув Фитцгерберту, извинилась и поспешила в бальный зал, где юный Питер Валериус тут же пригласил ее на веселый танец рил[7].
В половине второго ночи, после заключительного котильона, гости последовали в столовую на ужин. Теперь все свое внимание Шарлотта должна была уделить тому, чтобы горничные побыстрее обслуживали гостей, а лакеи не забывали наполнять опустевшие бокалы. К счастью, все обошлось, если не считать каких-то пустяков.
В половине третьего бал был еще в разгаре, а в три в зале все еще играл оркестр и кружились пары. Вечер удался, успокоилась Шарлотта.
Но когда над кронами деревьев, зарослями папоротника и все еще горевшими китайскими фонариками начала светлеть полоска неба, предвещая рассвет, Шарлотта стала свидетелем встречи, давшей ей пищу для размышлений на весь остаток этой ночи.
Покинув гостиную, расположенную на первом этаже под бальным залом, она решила выйти на террасу и подышать воздухом. Давала себя знать усталость, внимание Шарлотты рассеялось, и, проходя мимо ящика с белыми душистыми цветами, она остановилась, чтобы вдохнуть их свежий ночной аромат. Именно в это мгновение ее взор привлекло пятно света, как бы выхватившее из темноты белую манишку, край алой орденской ленты и звездочку ордена.
Шарлотта замерла на месте, не желая нарушить уединение тех, кому так и не удалось на вечере побыть вдвоем.
Однако вскоре она поняла, что тот, кто находился в тени, тоже был мужчиной, и, приглядевшись, узнала лорда Байэма. Он стоял чуть ниже на ступенях лестницы террасы и смотрел в сад, на темные деревья и китайские фонарики на фоне светлеющего неба. Рассвет уже был близок. Шарлотта сделала несколько бесшумных шагов вперед.
Первый мужчина чуть повернул голову. Это был лорд Энстис. Выражение его лица показалось Шарлотте необычным: губы довольно улыбались, блестящие, широко открытые глаза смотрели в темноту сада, ноздри носа слегка подрагивали, и Шарлотта подумала, что лорд чем-то взволнован. Однако его рука, лежавшая на балюстраде террасы, казалась спокойной — короткая, широкая, с лопаткообразными пальцами рука артиста. Она словно гладила холодную гладкую поверхность мрамора и получала от этого удовольствие. В ней не было напряжения; это была рука, готовая к ласке, а не к удару.
