Галина Романова - Мужей много не бывает
Он беспрекословно подчинился, словно и не являлся в моем представлении самым отъявленным скептиком и женоненавистником в одном лице. Накатил под самый верх сияющей жидкости и с тенью сурового сочувствия в очах протянул стаканчик мне.
Я вылила в себя коньяк, словно воду, и вернула ему сосуд со словами:
– Еще столько же...
– Понял.
Кротов вообще оказался очень понимающим мужиком и совсем не гадким, а как раз наоборот – понимающим, вежливым, обходительным. И чем больше я опрокидывала в себя янтарной живительной влаги, тем симпатичнее он мне казался.
– А чего это мы с вами разругались тогда, не помните? – решила я вернуться к теме нашего спонтанного знакомства в лифте.
– А, – махнул он беспечно рукой и комично затеребил кончик бороды. – Стоит ли к этому возвращаться. Вы были не в настроении. Я – тем более. Меня перед этим так завели!.. Так завели!.. Ну а вы пришлись как нельзя кстати, когда лифт застрял.
– В этом что-то есть, – затрясла я указательным пальцем и, как мне казалось тогда, многозначительно прищурилась. – Это перст судьбы, если хотите. Сначала вы в лифте и как раз в тот самый момент, когда мне тяжело. Затем сегодня... Кто бы мог предположить, что в момент крушения моего мира со мной рядом окажетесь именно вы?! Офигеть можно!!! За это нужно выпить!
Кротов извлек вторую бутылку и, с сомнением посмотрев на ее опустевшую предшественницу, поинтересовался:
– А вам не многовато?
– Нет! Чтобы уйти от ужасающих реалий, нужно именно такое вот забвение. Именно такое! С ароматом прожженных солнцем долин, с пряным дыханием царских ягод, с запахом жаркого лета, которое все это великолепие сотворило. Когда погружаешься в этот букет, когда чувствуешь всю прелесть его горечи, можешь по праву считать себя свободным человеком!
По-моему, я несла несусветную чушь. Вся моя философия была не чем иным, как плохо завуалированным воплем смертельно ужаленной бабы, которая пытается нажраться до поросячьего хрюканья, дабы заглушить боль и не заорать в полный голос, не выкрикнуть то, что яростно просится с языка. Но я все оттягивала этот момент, заставляя Кротова снова и снова подливать мне коньяку.
– За свободных женщин! – выдала я очередной тост и, сильно качнувшись, выпрямилась в полный рост. – За женщин, свободных от предрассудков!
– Что вы считаете предрассудком? – вкрадчиво поинтересовался Николай Филиппович, вернув своему голосу металлическое поскрипывание.
– Любовь, конечно же! – провозгласила я и выпила. – Самый отвратительный, самый непонятный, навязанный нам физиологией предрассудок. Исход всех влюбленностей на удивление одинаков. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы придумывать финал. Он на редкость предсказуем, банален и... И... Боже! Какая же он мразь!!!
Ну, наконец-то! Наконец выскочило из меня это словцо, которое давно смаковалась в моем сознании. А то развожу непонятно зачем трепотню о высоких материях, когда хочется выматериться покруче и начать хлестать изменника по физиономии. Хлестать до изнеможения. До боли в руках. До состояния полного опустошения.
– Ненавижу!!! – шептала я, содрогаясь всем телом, когда Кротов осторожно усадил меня на свою ветровку и приобнял за плечи. – Ненавижу эту сволочь!!! Пусть он сдохнет!!! Господи, сделай так, чтобы он сдох!!! Видеть его больше не могу!!!
– Все проходит, девочка, все проходит. Пройдет и эта боль. Ненависть будет погребена временем, или просто острота ее будет не столь ощутима. Время – это славные жернова, скажу я вам. Они способны все перемолоть – и любовь, и ненависть. Все будет предано забвению. Вы все забудете... – тихо вещал мне Николай Филиппович, одной рукой удерживая меня за плечи, а второй ненавязчиво так поглаживая мне голое колено.
Не знаю, может, кардиологом он был отменным, но вот в психоаналитики совсем не годился. Потому как стоило ему произнести, что эта девка совсем не та, на которую стоит распылять свою ревность, я мгновенно взвилась, подскакивая с места.
– При чем тут эта девка?! При чем тут она?! Это же не в ней дело!!! Не в ней, а в нем!!! Не было бы ее, была бы другая! – заорала я так, что сама испугалась звука своего голоса. – Простите меня, ради бога...
Я виновато понурилась, силясь вспомнить, как зовут дока. Но не могла. Вернее, помнила, как мы пили за знакомство, но вот имя... Оно как-то ускользнуло из сознания, которое было забито сейчас до отказа совсем другим.
