Аркадий Вайнер - Умножающий печаль
Они не хотели гармонии. По-моему, им обоим нравился звук аккуратно скребущего по стеклу ножа.
Я серьезно сказал ей:
– Знаешь, Маринка, если ты будешь так доставать мужа, жизнь ему подскажет парочку крутых решений семейных проблем.
– Не выдумывай, Верный Конь! – махнула рукой Марина. – Нет у нас никаких проблем. Наша жизнь – это романтическая повесть о бедных влюбленных. Или не очень бедных. Даже совсем не бедных. Скорее богатых. Наверное, очень богатых. Но наверняка – чрезвычайно влюбленных. Так я говорю, мой романтический рыцарь?
Она обняла Сашку и легонько потрясла его – так выколачивают монету из перевернутой копилки.
– Абсолютно! Тем более что современному рыцарю достаточно не обкакать шпоры, – невесело усмехнулся Сашка. – Все-все-все, садимся за стол…
Серебровский уселся во главе стола, и в ногах его сразу разлегся с негромким рычанием Мракобес. Мгновенно возникли неизвестно откуда – будто из небытия – два официанта в смокингах, предводительствуемые маленьким шустрым вьетнамцем, который нес в растопыренных пальцах развернутую веером полудюжину бутылок.
– Цто коспода будут пить? – любезно осведомился вьет, наклонив прилизанный пробор. – Оцень хорошо сан-сир, легкое шато-марго, монтрашо зевеносто третьего года, к рибе мозно сотерн… К утиной пецени «фуа гра» нузно взять молодой бозоле от Зорз де Б„фф…
– Подай ему, Вонг, божоле от Жоржа де Б„ффа, – захохотала Марина. – А то он там у себя во Франции всех этих понтов не ловит!
– Приятно обслузить гостя, понимаюсего вкус настоясего вина, – с достоинством сказал Вонг.
– А мне приятно, что в доме моего старого друга служит настоящий сомелье – хранитель вин, – учтиво, стараясь не улыбаться, ответил я.
– Сомелье! Наш сомелье Вонг Фам Трах! – продолжала смеяться Марина, и в ее смехе просверкивали уже заметные искры скандала. – Я помню, как вы с Сашкой бегали ночью покупать водку у таксистов…
Вонг направился к боковому столику, чтобы раскупорить бутылки, но Серебровский мгновенно остановил:
– Я тебе уже говорил, чтобы ты открывал бутылки при мне…
Марина углом глаза смотрела на мужа, потом положила мне руку на плечо:
– Сумасшедшая жизнь!
– Твой муж мне объяснил – нормальный карнавал, – пожал я плечами.
– Ненормальный карнавал, – покачала головой Марина. – Во всей Москве Санек не сыскал дворецкого-японца, пришлось взять вьетнамца, которого мы продаем за японца. Но шутка в том, что те свиные рыла, для которых гоняют эти понты, не отличают японца от вьетнамца, они все на их взгляд – косоглазо-узкопленочные. А Вонг, я думаю, только нас ненавидит больше японцев.
– Многовато разговариваешь при обслуге, – отметил Серебровский и поднял бокал: – За встречу… За прошедшую вместе жизнь… За нашу молодость…
Все чокнулись, по-птичьи тонко звякнул хрусталь, мы с Сашкой как-то неуверенно пригубили, а Марина выпила вино одним долгим глотком.
Она не закусывала, а сидела, опершись подбородком на ладонь, и внимательно, пьяно рассматривала меня.
Все-таки она обалденно красивая баба. Божий промысел, дьявольская шутка, слепая игра мычащих от страсти генов, еле заметные мазки мэйк-апа – не знаю, что там еще, да и предполагать не собираюсь, а вот поди ж ты – чудо!
Присутствует в ней какая-то кощунственная, невероятно волнующая смесь иконы и порнографической модели из глянцевого журнала, и действует она как алхимический субстрат – достаточно одного взгляда на нее, и вместо вялой маринованной сливы простаты вспыхивает в мужских чреслах солнечный протуберанец, а яйца становятся больше головы.
К сожалению, все это добром не кончается. Не дело это, когда с одной бабой хотели бы переспать три миллиарда мужиков. Ну, минус гомики, конечно, зато – плюс лесбиянки. Я считаю и всех тех, которые не слышали о ее существовании, но, несомненно, стоило бы им взглянуть разок, они – как тот грузин из анекдота – сказали бы: «Конэчно, хочу!»
Ну а ты, Верный Конь?
Не буду отвечать. Имею право. Никого не касается. Мне мои дружки, суки этакие, Кот Бойко и Хитрый Пес, придумали на целую жизнь жуткое амплуа – Верный Конь. Не друг я ей, не любовник, не муж, даже не воздыхатель. Мне досталась ужасная роль – быть свидетелем, как два моих друга, два брата приспособили самую красивую на земле женщину в нашу популярную национальную забаву – перетягивание каната…
Марина положила руку на мою ладонь и спросила:
– Серега, ты счастлив?
