Марина Крамер - Финальный танец, или Позови меня с собой
Алекс
«Разрываешь больное место, как собака – запрятанную «на потом» косточку. Болит ужасно – но ты ковыряешь и ковыряешь в ране всем, что под руку попало. Вон уже в кровище все, а тебе неймется…
Что стоит – удалить все, что возвращает к ненужным и травмоопасным мыслям? Но нет – как же! Ты с маниакальным упорством открываешь какие-то файлы, какие-то эсэмэски, роешься в памяти, перебирая моменты из прошлого. Задыхаешься от боли, плачешь снаружи и внутри (где больнее всего), но продолжаешь хранить эту ерунду. Зачем?
Моральный мазохизм опаснее физического. Он сидит глубоко внутри, и никаким кнутом его не выбьешь, не уговоришь, не успокоишь. Я не то чтобы получаю удовольствие – нет, скорее, испытываю дискомфорт и какое-то слегка брезгливое презрение к себе же самой – за слабость. Но почему тогда я не могу избавить себя от этого? Ведь это как отрезать от себя самой каждый день по чуть-чуть. Я хватаюсь за писанину – и не могу, тупо смотрю в монитор и понимаю – не-а… не то, не так, не о том. Физически ощущаю, как это во мне болит, – и ничем не могу себе помочь впервые в жизни. Всегда могла – а теперь вот разучилась».
Вот с этим он, пожалуй, согласен. Зачем, улетая в Лондон, прихватил с собой испещренные неровным почерком Мэри листы? Чтобы продолжать копаться в ране? Ему порядком надоели воспоминания, но избавиться от них оказалось куда сложнее, чем Алекс мог себе представить. И эти записки… Порой ему казалось, что Мэри не вполне нормальна, что ее психика после ряда обстоятельств начала выкидывать странные фокусы как с самой Мэри, так и с окружающими. Он не мог понять, почему, зачем она так старалась скрыть от него свои чувства – и одновременно с такой кровью выливала их на страницы дневника. Более того, она делала это и в своих романах, вызывая у него те же эмоции. Как ей, должно быть, тяжело давалась жизнь, в которой Мэри ни на секунду не позволяла себе расслабиться и дать волю чувствам. Неужели она была так привязана к Марго и так сильно боялась причинить ей боль? А еще говорят, что женщины из-за мужчины готовы вырвать друг другу сердце. Те, кто так говорят, никогда не знали странную парочку – Марго и Мэри.
Так или иначе, но листы дневника помогли Алексу скоротать время в перелете до Лондона, где в порту его должен был ждать Кирилл. Новый судебный процесс по делу об опекунстве над Маргошей был инициирован родственниками Сони.
…Он не удивился тому, с какой яростью и ненавистью встретили его появление у судьи эти люди. Несостоявшаяся теща, похожая на медузу в черной шляпе, готова была презреть все приличия и вцепиться ему в лицо. Ее брат, довольно пожилой представительный человек с аккуратной бородкой, поддерживал сестру под локоть и что-то постоянно шептал на ухо, однако она не особенно прислушивалась. Взгляд Ашхен так и буравил Алекса, прожигал ненавистью до костей. Они явились целым кланом – Ашхен, ее брат, трое ее племянников, молодых рослых парней, адвокат. Алекс был совершенно одинок в этом противостоянии – только Кирилл по правую руку. Как никогда, сейчас была необходима Марго с ее успокаивающим голосом и умением сгладить конфликт – но ее нет.
Он плохо слушал то, что говорит адвокат семьи и что отвечает на реплики Кирилл. Какое, в конце концов, ему дело до процесса? Важен результат – дочь должна вернуться к нему, с ним, домой. Поэтому когда Кирилл вдруг замолчал, Алекс даже не сразу уловил, что все закончено. Они проиграли. Судья не счел возможным передать девочку отцу. Когда смысл сказанного дошел до сознания, кровь вскипела, и Алекс, не сдержавшись, вскочил и вцепился в ближайшего к нему человека – это оказался кто-то из племянников Ашхен. Парень не уступал Алексу в росте и физической силе, а потому завязалась потасовка, остановить которую удалось с трудом.
Алекса оштрафовали на круглую сумму, плюс к тому у него оказалась вывихнута челюсть. Превозмогая боль, он повернулся к Кириллу и процедил свистящим шепотом:
– Я тебе это запомню. Считай, что ты лишился и работы, и лицензии на практику. Выметайся отсюда к черту, катись обратно в Россию – там твое место!
Кирилл счел за благо не отвечать, понимая, что слова, вылетавшие из разбитого и окровавленного рта, вызваны только яростью, унижением. Алекс успокоится и поймет, что шансов на самом деле не было – Сонина родня подготовилась и представила неопровержимые доказательства того, что Алекс крайне редко находится с дочерью. Тут ничего не попишешь. Кроме того, сейчас Алексу требовался врач, а потому Кирилл не отходил от него ни на шаг до тех пор, пока медики не убедили разгоряченного клиента поехать в больницу.
