Сергей Высоцкий - Не загоняйте в угол прокурора. Сборник

— На даче хорошие замки бесполезны,— задумчиво сказал Фризе.— Вышиб любое окно — и ку-ку.

— Значит, куплю тебе все-таки автомат. И, потом, Володька, ты должен сейчас пожить у меня. Во-первых, ты давно не стоял у меня постоем, во-вторых, обещал, и, в-третьих, тебе будет спокойнее за меня. Правда ведь?

— Владимир Петрович? — Голос звонившего был мягкий, благожелательный.

— Он самый.

— Вам бьет челом писатель Герман Огородников.

— Рад вас слышать,— отозвался Фризе, хотя ни одной книги Германа Огородникова не читал.

— И мне очень приятно, что судьба свела меня с вами.

«Вот еще!» — удивился Владимир Петрович. Этот обмен любезностями мог продолжаться бесконечно. Фраза о судьбе ничуть не заинтересовала следователя. Он не раз сталкивался с людьми, которые обычную вежливость принимали на свой счет со стремительностью группы захвата. Поэтому осторожно спросил:

— У вас ко мне конкретное дело?

— Еще какое конкретное! Я вам все подробности объясню…

— У нас сегодня четверг…— задумчиво начал Фризе, прикидывая, на какой день пригласить писателя, но Огородников перебил его:

— Владимир Петрович, я в двух шагах от вас, в кабинете Олега Михайловича. С его подачи и звоню.

Огородников лишил возможности выбора и Фризе сдался. «Шеф хитер, как старый лис,— подумал он.— Сам звонить не стал. Что ж, надеюсь, что судьба нас тут же и разведет с товарищем писателем. По крайней мере до тех пор, пока у меня появится свободное время».

Герман Огородников был крупным пожилым мужчиной с худым брылястым лицом и оттопыренными ушами. Модные усы были главным его украшением. Весь упакованный в джинсу, он напоминал слишком рано состарившегося плейбоя. «На шестьдесят тянет»,— успел подумать Фризе, вставая из-за стола навстречу гостю.

— Владимир Петрович, голубчик, рад с вами познакомиться.— Писатель на удивление точно был похож на свой голос — такой же мягкий и доброжелательный.

— Присаживайтесь,— пригласил Фризе и сам сел напротив. Стул под Огородниковым опасно скрипнул.

Писатель молча, с ритуальной торжественностью достал из объемистой фирменной сумки книгу и раскрыл на титульном листе. На следователя смотрел с портрета еще один Огородников, тоже с усами, но лет на десять помоложе. Красивым размашистым почерком Герман Степанович написал на титуле: «Дорогому Владимиру Петровичу Фризе, талантливому следователю и Человеку на добрую дружбу». Перед тем, как написать фамилию, Огородников замешкался, потом достал из одного из многочисленных карманов записную книжку и сверился с ней. Закончив священнодейство, он протянул Фризе книгу:

— На строгий суд. Вы же знаете — я пишу детективы.

Фризе не знал и сделал неопределенный жест руками, который можно было истолковать двояко: «ну, конечно, кто же этого не знает!» или «извините великодушно, я исправлюсь».

— В последнем моем романе «Выстрел вдогонку» главный герой — следователь прокуратуры.

— Герман Степанович,— перебил писателя Фризе.— Какое же у вас ко мне конкретное дело?

— Есть, есть! — с живостью откликнулся Огородников.— Но изложить его деловым бюрократическим языком, принятым в прокуратуре, довольно сложно.— Благожелательность Германа Степановича имела пределы.

— Вы попросту, я постараюсь понять.

— Вы расследуете сейчас дело об убийстве Маврина…

Владимир хотел возразить, но Огородников остановил его, предупредительно подняв ладонь.— Я старый друг Маврина. Да, да, несмотря на разницу в возрасте. И я пишу сейчас новый детектив. Каждый раз, когда я начинаю роман, я иду или в прокуратуру, в следственное управление, или на Петровку, 38, к сыщикам. Езжу с ними на происшествия, знакомлюсь с материалами предварительного расследования. Вы же читали мои книги — там нет развесистой клюквы. Я иду путем Сименона, а не старушки Агаты. Простите мою самонадеянность. Теперь вы, наверняка, уже догадались, с какой просьбой я к вам пришел? Да, да! Я хочу быть рядом с вами, пока вы расследуете дело о смерти моего друга Маврина. Я уже вижу новый роман, понимаете?

Фризе, стараясь не показать своего удивления, не торопился с ответом. В молчании следователя Огородников почувствовал угрозу своим планам.

