Инна Бачинская - Темный ангел одиночества
Я невольно улыбнулась – получалось, Евгений расставался со своими подругами и женами исключительно из-за Алены Андреевны, следуя ее добрым советам.
– А потом прихожу, а там Марта! – Алена Андреевна расплылась в улыбке. – У меня аж от сердца отлегло. – Она задумалась, все еще улыбаясь. Потом сказала: – Она живая, если вы чего думаете. Такие должны жить, не помирают вот так раз-два за здорово живешь. Живая. И не было ее там, на том перекрестке, да еще и вечером. Не верю! Похожа, и шуба такая, но не она. Марта все больше дома сидит, музыку крутит, кино смотрит, никуда не лезет. Книжки читает. Смотрит на меня, молчит, улыбается – глаза синие, как у ангела. Мы с ней и двух слов меж собой не сказали, а у меня на душе как ангельские трубы поют! И где, думаю, откопал Евгений Сергеич такое чудо? Третья жена, говорят, от дьявола, а эта – сущий ангел. Он работает в кабинете, а она рядом примостилась, на диване с книжечкой. И все за ручки, все вместе, и выходила только с ним. Как я понимаю, после аварии, когда ее муж погиб… большой человек, говорят, был, она боялась на улицу одна и машин боялась.
– Ее нет уже шесть дней, – сказала я. – Не могут найти.
– Как шесть дней? – ахнула она, всплеснув руками. – Да как же это? Я не знала… Евгений Сергеич велел пока не приходить. У него гости были из-за границы, даже ночевать оставались, и она ушла к родителям, квартира пустая уже сколько лет стоит. А мужнину они продали – сразу, как она к нему переехала. Пропала? Куда же пропала-то? Вы у нее в квартире смотрели? Она живет на Театральной, тут недалеко, в самом центре, дом старый. Может, дома. Больше негде ей быть. А по больницам искали?
– В больницах ее нет. Нигде нет. Может, у подруг…
– Какие подруги? – всплеснула руками Алена Андреевна. – Разве ж какая другая выдержит с ней? Они ж все до одной против нее мымры! – Алена Андреевна махнула рукой. – Бедный Евгений Сергеич! Это его сглазили!
– Кто?
– Мало ли лихих людей! Да хоть Люба эта. Или еще один, все время бегает, из газеты, толстый из себя. С Марты глаз не сводит, бросается, как волк на овечку, да за ручку – хвать! И ну целовать! Вот и сглазил. Она как чувствовала, что люди злые вокруг, из дома ни ногой. Стоит, бывало, у окна, смотрит на улицу, из-за занавесочки выглядывает…
«Одним из газеты», который все время бегал, был, видимо, журналист Леша Добродеев.
– Ой! – вдруг вскрикнула Алена Андреевна, хватаясь за голову. – Засиделась я с вами, бечь надо! Звоните в любой момент, чем смогу! – И исчезла.
А я осталась – допила чай и попыталась рассортировать полученную информацию. Ничего нового я не узнала: сидит дома, молчит, слушает музыку, ангел. Что-то торило дорожку в подсознании, какая-то мысль стремилась наружу… О любом человеке есть что сказать. И позитивного, и не очень – все мы черно-белые, полосатые, в клеточку, и только одна Марта воспаряла над в ослепительно-белых одеждах и с крыльями.
Галка, например, замечательный человек, но любит покричать, скандалистка, обожает жареную картошку, может одна умять коробку конфет, иногда туго с юмором, обожает сериалы и сплетни. Леша Добродеев – трепач, сплетник, все время врет, не дурак выпить, волочится за каждой юбкой, причем исключительно из любви к искусству, излишне восторженный – часто переигрывает. По слухам, любит подслушивать.
Ситников – мачо, лидер, паровой каток и шовинист. Сидеть и молчать! Все за мной! Плевать хотел на одежду – до полного неприличия – и всеяден. Пьет виски, после чего говорит гадости. Никогда потом не извиняется.
Вы понимаете, что я хочу сказать… Да и я сама – неуступчивая, помру, а не покорюсь, а все ваши женские штучки-дрючки – не дождетесь! Прямая, как рельса, говорит Галка. А о Марте все как один, как сговорились: ангел. И что бы это значило? Кроме Лолы, но у той личный интерес.
Я вытащила из сумочки фотографию Марты – она смотрела на меня улыбаясь – синие глаза, рыжая, с ямочками на щеках. Может, ничего не значило. Просто на фоне остальных действительно ангел. Но хоть что-то должно быть? Жадная, разбрасывает одежду, цыкает зубом, плюет на пол, наконец. Хоть что-то! Про Евгения понятно – мягок, добр, позволяет сесть себе на голову… им всем. Всем, кроме Марты, которая не пыталась. Какой смысл в ее исчезновении?