– Ты не волнуйся, подадим апелляцию, найдем другого судью, в конце концов, – сказал он, когда Алекс уже сидел в машине. – Сейчас главное – подлечись и отдохни, много всего навалилось.
Алекс метнул в его сторону злобный взгляд и отвернулся. Кирилл потоптался на месте и решил – все, разговор окончен. Дальше будет видно, как и что сделать.
Алекс провел в больнице двое суток, ему наложили повязку на челюсть, что очень осложнило и общение, и вообще всю жизнь. Кому понравится втягивать через трубочку протертую больничную пищу? На исходе вторых суток в его палату неожиданно явился мужчина, показал жетон и заявил, что должен получить его, Алекса, показания по делу об аварии.
«Какой аварии?» – написал Алекс на листке, не вполне понимая, о чем идет речь.
– Ваш адвокат господин Зиммерхольц разбился на мотоцикле сегодня ночью. – Серые глаза полицейского внимательно следили за реакцией. Ее не последовало – Алекс остался по-прежнему невозмутим и спокоен.
– Что вы хотите от меня? – с трудом выдавил он через плотно сжатые зубы и почувствовал отвратительный привкус железа во рту – такое ощущение часто возникало у него в последнее время.
– Мне нужно знать, где вы были между тремя и семью часами утра сегодня.
– Здесь.
Полицейский смотрел подозрительно, и Алекс чувствовал – не верит.
– Кто-то из персонала может подтвердить, что вы не отлучались из палаты в это время?
– Я этого не знаю. Ко мне никто не заходил, и я сам не покидал палату – спал, – говорить сквозь зубы оказалось занятием не из легких, Алекс чувствовал почти физическую усталость и ломоту в челюсти. Когда уже дотошный малый оставит его в покое? Хотелось уснуть хотя бы на час.
– А ведь это означает, что алиби у вас нет.
– Мне не нужно алиби. Я не собирался убивать собственного адвоката.
– А я разве сказал, что господина Зиммерхольца убили? – Густые брови полицейского сошлись на переносице, он нахмурился и сделал какую-то пометку в блокноте.
Алекса охватило бешенство – мало того, что этот идиот задает вопросы, так еще и пытается его на неточностях ловить!
– Я все сказал.
– Не горячитесь, сэр. Я располагаю сведениями о том, что вы угрожали господину Зиммерхольцу лишить его работы и лицензии на право заниматься адвокатской практикой в европейских странах.
– Я?! – Алекс на самом деле совершенно не помнил, что и в каком тоне сказал Кириллу после решения судьи и драки, не может быть, чтобы именно это…
– Вы, вы. Есть свидетели вашего разговора.
– Если эти свидетели – мои родственники, то любое их слово заведомо ложь.
– Насколько я в курсе, вы проиграли дело об опекунстве над дочерью? – Осведомленность полицейского неприятно поражала, возникало ощущение, что в рукаве у него припрятана еще пара-тройка фактов, могущих здорово навредить.
Алекс постарался подавить в себе все умножающуюся злость:
– Это не имеет отношения к тому делу, по которому вы пришли ко мне, не так ли?
– Как знать… – многозначительно протянул полицейский и встал: – На сегодня я вас оставлю, вижу, что разговор вас утомил. Поправляйтесь.
«На сегодня!» – Алекс понял, что нужно выбираться отсюда и как можно скорее уезжать в Цюрих, пока ему не запретили покидать пределы Англии.
Едва только за полицейским закрылась дверь, Алекс откинул одеяло и встал. Нужно немедленно убираться отсюда.
Врач долго отказывался выписывать его, и тогда Алекс заявил, что уйдет без бумаг – они ему не нужны.
– Но ваша челюсть…
– Моя челюсть видела и не такое! – сквозь зубы прошипел он, и врач со вздохом написал на бланке какие-то назначения.
Вещей у Алекса не было, его небольшая сумка осталась в отеле, куда он и направился, попутно позвонив в авиакомпанию и забронировав билет на ближайший самолет до Цюриха.
Гибель Кирилла не взволновала его – тот был отъявленным гонщиком, обожал мотоциклы и скорость, а потому могло произойти всякое, чему удивляться. Не рассчитал, не справился с управлением, на большой скорости не вписался в вираж – мало ли. Но то, что полицейский пришел именно к нему, настораживало. Алекс на самом деле не помнил того, что именно сказал адвокату после окончания процесса – вполне вероятно, что те самые слова, которые повторил полицейский. Но откуда полиции это известно? Наверняка кто-то из Сониных родичей постарался и довел до сведения правоохранителей то, что Алекс может быть не в ладах с законом. Сволочи – лишили его ребенка, а теперь для надежности еще и в тюрьму собираются упечь? Не выйдет! Хотят потягаться с ним? Пусть. За свою дочь он сумеет постоять. В конце концов, женщины приходят и уходят, а ребенок останется с ним на всю жизнь, это родное существо, которое ему по-настоящему необходимо. Он все равно вернет Маргошу. Украдет, увезет – неважно. Девочка должна жить с ним.