– Николай, – подсказал он, видя мое замешательство. – Зовите меня Николай. И давайте-ка на «ты». Хотя до брудершафта дело у нас не дошло.
Мне бы очень хотелось сейчас сказать ему: «Коля, друг, давай набьем этому мерзавцу морду!», но я даже спьяну понимала, что это невозможно. Кротов был не тем человеком, который опустился бы до мордобоя. Что касается ядреных саркастических слов, то тут ему равных не было, а рукоприкладство... Нет, это была не его стезя.
– Николай так Николай, – согласно кивнула я. – Пойдем отсюда. Уже темнеет, кажется...
– Да, да, идемте. Вы очень легко одеты, а здесь, в овраге, достаточно свежо.
На уборку следов пиршества у него ушло чуть меньше пяти минут. Он отряхнул ветровку. Накинул мне ее на плечи и повел наверх. Хотя правильнее было бы сказать потащил, потому как ноги очень плохо слушались меня. А вот голова оставалась трезвой. То ли коньяк такой попался, то ли мой психологический настрой не поддавался целительному действию спиртного, но факт оставался фактом: я очень ясно помнила, почему и для чего я напилась.
Шли мы бесконечно долго. Я то и дело спотыкалась о корни деревьев, недоумевая про себя, отчего это мы не идем, как все нормальные люди, по тротуару. Но Кротов, видимо, как раз и щадил этих самых нормальных людей, которым мое плачевное состояние могло показаться «не комильфо»...
– Вот ваш коттедж, – тихо оповестил он меня, выведя непонятно какими тропами как раз против наших с Незнамовым окон. – Виолетта, пообещайте мне, пожалуйста, одну вещь...
Закончить я ему не дала. Нелюбезно оттолкнув его со словами прощания, я взбежала по шатким ступенькам крылечка и пинком открыла дверь.
Незнамов был дома. Сморенный дневной пробежкой и «неводными» процедурами, он лежал нагишом на кровати поверх одеяла. Руки его были запрокинуты под голову. Глаза крепко смежены. На лице самое безмятежное и удовлетворенное выражение. Именно с таким выражением он всегда почивал рядом со мной на нашей широченной супружеской кровати. И сейчас, вынырнув из объятий другой женщины, он спал так же безмятежно и удовлетворенно. И именно это выражение мне захотелось разом стереть с его лица. А тут еще угораздило взгляду моему скользнуть по его торсу и чуть ниже... Лучше бы я этого не делала. Вид безвольно поникшего виновника моих страданий поднял из глубин моей души новый приступ бешенства. Я беспомощно заозиралась и, обнаружив на одном из стульев плетеный поясок от моих легких шелковых брюк, опустила его со всего маху на намеченную цель...
Предполагаю, что вопли моего Незнамова были слышны даже с озера. Удивляюсь, как он вообще не впал в кому, а лишь скорчился, приняв позу эмбриона (лучше бы ему навсегда в ней и оставаться), и орал благим матом:
– Дура!!! Дура чертова!!! Что ты наделала?!
– Это, дорогой, шоковая терапия, – ответила я на его стенания и, неосторожно качнувшись, рухнула на свою койку. – Предписывается исключительно таким лживым, паскудным мартовским котам, как ты.
– Чего ты мелешь? – приподнял голову Семен, когда боль понемногу притупилась и он обрел способность соображать, но мужское естество свое все равно из пригоршни не выпустил: то ли боялся очередного нападения с моей стороны, то ли еще по какой причине. – Каким котам?
– Или скотам. Я не знаю правильного определения для тебя, – кисло улыбнулась я, обводя его взглядом с головы до пят. – Хотя думаю, что слово «мразь» подойдет тебе как нельзя лучше. Точно – мразь! Более гнусного и жалкого создания, чем ты, я не встречала в своей жизни!
Он принял позу стартующего спринтера, несколько раз качнулся и, спрыгнув с кровати, молниеносно облачился в спортивные штаны. Затем пару раз обогнул нашу комнату по периметру и, замерев около кровати, присел передо мной на корточки.
– Чего ты хочешь? – прошептал он таким тоном, от которого кожа моя мгновенно покрылась даже не мурашками, а скорее волдырями. Этот его шепот показался мне таким зловещим, что я даже отпрянула от Незнамова (хотя сидел он опять-таки в очень уязвимой позе и соблазн вторично нанести урон его гениталиям был чрезвычайно велик).
– Я?! – захотелось мне уточнить. – Чего хочу я?!
– Да, да, ты!!! – Голос оставался таким же угрожающим, только на октаву повыше. – Закатить мне истерику?! Развестись?! Вправить мне мозги?! Или чего-то еще?!
Я подавленно молчала. Молчала, потому как была не сторонницей истерик, это первое. Второе – не хотела с ним разводиться. А что включал в себя пункт «вправить мозги», я, если честно, не знала.