— Владимир Петрович, я понимаю, что существует профессиональная тайна, неразглашение результатов следствия и прочие ограды, за которые вы можете легко спрятаться. Но писатель Огородников — особый случай.— Он стремительным движением достал из кармана сразу несколько красных книжечек и разложил перед Фризе:

— Смотрите, это удостоверение нештатного консультанта МВД по печати. За подписью самого министра! Это — из ГУВД. Здесь даже нет слова «нештатный»! А это мне выдали в прокуратуре России. Смотрите, смотрите — подписал Сам! Да и как иначе — миллионы читателей, знакомясь с моими романами, проникаются уважением к стражам порядка.— Он замолчал и легкая гримаса раздражения промелькнула у него на лице. Наверное, Огородников не совсем еще потерял способность видеть себя со стороны и сейчас почувствовал острое недовольство собой, тем, что он, известный писатель, пожилой человек, суетливо демонстрирует удостоверения и разглагольствует о своих романах. И перед кем? Перед обыкновенным мальчишкой — следователем районной прокуратуры. Но что-то в этом мальчишке со странной фамилией было неординарное. Это он смутно чувствовал. Внимательный, даже пристальный взгляд? Может быть, какое-то тщательно скрываемое за приветливой улыбкой превосходство? Чушь. Тогда что же? Прекрасно сидящий темно-серый костюм? И скромный красивый галстук. И сам он — худой, подтянутый, внимательный, внешне благожелательный. Можно даже сказать, рафинированный. Огородников впервые почувствовал себя неуютно в своей нарочито небрежной, но очень дорогой джинсе. Он всегда так одевался, направляясь в какое-нибудь официальное заведение. «Пусть бюрократы и аппаратчики чувствуют, что я независим, раскован, лишен предрассудков. И богат». Иногда он одевал золотую цепочку с декоративной бритвой и большой перстень с бриллиантом. И чувствовал себя прекрасно, непринужденно разговаривая с министром или генералом. А тут вдруг испытал острое чувство дискомфорта. Следователь был вежлив и писатель никак не мог понять, что же в его манере держать себя или в его характере вызывает чувство зависти.

Он собрал удостоверения, спрятал их в карман и, переломив свое раздражение, с улыбкой спросил:

— Чувствую, что мое предложение вам не по душе?

— Герман Степанович, вы ведь были на юбилее у Маврина? В то воскресенье?

— Да. С женой.

— Вот вы пишете детективы…— Фризе хотел добавить, что он, к сожалению, не читал, но сдержался.— И воображение, естественно, у вас развито сильно. Если вы считаете, что Маврина убили…

— А вы так не считаете?

— Не считаю.

— А ваш шеф склоняется именно к такой мысли.

— Значит, он держит свои мысли от меня в секрете. О насильственной смерти Маврина и разговора не заходило. Такого уголовного дела не существует.— Фризе посмотрел на скептическую ухмылку писателя и его посетила озорная мысль.

— Ну, что ж! Давайте рассмотрим такой казус,— я думаю, в разговоре с писателем это допустимо,— а вдруг кто-то из гостей Маврина помог ему отправиться к праотцам, ad patres,— как говорили в древности. О чем бы больше всего мечтал убийца, совершив преступление?

— Чтобы его не обнаружили! — не задумываясь, выпалил Огородников.

Фризе удовлетворенно рассмеялся.

— Конечно, конечно, Герман Степанович. Это, так сказать, его заветная мечта. А пока идет следствие, убийце хотелось бы знать, что предпримет следователь, какие улики он раздобыл. Правильно?

Лицо Огородникова внезапно сделалось белым, как будто чья-то рука стерла лежащий на нем грим.

— Вы не боитесь, что я могу вас заподозрить?

Несколько секунд писатель сидел молча. Потом сказал:

— Боюсь. Теперь боюсь.

— Вот видите! Но у нас с вами, Герман Степанович, разговор приватный, правда?

Огородников кивнул.

— Поэтому предостерегу вас: если бы мы расследовали убийство Маврина, вы и так были бы на подозрении. Как и все, кто присутствовал на юбилее. Будьте осторожны.— Он неожиданно улыбнулся доброй подкупающей улыбкой.— Это я сказал, приняв вашу гипотезу об убийстве, а на самом деле Маврин умер своей смертью.

«Он что, решил поиздеваться надо мной?!» — подумал Огородников. Впервые за долгие годы Герман Степанович находился в таком смятении, что просто не мог сообразить, как ему достойно ответить этому мальчишке. Он понимал, что если вспылит, наговорит колкостей, то просто покажет свое бессилие, будет выглядеть смешно. Но остроумного ответа не находил, как будто поглупел внезапно.

— Оригинальный у вас склад ума,— только и сумел он промямлить.