Лола ее терпеть не может. Юнона? Ревнует, наверное. Может, эти двое приложили руку… Галка уже выдвинула подобную версию – я ее высмеяла. Люди пропадают без следа – уходят из дома, и с концами. Теряют память, попадают в руки маньяков, машины сбивают. Некоторые исчезают, даже привезенные в травмопункт – с носилок. Таких, правда, мало. Вернее, всего одна – Марта! Не знаю, что и думать. Не с моими данными решать, что и как. Закон парных случаев… парных случаев или подлости. Призрачная Нонна, чей след давно остыл, и еще недавно реальная Марта, чей след с каждым днем становится холоднее. Боюсь, Евгений сильно переоценил мои скромные детективные способности.
Бедная Марта…
Оставив кафе, я бездумно шла по вечернему городу. Снегопад прекратился, землю накрыла неожиданная к ночи оттепель, и пронзительно и сладко запахло весной. Ноги принесли меня на улицу Театральную, к дому сорок шесть. Большой домина, из старых, как сказала Алена Андреевна, солидный подъезд, массивная арка; светилась половина окон примерно, вторая половина зияла черными провалами. На первом этаже – магазин с окнами, замазанными известкой, – ремонт, видимо. Памятуя Галкину науку, я ткнула в самые отполированные кнопки пульта, дверь открылась, и я вошла. Большой полутемный вестибюль, широкая мраморная лестница, длинное, с частым переплетом окно, уходящее наверх, старинные перила – удивительно, что нет консьержа, в домах такого класса должен наличествовать бородатый генерал-консьерж. Хотя стены подкопчены временем, свет тускл и мозаичный пол выщерблен; бросалась в глаза длинная трещина в оконном стекле – дому не повредил бы хороший ремонт. Пахло пылью. Квартиры находились на втором этаже и выше. Мне повезло, я попала во второй подъезд, и квартира десять находилась здесь, на третьем этаже. Дребезжащий громоздкий лифт, трясясь и лязгая, потащил меня наверх. Нас сопровождало глухое коридорное эхо. В кабине было жутко и почти темно. Чего я ожидала от визита к Марте, спросите вы. Не знаю, я действовала наобум. Потянуло взглянуть. А может, подействовали слова Алены Андреевны о том, что Марта дома – где же ей еще быть? Евгений забежал к ней в субботу, ее уже не было – уже или еще! – а в пятницу вечером ее телефон не отвечал. Я не знаю, был ли он там с тех пор – позвонить разве и спросить? Я достала из сумочки мобильный телефон, подержала в руке и сунула обратно – мне не хотелось говорить отсюда, из этой тишины с притаившимся эхом. Мне хотелось занимать здесь как можно меньше места. Чем-то угнетал меня этот дом…
Я остановилась перед дверью с золотыми цифрами «один» и «ноль» и нажала на кнопку звонка. Звонок издал жалобный звук, похожий на мяуканье котенка – раз, другой. Я замерла, прислушиваясь. На площадке горел неяркий свет, ниоткуда не доносилось ни звука. Забранная решеткой кабина лифта сбоку застыла черной дырой, и я старалась не выпускать ее из виду. Тишина здесь стояла гробовая. Я поежилась, испытывая непонятную тревогу. Ощутив на лице легкий вздох сквознячка, я тронула дверь. Она оказалась незапертой и подалась с негромким скрипом, который тем не менее показался мне оглушительным. Внутри было темно, тихо и пахло нежитью. Меня обдало горячей волной страха и перехватило дыхание. Стоя на пороге, вглядываясь в темноту, готовая рвануть прочь при малейшем движении там, я произнесла хрипло:
– Простите, пожалуйста, здесь есть кто-нибудь? Мне нужна Марта!
Отголосок моих слов прошелестел где-то в глубинах и замер. Неяркий свет падал с лестничной площадки в прихожую, тьма превратилась в полумрак, и я вдруг увидела на полу сначала собственную тень – черную, ломаную, уродливо вытянутую, – а затем… мне показалось, там лежит человек! Я почувствовала слабость в коленках и уперлась плечом в косяк. Через минуту поняла, что это был не человек, а всего лишь белая норковая шубка, небрежно сброшенная на пол. Она была испачкана засохшей черной кровью. То есть я подумала, что это была кровь.
– Марта! – закричала я, лихорадочно раздумывая, что делать: вызывать «Скорую», стучать к соседям или звонить Евгению. Рука моя нашарила выключатель, и яркий свет ударил по глазам. Черные пятна на белом мехе выглядели страшно и безысходно…
Из прихожей внутрь квартиры вели три двери, две из них были закрыты. Осторожно обойдя шубу, я шагнула к той, что была открыта, и стала на пороге. Это была, видимо, гостиная. В призрачном зеленоватом свете уличной рекламы слабо блестело стекло в серванте, большой телевизионный экран на стене напоминал кривое зеркало; тонко и нежно позванивали в струйке воздуха подвески на хрустальной люстре. Я все время сглатывала – в горле у меня пересохло, – в ушах тонко и противно звенело, а вдоль хребта словно бежали чьи-то холодные щекочущие лапки.