Я поднял на нее взгляд:
– Ничего не скажешь – простенький вопрос! Наверное, «нет счастья на земле. Но есть покой и воля…»
– И ответ простенький, – кивнула Марина. – Обманул поэт – нет покоя, и воли нет поэтому…
Серебровский дожевал кусок и спокойно сказал:
– Я думаю, Мариночка права. У нее нормальная точка зрения умного человека, бесконечно утомленного непрерывным отдыхом. А Марина – невероятно умный человек. Пугающе умна моя любимая. И ничем не занята.
Марина хмыкнула:
– Видишь, Серега, – жалким куском рябчика попрекает, горьким глотком монтрашо девяносто третьего года укоряет. Страна в разрухе, мы на пороге голода и нищеты, а я гроша живого в дом не приношу. Нет, Серега, нет счастья на земле…
– Счастья наверняка нет, – согласился Сашка. – Во всяком случае, в твоем понимании. А что есть вместо счастья, Марина?
Марина повернулась к нему и произнесла медленно, со страхом, болью, неприязнью:
– Не знаю. Христос сказал: сладкое обольщение богатства…
И снова в благостной тишине семейно-дружеского ужина я услышал визг тревоги, опасности, стоящей на пороге ненависти.
Я, медленно постукивая пальцами по столу, неуверенно сказал:
– Иногда в жизни счастье заменяет долгое везение. Фарт. Это я от профессиональных игроков знаю.
– Тогда все в порядке! – захлопала в ладоши Марина. – Мой муж Санечка и счастливый, и везучий! У нас, Серега, есть своя ферма – Санек купил какой-то племенной совхоз. Серега, ты знаешь что-нибудь омерзительнее теплого парного молока? Но это не важно. Я тебе, Серега, расскажу по секрету, ты смотри, никому не проболтайся, – у нас там куры яйцами Фаберже несутся. Вот какие мы везуны!
– По-моему, приехали, – вздохнул устало Серебровский.
КАК ОНИ ЭТО ДЕЛАЮТВ Центре радиотелеперехвата «Бетимпекс» два инженера-оператора перед огромным монитором с картой Москвы что-то объясняют Николаю Иванычу.
– Радиомаяк, вмонтированный в трубку, по-видимому, частично поврежден. Сигнал нестабильный. Наши пеленгаторы не берут его во всем диапазоне, – говорит один из них, скорее всего старший.
– Из-за этого мы не можем точно локализовать источник… Радиус допускаемого приближения – два-три километра, – уточняет второй.
– Ни хрена себе – допускаемое приближение! – сердито мотает головой Николай Иваныч. – Ты-то сам понимаешь, что такое в Москве два-три километра? Десятки улиц и переулков! Тысячи домов…
Он смотрит на карту города, где в юго-западной части пульсирующим очажком гаснет-вспыхивает затухающий, потом набирающий снова силу мерцания огонек.
– Ну, вы, Маркони глоданые, какие мне даете позиции? – с досадой спрашивает Николай Иваныч.
– Четыре машины с пеленгаторами уже вышли в радиозону. Если в телефончике батарею не замкнет совсем, мы за сутки-двое дадим точную дислокацию объекта, – заверяет старший.
КОТ БОЙКО: РАЙСКОЕ ЯБЛОЧКО
Я перевернулся с боку на бок и мгновенно проснулся, услышав, что Лора тихонько всхлипывает. Комната серебристо-серо освещена экраном невыключенного компьютера.
– Что? Что случилось?
– Ничего-ничего, – быстро вытерла Лора слезы краем простыни. – Спи, спи!
Тебе показалось…
– Ни фига себе! Показалось! – Я сел на постели, притянул ее к себе. – Девушка с побледневшим лицом, вся в рыдальческих слезах уже бежит к пруду, а мне, видите ли, показалось! Ну-ка, давай колись! Разоружись перед партией!
– Не обращай внимания! – Она уткнулась мне в грудь и, по-детски сдерживая слезы, сопли, слюни, сопела. – Это от радости! Чисто нервное! Знаешь, бабы не потому дуры, что дуры, а дуры потому, что бабы…
Я поцеловал ее, прижал к себе теснее, тихонько сказал:
– Все понял! А теперь говори – в чем дело?
– В шляпе! – оттолкнула меня Лора. – Подумала о том, как ты сбежишь завтра, – так стало себя жалко! Жди тебя снова три года…
– А ты собираешься ждать? – строго спросил я.
– Не знаю… Наверное… А чего делать?
– Вообще-то лучше не жди. Плюнь…
Вот смешная девка. Полная дурочка. Как я могу ей объяснить, что ни с одной женщиной я не способен прожить целую жизнь вместе, не про меня такая судьба. Вообще-то существовала одна женщина, с которой я мог, наверное, вместе состариться и умереть в один день. Но так вышло, что она меня бросила. Стариться будем теперь врозь. Остается вместе умереть.
Как раз вот в тот черный период в моей жизни мы и сыскались с Лорой.
